Так и закончилось все то особое, что было между ними. Айк не мог усидеть на одном месте, не мог оставаться в комнате. У него не было пустыни, чтобы уйти туда, как он сделал в тот день, когда уехала сестра. В конце концов Айк снова натянул холодный влажный гидрокостюм и пошел на пляж. Прилив к тому времени спал, и он провел большую часть дня, проклиная нестойкие волны и тех, кто имел неосторожность серфинговать рядом, будучи примерно одного с ним калибра. Впервые он кричал на других серферов. Теперь его можно считать по-настоящему освоившимся.

К вечеру Айк устал так, что валился с ног. Он встретил знакомого серфера, и они купили упаковку «Олд Инглиш-800» — самого мерзкого пойла, какое только можно придумать. Потом он сидел у себя в комнате и пил. Ждал. Смотрел, как солнце садится за дома, скрывавшие от него море. Он ждал шагов в коридоре, но так ничего и не услышал. Обычно в это время Мишель уже возвращалась с работы. Она не пришла. Возможно, осталась у Хаунда и в этот момент они снимаются на камеру.

Его охватило дикое желание пойти туда, увидеть ее. В голове бродили тысячи безумных мыслей. Но разве мог он винить ее? Как мог осуждать, если сам же все разрушил? Оргии у Хаунда, съемки на камеру… Он тогда убеждал себя, что у него есть на то причина. А была ли она? Или все дело лишь в его эгоизме? Ему следовало уехать вместе с Мишель, прекратить забивать себе голову поисками сестры, тем более что со временем они стали лишь прикрытием для его распутства. Черт побери, да ведь он не уехал потому, что ему нравилась такая жизнь. Девушки, киносъемки — все это было грандиозным турне эгоиста, и сейчас он за это платил. Ну почему же он такой недоумок? Что с ним не так? Вся его жизнь в Хантингтоне была сплошной ложью. Теперь он это видел. Из Сан-Арко он просто сбежал. Сбежал, потому что не мог выносить ненавидящего взгляда старухи и молчания пустыни. Исчезновение сестры, рассказ того парня в белом «Камаро» были всего лишь толчком. Он просто наконец сделал то, что не такой слюнтяй, как он, сделал бы уже давно. Что-то с ним не так; вероятно, сказывалась кровь его матери. Ведь была возможность найти здесь свою удачу, а он все испортил. Может быть, бабка права, и все его переживания и размышления о вине и ответственности были никчемной глупостью? Вот дерьмо. Он ведь уехал потому, что не хотел оставаться один, без Эллен. Вина и ответственность здесь ни при чем. Старуха точно права: его мать — шлюха, сестра немногим лучше, а он просто кретин. Сейчас вся их гнилая родословная была перед ним как на ладони. Он приехал и Хантингтон и обрадовался возможности отрываться по полной и ловить дурные, шальные деньги. Он сам всего этого хотел, но Мишель — Мишель была ему нужна. А теперь все пошло наперекосяк. Вот черт. Какое же он самое распоследнее дерьмо. Айк рыдал, потому что знал, что это так и есть.

Он тянул солодовое пойло, периодически пиная стулья и лягая стену, и думал об одном и том же — о Мишель в объятиях Хаунда Адамса. Эта мысль росла как раковая опухоль, и комната уже не могла ее вместить. Он пошел к двери и вдруг увидел прислоненную к стене доску. Ну надо же! Он про нее и забыл. Эта проклятая доска! Гребаная красотка с яркими боками! От одного взгляда на нее его чуть не стошнило. Он расхохотался, вспомнив, что послужило поводом для его первого визита к Хаунду. Дерьмо. Это тоже было вранье. Ему всего-навсего хотелось заполучить новую доску. Он схватил треклятую штуковину и выбежал из комнаты, зацепившись за косяк. В коридоре он налетел на стену, и на ярком пластике доски появилась заметная трещинка. Непонятно было, то ли коридор уменьшился, то ли доска стала больше, но Айк шагу не мог ступить без того, чтобы за что-нибудь не зацепиться. К тому времени, как он нырнул в спасительную темноту лестницы, из-за всех дверей неслись крики и брань. И он не отказал себе в том, чтобы поорать в ответ, перебудить всю эту чертову трущобу, но в конце концов все же оказался на улице. Зажав доску под мышкой, Айк устремился к дому Хаунда Адамса.

