От отца пахло спиртным, от Соли тоже.

—  Это не оправдание! — загремел отец. — И в чем причина…

И тут его взгляд упал на Люси, сидевшую в гостиной.

— Ах вот она, причина!

— Да, — тихо ответил Нариман. — Мне пришлось накинуть цепочку, ты не уважаешь мою личную жизнь.

— Бесстыжий! Для сына противоестественно скрывать личную жизнь от родителей, если только он не затевает бесстыдство! — Он драматическим жестом указал на Люси, отвернувшуюся к окну.

—  Ш-ш-ш, Марзи, бедная Джеру только задремала, не буди ее, — вмешался Соли, — ей сейчас нужна тишина и покой. Мы все это обсудим позже, когда она придет в себя.

—  Позже? — ярился отец. — Уже и так поздно! Мой сынок превратил мой дом в бордель, куда он позволяет себе таскать своих шлюх! Вот она, безнравственность, которая губит всю общину парсов!

Нариман пересек комнату и, взяв Люси за руку, повел к двери. Они не стали ждать лифта — отец мог и на площадку выскочить со своими оскорблениями.

Только спустившись на два этажа ниже, Нариман почувствовал себя в безопасности. На лестничной клетке стояла тишина.

— Я виноват, Люси. И стыжусь поведения отца.

—  Ты ни в чем не виноват. — Люси старалась держаться, хотя голос ее дрожал. — Нам просто не везет.

Они обменялись улыбками и долгим поцелуем. Нариман усадил ее в такси и возвратился в дом.

Уйти к себе он не мог — отец пошел бы за ним. Поэтому он стоял в гостиной, дожидаясь паузы в словесном потоке. Она наступила.

— Я могу сказать только одно. Когда ты обзываешь шлюхой девушку, которую я люблю, а наш дом борделем, потому что я пригласил ее к нам, ты позоришь себя как отца. И это приводит меня в отчаяние.

—  Нари, Нари, — останавливал его Соли, — так с отцом не разговаривают!

—  Мой сын никогда не относился ко мне с уважением, которое следует оказывать отцу. Вот тебе доказательство, Соли, ты слышишь, что он говорит.

Взаимные обвинения и горькие упреки не кончались, Соли играл роль миротворца, попеременно унимая и ругая то отца, то сына.

—  Будет тебе, Марзи. Как говорится, прости и забудь.

—  Хватит, Нари, ни слова больше.

Когда наконец все стихло, Соли воспользовался случаем, чтобы подвести философический итог:

—  Молодость есть молодость, Марзи. Пусть лучше сейчас погуляет и порезвится. А потом найдется хорошая девушка из парсов, и он остепенится. Правильно, Нари? После женитьбы никаких шуров-амуров.

Соли явно решил закрепить успех своей миротворческой деятельности через юмор:

—  Скажи мне, Нари, эта твоя девушка… Придется ей на исповеди рассказать падре, чем вы с ней сегодня занимались?

Нариман не стал отвечать, но тот и не ждал ответа; он загоготал, воображая сцену в исповедальне.

—  Мне известно из достоверного источника, что эти падре выуживают из девушек смачные детали: он тебя трогал там, а ты его трогала там, он тебе вставил?

Соли опять разразился хохотом, от которого колыхалось его брюхо; отец Наримана тоже хихикал. Спохватившись, они стали предупреждать друг друга, что нельзя беспокоить Джеру, потом Соли пристыдил Наримана за отсутствие чувства юмора, а Нариман огрызнулся и сказал, что не находит ровно ничего смешного в его школьнической трепотне.

Роксана хотела было подойти к отцовскому дивану, но побоялась нарушить беспокойный сон Йезада. В темноте слышалось отрывистое бормотание Наримана. Рука Йезада ударилась об изголовье. Услышал папу? Или это демоны в его собственной голове?

Отцовское бормотание становилось все тише и невнятней. Роксана услышала, что Джехангир тихонечко причмокивает губами, стараясь успокоить дедушку, и ее сердце наполнилось странным, болезненным счастьем. Какой удивительный ребенок, Господи благослови его, такой надежный, такой взрослый — это в девять-то лет…

Она лежала с открытыми глазами. О том, что мучает папу, можно догадаться. Но она что угодно отдала бы, чтобы понять терзания Йезада. Если уж он не хочет открыться ей днем, пусть бы хоть во сне заговорил, хоть намеком помог бы ей узнать, что его гложет.

