А Нариман задумался над тем, во что он ввязался, женившись на Ясмин Контрактор. Они не по любви соединили свои жизни — это был брак по сватовству. Ясмин пошла на этот шаг ради уверенности в будущем, ради сына и дочери.

А он, оглядываясь назад, на бесплодную пустошь их жизней, в отчаянии спрашивал себя, как он мог быть таким безвольным недоумком, чтобы дать этому свершиться.

Но через год после женитьбы в их жизнь вошло маленькое чудо. Родилась Роксана. Безмерность любви и нежности, излившиеся на ребенка, не могли не согреть их всех. Любовь к маленькой Роксане вызволила их из трясины враждебности, на некоторое время отвела беду.

* * *

Время близилось к шести, пора одеваться к праздничному обеду. Нариман так ждал этого вечера и прихода Роксаны с семьей. Одеваясь, он погружался в ту счастливую пору жизни, когда у него родилась дочь.

Опять полил дождь, которого не было почти целый день. Новая сорочка, подарок Джала и Куми, дожидалась на комоде. Он вынул ее из целлофановой упаковки и поморщился от прикосновения перекрахмаленной ткани. Воротник, без сомнения, весь вечер будет натирать шею. Чего только не приходится терпеть в день рождения! В комоде лежат прекрасные рубашки, такие мягкие и удобные — они переживут его.

Пока он возился с тугими новыми петлями и пуговицами, где-то в доме застучал молоток, перекрывая барабанную дробь дождя. Дела нет никому до проблем старых и немощных — иначе не стали бы упаковывать рубашки в непроницаемые пластиковые оболочки, втыкая острые булавки в самые неподходящие места, плотно загоняя картонные вставки под воротник.

Он улыбнулся, думая про Роксану, ее мужа и двух сыновей. Мог ли он представить, любуясь крохотной девчушкой, что придет время, когда у нее будут собственные дети. Неужели это изумляет всех отцов?

А что было бы, останься она подольше малышкой? Может быть, подольше продлился бы и тот единственный период семейной жизни, когда он был действительно счастлив. Нам требуется невозможное, чтобы не быть несчастными. Но мир не так устроен. Семейное счастье оказалось коротким. Слишком коротким.

Вспомнил, как Джал взял малышку на руки и как обрадовался, когда она ухватила его за палец.

— Какая у нее сила, папа!

Куми сразу потребовала сестричку себе на руки.

— Смотри, она пузырики пускает, — восторженно вопила Куми, — совсем как из моей трубочки!

Куми только что купили на ярмарке набор с трубочкой для выдувания пузырей.

Но даже восторженной любви Джала и Куми пришел конец, когда Роксана вышла замуж и переехала жить в квартиру, которую он устроил за умопомрачительную взятку. Вот тогда ему впервые была брошена в лицо фраза о «плоти и крови», обвинение в пристрастности.

Если бы сохранилась хоть детская близость, еще не отравленная «плотью-кровью», — ибо в ту пору это не имело никакого смысла для троих детей, — если бы сохранилась хоть она, как утешение, как нечто спасенное при крушении семьи! Но ему отказано и в этом. Естественно. Только к мерзкому концу могло привести такое мерзкое начало.

А что было началом? Тот день, когда он встретил дорогую свою Люси, женщину, на которой и должен бы жениться? Но то был отнюдь не мерзкий день, а прекраснейшее из утр. Или позднее, когда он бросил Люси? Или когда согласился жениться на Ясмин? Или воскресный вечер, когда его родители и их друзья впервые изложили ему свой план, от которого он должен бы прийти в бешенство, взорваться, затопать ногами, сказать им, чтобы своими делами занимались, послать их к чертовой матери?

Тридцать шесть лет прошло. А он все помнит тот воскресный вечер, еженедельный сбор родительского круга. Вот в этой самой гостиной, все с той же мебелью, той же краской на стенах и с эхом голосов того воскресного вечера.

Большое было ликование, когда родители объявили, что их единственный сын, долгие годы отказывавшийся порвать связь с этой гоанкой, ни в какую не соглашавшийся познакомиться с приличной девушкой из парсов, слышать не желавший о достойном браке, что их бесценный Нариман внял наконец голосу разума и дал согласие жениться.