В его голове мелькали уродливые сцены, замысловатые извращения, которые он мог — должен был — пресечь. Айк был не в том состоянии, чтобы рассуждать. Он просто швырнул доску на крыльцо и вломился в дом.

В гостиной было темно, но в одной из комнат горел свет. Там он их и нашел. В его мозгу роилось слишком много воображаемых сцен, чтобы сразу уяснить эту — реальную. Он стоял в дверях, не сводя с них глаз. Единственный звук, наполнявший комнату, был шум крови в его ушах.

Все было очень просто. Мишель сидела рядом с Хаундом на полу. На диванчике расположился один из самоанцев. Все трое были одеты. В комнате пахло марихуаной и как будто бы ладаном. Они посмотрели на Айка, но их лица ему казались будто в тумане. Он сделал несколько нетвердых шагов вперед, силясь сохранить ту целеустремленность, что поддерживала его весь вечер.

— Заходи, — услышал он голос Хаунда, — садись.

Айк взглянул на Хаунда, потом на девушку. Садиться он не собирался.

— Надо поговорить, — обратился он к Мишель. В горле стоял ком, и слова давались с большим трудом.

Бледное лицо Мишель плыло в застилавшем глаза тумане. Невозможно было понять, смущена она или злится.

— Что тебе надо?

— Поговорить.

— Говори.

Он видел, как она взглянула на Хаунда, потом снова перевела глаза на него. Ему хотелось подойти и поднять ее с пола, но все подернулось густой пеленой тумана и ускользало от него.

— Черт! — Он чувствовал, что сейчас говорит уже громче. — Я пришел поговорить. Встанешь ты, черт бы тебя побрал, или нет?

Ее не побрал черт, и она не встала. На лице Мишель застыло рассеянное выражение. Мерзкое это было выражение, так и хотелось вмазать ей носком ботинка. Он направился к ней, не зная в точности, что сейчас сделает. Знал только, что она это заслужила. Но он не дошел. Хаунд резко поднялся, встал между ними и положил руку Айку на плечо. Он стряхнул ее. Айк не сомневался, что Хаунд сейчас его прикончит, но солодовое пойло заглушило страх, и он даже неловко замахнулся. Хаунд отступил на шаг.

— Ревность до добра не доводит, брат. Не забывай об этом. — Голос его был совершенно спокоен.

Айк молчал. Никогда еще его ненависть к Хаунду не была такой сильной.

— В чем дело? — спросил Хаунд. — Хочешь пролить немного крови? Это можно устроить.

Он резко повернулся и пошел к шкафчику возле дивана. Айк остался стоять, словно прибитый к полу. Мишель отвернулась. Вернувшись, Хаунд сунул ему в руку что-то тяжелое. Это был пистолет. Металл холодил кожу. Айк тупо уставился на оружие. Ладонь обмякла, пистолет держался словно сам собой. Внезапно Хаунд выдернул оружие из его рук и направил ствол в стену. Раздался такой грохот, что задрожали барабанные перепонки. Комнату наполнил запах пороха. Хаунд снова сунул ему в руку пистолет.

— Ну вот, патроны есть, — сказал он, — пушка есть.

Айку казалось, что он бредит и все происходящее — галлюцинация.

— Ты думал, я твоя вещь, — внезапно заговорила Мишель. Она смотрела прямо на него, лицо ее перекосило гневом. — Парни все такие идиоты. Думают, они хозяева, а ты — вещь и они могут вытворять все, что хотят. Я все знаю о твоих ночных делах. Иди, мальчик, гуляй, я не твоя вещь, а ты мне не хозяин. У меня нет хозяев. Почему бы тебе не катиться туда, откуда ты приехал?

— Шлюха!

Голос у него дрожал. В ее словах было слишком много правды, она должна была за это ответить. Он орал на нее, называл долбаной потаскушкой, она что-то кричала в ответ. Слов он не понимал. Если бы в комнате никого не было, он бросился бы на нее и они выцарапали друг другу глаза. Присутствие Хаунда уберегло их от этого, но все было и так достаточно плохо. Живот его свело судорогой, пол уходил из-под ног. Айк отшвырнул пистолет и бросился прочь из дома, во мрак.

Ему некуда было идти. Он бродил по аллеям, мимо ваз с цветами, огрызаясь на тявкающих собачонок, пиная ногами пивные банки. Люди кричали на него, Айк слышал их словно во сне. Он кричал в ответ, хрипло, будто лаял, и голос его терялся среди домов.