— А вы сильно любите?

Галина Сергеевна чуть-чуть покраснела от этого откровенного, прямого вопроса, но тотчас же оправилась от смущения. Она хотела было отмолчаться, но слишком уж искренней была голубизна Наташиных глаз, устремленных на нее. Девушка смотрела ей в лицо неотрывно, и Галина Сергеевна поняла: надо ответить.

— Сильно люблю, — проговорила она твердо, — иногда кажется, если бы мы даже на необитаемый остров попали, и там вдвоем с ним да с Вовкой не было бы тоскливо… Так что женой летчика быть не страшно. И к тревогам привыкнете и к переездам, — лукаво улыбнулась Ефимкова и стала завязывать платок.

— Да что вы, — вспыхнула Наташа, — будто сватаете! Я пока не собираюсь замуж и не влюбилась тут ни в кого.

— Как знать, — сказала, вставая с дивана, Галина Сергеевна, — здесь тоже неплохие люди.

— Согласна. Только я не буду спешить. Я на простор хочу, силы свои попробовать, а любовь не уйдет.

— Правильно, Наташенька, — рассудительно заметила Галина Сергеевна. — У вас вся жизнь впереди. А пока прощайте. По нашему семейному плану мы сегодня вечером майора Мочалова должны навестить, а до этого мне тысячу дел предстоит переделать. — Она потрепала Наташу по плечу и ушла.

Кузьма Ефимков и Галина Сергеевна остановились на лестничной площадке у комнаты Мочалова. Галина Сергеевна одной рукой поправила на голове теплый платок, другой плотно прижала объемистый сверток.

— Кузьма, стучи.

Ефимков снял перчатку и кулаком загрохотал в дверь.

— Входи, Кузьма, — послышался веселый голос Мочалова. — Кто же, кроме тебя, способен так ломиться!

— Я не один, с Галей. Не помешаем?

— Тем лучше, входите.

Сергей Степанович стоял у стола и старательно прыскал на белую материю. В руке он держал электрический утюг.

— Видите, чем занимаюсь, Галина Сергеевна, — произнес он смущенно. — Хорошо Кузьме, за четыре года женатой жизни небось и позабыл это искусство.

— Да вы им тоже не блещете, Сергей Степанович, — засмеялась Ефимкова. — Кто же так утюг держит? И смотреть не хочу на такую работу. Помогите раздеться, я за вас доглажу.

Минуту спустя Галина Сергеевна водила утюгом по белой материи. Мочалов топтался рядом.

— А на курсе считали, что я лучше всех владею этой материальной частью, — кивнул он на утюг.

— Представляю, как выглядели остальные, — сказала Галина Сергеевна. — Ну вот и готово. Забирайте свои брюки.

Пока Мочалов складывал брюки, убирал со стола утюг и алюминиевую кружку с водой, Ефимкова развернула сверток.

— Муженек, помогай…

Сергей посмотрел на гостей и замахал руками.

— Да что вы! Занавески?

— Именно, Сережа, именно, — пробасил Кузьма Петрович. — Мое слово — кремень, сам знаешь.

— Да зачем же? Не согласен!

— А вашего согласия никто и не спрашивает, — решительно перебила Галина Сергеевна. — Ну чего, скажите, хорошего в том, что ваше окно — единственное незанавешенное окно во всем Энске? Приедет Нина, мне же и достанется от нее на орехи. «Нечего сказать, — подумает она, — хороша у Сережиного друга жена, присмотреть за ним не могла». Кузя, — обратилась она снова к мужу, — держи шнур покрепче, да смотри, чтобы я с подоконника не рухнула.

Галина Сергеевна оперлась о широкое плечо мужа и ловко вскочила на подоконник. Она повесила занавески, расправила их, потом отошла к двери и критически осмотрела.

— Теперь дело другое, Сергей Степанович. Минимальный уют создан.

Сергей поблагодарил. Он вскипятил чай, достал варенье и банку консервов.

— Без угощения не отпущу. Чем богат, тем и рад. Беда — у меня плохо с посудой: два стакана и одна чашка. Блюдце одно. Вам, Галина Сергеевна. Да и щипцов тоже нет, а сахар видите какой, кусковой, крупный…

— Сергей Степанович! — засмеялась Галина. — Вы так усердно охаиваете все, будто аппетит у нас отбить хотите…

— Он мне одного моего знакомого горца напомнил, — сказал Кузьма. — Приехал к нему гость, а горец поставил на стол сыр да кислое молоко и говорит: «Ой, кунак, зачем ты сегодня приехал, зачем вчера не приезжал. Вчера бочонок вина был, шашлык был».