Он сидел в одиночестве на балконе, где было слышно каждое их слово. Как всегда, первым откликнулся Соли Бамбот, старейший друг родителей, адвокат, понемногу отходивший от дел, но все еще весьма влиятельный.

—  Нари — троекратное ура! — возгласил он.

—  Гип-гип-гип ура! — подхватили остальные.

По воскресеньям у них регулярно собиралось десять человек, считая и родителей. Нет, только девять, поправился он, потому что жена мистера Бурди, Ширин, год назад скоропостижно умерла. По окончании траура мистер Бурди возвратился на воскресные сборища, где, по оценке Наримана, с незаурядным прилежанием исполнял роль вдовца. Отведав вкусную пакору или какой-то особый чатни, он обязательно вздыхал:

—  С каким удовольствием ела бы это моя Ширин…

Посмеявшись забавному анекдоту, неизменно замечал:

—  У моей Ширин было классное чувство юмора — она всегда первая смеялась удачной шутке!

Однако вдовство не вполне отвечало его характеру, и через несколько месяцев он перешел к амплуа жизнелюбивого холостяка. Компания согласилась со сменой роли и неявно поддержала мистера Бурди, перестав упоминать имя Ширин во время воскресных встреч.

К вопросу о любви, верности и памяти, думал Нариман.

Провозгласив по призыву Соли троекратное ура, компания перешла к индивидуальным поздравлениям родителей Наримана.

—  Поздравляю, Марзи, — обратился мистер Котвал к отцу. — Одиннадцать лет ты боролся — и победил.

—  Лучше поздно, чем никогда, — вступил и мистер Бурди. — Но удача любит удачливых. Помни — плоды терпения сладки, и все хорошо, что хорошо кончается.

—  Достаточно, мистер Пословица, оставь и нам немножко.

Слушая с балкона этот комментарий, Нариман передвинул стул, чтобы наблюдать за комментаторами, оставаясь невидимым.

Теперь выступала миссис Унвала, которая всегда верила, что в конечном счете мальчик сделает правильный выбор; ее муж Дара энергично кивал, поддерживая жену. Супруги всегда выступали командой, мужа в компании звали Безмолвный Партнер.

Соли вышел на балкон, и Нариман немедленно уткнулся в книгу.

—  Нари! Ты что сидишь тут в одиночестве? Присоединяйся к нам, глупенький!

—  Попозже, дядя Соли. Хочу дочитать главу.

—  Нет-нет, Нари, ты нужен нам сейчас, — настаивал Соли, отнимая книгу. — Куда спешить, слова не исчезнут со страницы.

Он потянул Наримана за руку в гостиную.

Они хлопали его по плечам, жали руку, обнимали, а он ежился, сожалея, что остался дома. С другой стороны, ему неминуемо пришлось бы вынести все это. Он услышал, как тетя Наргеш, жена дяди Соли, спрашивает у его матери:

—  Скажи мне, Джеру, он это искренне? Он действительно расстался с этой Люси Браганца?

— О да, — ответила мать. — Он дал нам слово.

Теперь миссис Котвал кинулась к нему через всю гостиную и, ущипнув за щеку, прощебетала:

—  Когда непослушный мальчик становится наконец хорошим мальчиком, это двойная радость!

Ему хотелось напомнить миссис Котвал, что мальчику уже сорок два.

Потом его поманила к себе тетя Наргеш. Она всегда говорила тише всех, и шум в гостиной заглушал ее голос. Она похлопала по дивану, приглашая его сесть рядом, взяла его за руку — ее собственная рука носила следы ожога, в молодости полученного на кухне, — и прошептала:

—  Нет большего счастья, чем исполнить родительскую волю. Ты помни об этом, Нари.

Ее голос доносился до него будто издалека, и не было у него ни воли, ни сил, чтобы спорить. Он вспоминал, как на прошлой неделе они с Люси сидели на Брич-Кенди и смотрели на отлив. Мальчишки тащили сетку по мелководью между камней в поисках добычи, забытой безразличными волнами. Мальчишки шлепали по воде и орали, а он думал о том, как они с Люси одиннадцать лет бились, пытаясь создать себе отдельный мир. Кокон, как говорила Люси. Нам нужен кокон, говорила она, в котором можно укрыться, а когда обе семьи забудут про их существование, они выйдут на свет как две сверкающие бабочки и вместе улетят…