Но Земцов не дал договорить, сорвался, взмахнул рукой и загремел суровым басом:

— Не знаете? Да разве это ответ для офицера? Можете быть свободным. Поговорим на разборе.

Круто повернувшись, командир полка пошел прочь от капитана к самолетным стоянкам, в сторону которых рулил приземлившийся истребитель Мочалова.

В кабинете командира полка тесно. Собрались командиры звеньев, летчики, пришли подполковник Оботов, старший техник эскадрильи Скоробогатов. Генерал Зернов стоит у вывешенной на доске схемы полета на перехват воздушного «противника». На носу очки, которые Зернов надевает лишь в тех случаях, когда приходится читать мелкие надписи, в руках указка. Время от времени она движется по линиям, обозначающим маршруты полетов капитана Ефимкова и майора Мочалова, точку встречи с бомбардировщиком «синих». Голос у генерала ровный и громкий, окончания слов он произносит особенно четко:

— Перехват одиночного вражеского бомбардировщика — ответственная задача, товарищи офицеры. Мы летчики-истребители. Родина доверила нам охрану своего неба. Кто способен отлично выполнять эту задачу? Тот, кто владеет своим оружием, своим самолетом. Вот с этих позиций и буду разбирать сегодняшний полет. Разве плохие летчики капитан Ефимков и майор Мочалов? — генерал сделал паузу и посмотрел на сидевших рядом Кузьму и Сергея. — Кто посмеет сказать так про них? — возвысил голос и решительно, как отрубил, ответил: — Никто!

Майор Мочалов смотрел на генерала, глаза Ефимкова были опущены. Ожидая резких слов, Кузьма сидел, не подымая головы, сосредоточенно рассматривая стертый паркет.

— Так почему же, — продолжал генерал, — так плохо показал себя сегодня офицер Ефимков? Два летчика, два коммуниста решали одинаковую задачу. Майор Мочалов блестяще ее выполнил. Пленку фотокинопулемета уже дешифровали. Она показала, что будь на месте «синего» настоящий враг, ему бы несдобровать. За умелые действия майору Мочалову объявляю благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — громко ответил Мочалов.

Генерал, не выпуская из рук указки, подошел к окну, взглянул на летное поле и самолетные стоянки, где возились механики и техники, завершая послеполетный осмотр, потом продолжал:

— А вот почему не мог перехватить «противника» капитан Ефимков, летчик не менее опытный, чем его командир эскадрильи, понять не могу, товарищи офицеры.

Зернов сделал на каблуках резкий полуоборот, подошел к схеме, указкой уперся в точку, где линия маршрута делала изгиб.

— В этом месте вы, капитан Ефимков, неожиданно снизились и вышли под нижнюю кромку облаков, а потом снова стали набирать высоту. Это было, ведь так?

— Так, — не поднимая головы, ответил Кузьма.

— На это было затрачено время, позволившее «синему» уйти. Если говорить откровенно, причина, помешавшая летчику осуществить перехват, всем нам ясна: это нарушение фактора времени в полете. Но для чего капитану Ефимкову понадобилось выходить из облачности под поворотным пунктом?

Генерал окинул недоуменным взглядом поднявшегося Ефимкова. Капитан стоял, беспомощно вытянув руки по швам, сузив потемневшие глаза. В классе возникла напряженная тишина. Летчики смотрели на Ефимкова. Выжидающе молчал Зернов. Внезапно тишину нарушил голос Мочалова, в котором ощутимо чувствовалось волнение:

— Товарищ генерал, разрешите сказать.

Зернов недовольно повел бровями.

— Что у вас?

Мочалов встал и, окинув взглядом тесно заполненный летчиками кабинет командира полка, вдруг почувствовал, что волнуется. Серые глаза его быстро пробежали по воротникам комбинезонов, по затылкам офицеров, сидевших к нему спиной, встретили расширившиеся от удивления глаза Спицына, увидели, как у Земцова, не ожидавшего, что он, Мочалов, прервет генерала и попросит разрешения говорить, настороженно поднялись брови. Все оборачивались на голос Сергея Степановича: и Скоробогатов, и Карпов, и смуглый комэск Арамашвили, и крепыш капитан Андронников. «Сказать», — подумал Мочалов, и у него засосало под ложечкой. Два противоречивых чувства, исключающих одно другое, продолжали бороться в нем. Суровый командирский долг обязывал говорить. Ошибка капитана Ефимкова была серьезной. Когда летчик, вылетев на перехват «противника», не сумел его обнаружить, командир должен считать это чрезвычайным происшествием.