— Ладно, ладно, — остановил Сергей, — под вино не подговаривайся. Если бы даже и было, не дал бы.. Завтра полеты. Придумай лучше, как сахар колоть.

— А мы это запросто! — Кузьма положил на ладонь три куска и без особого усилия сжал кулак. — Вот и готов, — сказал он, показывая множество мелких кусочков. — Что сахар! Я однажды на спор подкову согнул, когда в авиационном училище был. Инструктор мой только ахнул тогда. «Ну, — говорит, — Ефимков, далеко ты уйдешь с такой силищей!»

Напившись чая, Галина Сергеевна встала.

— Спасибо за гостеприимство, Сергей Степанович. Нам пора. Вовка у нас дома один-одинешенек.

Мочалов не стал задерживать гостей. Пока Галина Сергеевна причесывалась, Сергей Степанович отвел капитана в сторону и вполголоса сказал:

— Слушай, друже, неужели с тобой ругаться придется!

— Это с какой же стати? — на лице Ефимкова отразилось удивление. Он даже перестал поправлять шарф, который набросил на шею, перед тем как надеть шинель. — Кто нажаловался?

— Вчера ты сдавал инженеру зачет по новому навигационному оборудованию?

— Сдавал.

— И ни на один вопрос теоретического характера не ответил?

— Да меня формулы физические и законы спрашивают, — взорвался Кузьма Петрович, — можно думать, я профессором физики или аэродинамики собираюсь стать. Все, что касается практического применения прибора, я знаю. И мне, летчику, чтобы вести машину в воздухе, этого вполне достаточно. У нас все-таки строевой полк, а не институт экспериментальной физики.

— Слушай, Кузьма, — требовательно сказал Мочалов, — ты глубоко заблуждаешься! Мы первые получили новое навигационное оборудование. И если хочешь знать, каждый наш учебный полет одновременно и экспериментальный полет… научно-исследовательский в известной степени. Он для тебя новинка или нет? Новинка! А когда ты будешь крепче в этот прибор верить: если механически запомнишь, куда какая стрелка движется, или глубоко со всеми теоретическими обоснованиями узнаешь его устройство и принцип действия? Ясно, что во втором случае. — Мочалов положил руку на плечо товарища и закончил мягче: — Займись теорией, Кузя, пока не поздно. Боюсь, как бы и себя и меня не подвел!

Капитан гулко рассмеялся:

— Не бойся, Сережа. Кузьма Ефимков в нужную минуту никого не подводил и не подведет. Галя, идем до хаты. Спокойной ночи, Сережа, не забывай к нам дороги!

Часы командира, маленькие старые ручные часы! Вот они лежат на тумбочке у кровати, снятые вечером с руки. Под круглым стеклом, вырезанным из плексигласа, движутся две стрелки: большая и маленькая, разделяя своими ритмическими ударами на часы, минуты, секунды каждый день, каждую ночь. Простые маленькие ручные часы! Как много могли бы они рассказать о тебе, командир, если бы обладали даром речи. Рано утром, когда крепок еще твой сон, старший брат этих часов — будильник — врывается в твою жизнь хрипловатым звоном, но, отсчитав положенное количество ударов, сдает свою вахту ручным часам, как бдительный часовой передает охраняемый пост другому. И маленькие ручные часы с этой минуты сопровождают тебя везде. Они с тобой в учебном классе, когда проводишь ты с летчиками предварительную подготовку, они с тобой на аэродроме, когда, стоя у рации, ты следишь за взлетевшим истребителем и первым сделанным над землей разворотом. Они с тобой и в полете и дома, когда, воспользовавшись кратковременным отдыхом, уезжаешь ты в город, в кино или в театр. Ты поглядываешь на них и в ту пору, если, увлекшись мечтами, пишешь письмо далекой любимой женщине.

Мочалов возвратился домой в половине десятого, и его ожидала большая радость. В почтовом ящике он нашел сразу три письма от жены. На каждом конверте вверху стояло: «Авиазаказное». Судя по всему, письма были написаны в разные дни, скорее всего, в день по одному, но метель, разыгравшаяся севернее Энска, задержала у одного из горных перевалов пассажирский самолет, и почта пришла с опозданием.