* * *

Они только за утренним чаем посмотрели друг другу в глаза, обведенные темными кругами. Как она ужасно выглядит, подумал Йезад, лицо осунулось, плечи опущены. У него сердце разрывалось от вида жены.

Но утренний свет развеял его сомнения. Скоро он сможет сказать ей правду, объяснить, что сделал. Имея в руках шестьдесят три тысячи с чем-то там рупий, можно без труда добиться ее прощения.

Он вышел из дому еще до девяти и совершил привычный маневр к двери Вили. Если она успела получить его выигрыш, то он немедленно отнесет его Роксане и прекратит ее мучения. Опоздает на работу, конечно, но мистер Капур не умрет, если сам откроет магазин.

Постучался. Тишина. Постучался сильнее. Ничего. Куда девалась эта дура, она же знает, что он на нервах. Или это ее месть за его вчерашнюю грубость? Так он же извинился! А может быть, она еще у лавочника, деньги считает — сумма-то большая, пока пересчитаешь…

Постучал еще раз и достал платок вытереть вспотевшее лицо. Послюнив палец, старательно стер с двери цифры, нацарапанные вчера. Карандашные каракули размазались в свинцовое пятно. Постучав в последний раз, Йезад заторопился на работу.

Время ползло, напоминая Йезаду об улитке, которую притащил домой Джехангир из школьного сада после дедовых рассказов о любви к животным. Улитка ползала по балкону — интересно, куда она потом девалась? А день полз медленней улитки, казалось, он вообще не кончится.

Но день кончился, и магазин закрылся. Йезад помчался на станцию, пробился в первый подошедший поезд. К дому он несся, едва касаясь ногами земли. Слишком издерганный, чтобы соблюдать осторожность, он поднялся в лифте на третий этаж, проплывая сквозь вечерние запахи «Приятной виллы». Где — то жарились бараньи отбивные… Он сглотнул слюну. Наплевать, если его заметят у дверей Вили, все будет хорошо, еще чуть-чуть — и он передаст Роксане деньги.

Йезад уже переживал счастье примирения с женой, когда распахнулась дверь — вместо улыбчивой Лотерейной Королевы перед ним предстала убитая горем женщина, чей вид взывал о сострадании.

— Йезад-джи, — простонала она, — что за ужасный день!

Его первой мыслью была ее больная мать: скончалась?

— Бедная Вили, что случилось?

— Вы ничего не слышали? Где вы были весь день?

— На работе.

— И что? Весь Бомбей уже знает, весь город гудит. Только об этом и говорят — полиция прихлопнула «Кубышку».

— Когда?

— Рано утром.

Вили рассказала, что в полночь она, как обычно, стояла у окна, подкарауливая Сампата с первого этажа, который останавливался под фонарем, чтобы показать ей на пальцах вторую цифру лотереи.

— Сампат показал восемь пальцев.

Да, подумал Йезад. Да, мои беды позади.

Вили не заметила его облегченного вздоха, продолжая свой рассказ:

— А через несколько часов начался полицейский рейд. Наш бедный Лалабхаи был арестован в половине пятого.

— Но полиция и раньше закрывала лотерею, разве нет? Шум, гам, тарарам, подпольная лотерея ликвидирована, проходит несколько дней — и все начинается снова.

— На этот раз не так.

Все предыдущие рейды, сказала Вили, проводились по договору между мафией «Кубышки», полицией и политиками. В тюрьму попадала только мелкая сошка. А прошлая ночь стала сюрпризом для всех.

— В этот раз «Кубышку» действительно уничтожили. Я целый день провела в лавке Лалабхаи с его сыновьями, которые пытаются добиться его освобождения под залог.

По словам Вили, полиция пересажала всех, сверху донизу: крупную рыбу, мелкую рыбешку, всех. Ходят слухи, что после того, как террористы устроили страшный взрыв на бирже, когда был потрясен весь Бомбей, полиция была вынуждена взяться за «Кубышку». Никто, даже самые продажные политики, не желают, чтобы в Бомбее повторился Бейрут.