«Долго будут говорить об этом случае и ругать всю эскадрилью на каждом служебном совещании, при каждом подведении итогов боевой подготовки, — думал Сергей Степанович, — а все из-за него. Если не сказать, он и в будущем повторит такое».

Но другой, не менее решительный голос наперекор всему говорил: «Послушай, долг командира долгом, но ведь это твой лучший друг. Если ты промолчишь, все останется на месте. Упрекнут Ефимкова — и только. Настоящей причины, по которой он завалился, никто не назовет». — «Ее нужно назвать», — требовало первое чувство. «Нет, не могу», — оборвал Сергей Степанович самого себя, чувствуя, что пауза уже и так затянулась до предела и больше молчать нельзя.

— Разрешите мне ответить за капитана Ефимкова, — глухо, с нарастающим волнением продолжал майор. — Мне очень трудно говорить. Капитан Ефимков мой старый друг. Большой друг. Но и молчать я не могу. Я командир эскадрильи, и мой долг говорить о подчиненных правду, какой бы суровой она ни была. Неудача Ефимкова не случайна. Тому, кто его знает ближе, не надо быть большим психологом, чтобы правильно понять причину. — Мочалов повернул голову и посмотрел на Кузьму. — Капитан Ефимков, — каким-то чужим, неповинующимся голосом продолжал Сергей, — вы вышли над поворотным пунктом из облачности, чтобы сверить карту с местностью, убедиться, не сбились ли с маршрута. Верно?

— Верно, — глухо уронил капитан.

— А теперь отвечу на другой вопрос, — голос Мочалова в наступившей тишине зазвучал сурово. — Объясню, почему, имея перед собой новейшие приборы, позволяющие безошибочно пилотировать в облаках, вы все-таки им не поверили. Потому что вы изучили их механически. Вы знаете, когда и как движутся стрелки, а каким они законам повинуются, как обосновать действие прибора, этого не знаете. Новая техника обогнала вас, капитан Ефимков. И обогнала потому, что вы не работаете над собой, не стараетесь повышать летную культуру, общую культуру. Стыдно сказать, вы же в год не больше пяти книг прочитываете. Да так недолго и Митрофанушкой стать, который отказывался учить географию потому, что были извозчики…

Послышался чей-то смешок. Зернов положил на стол указку и холодно произнес:

— Мне все ясно, майор Мочалов, прошу садиться и продолжим разбор.

Он говорил еще несколько минут, оценивая действия связистов и локаторщиков, затем объявил, что все могут быть свободными.

— Майору Мочалову остаться, — прибавил генерал.

Офицеры вышли из комнаты. Сергей видел, как, ссутуля широкую спину, мимо него медленно, ни на кого не глядя, прошел Кузьма Петрович. Мочалов, передвигая на пути стулья и табуретки, шагнул к столу, остановился перед Зерновым в выжидательной позе. Зернов снял очки и, платком протирая стекла, смотрел на командира эскадрильи. Глубокие складки бороздили лоб генерала. Вот он медленно сложил очки в футляр.

— В воздухе сегодня действительно хорошо, товарищ майор, — сказал генерал, — а вот на земле допустили ошибку.

— Какую, товарищ генерал? — насторожился Сергей.

— Слишком вы резко на Ефимкова обрушились. — Зернов смотрел на командира эскадрильи, что-то взвешивая в уме. — Как вы думаете, а?

Мочалов порывисто тряхнул головой и вспыхнул. — Товарищ генерал, его теоретическая отсталость может стать помехой для всей эскадрильи.

— Так-то оно так, — произнес Зернов в раздумье, словно не зная, к какому выводу прийти. — Вы были бы, бесспорно, правы, если бы подобным образом обрушились на него при мне или вот при Земцове, — кивнул он на командира части. — Но так честить Ефимкова в присутствии его подчиненных не стоило. Правду тоже надо говорить умело: смело, но дружески, так, чтобы при этом не страдал авторитет командира. Представьте, майор Мочалов, что завтра вдруг капитану придется повести подчиненных в бой против врага, нарушившего наши государственные границы. Они будут лететь и думать: «Ну и командир группы у нас, настоящий Митрофанушка». Нет, товарищ майор. Развенчать капитана Ефимкова и поставить на правильный путь, безусловно, надо, да не так.