— Арифметика. Только задачи какие-то глупые. Вот смотри: миссис Болакани отправилась на рынок, взяв с собой 100 рупий. Она истратила 22,5 на яйца, 14 рупий на хлеб, 36,75 на масло и 7 рупий на лук. Сколько у нее осталось денег?

Йезад поинтересовался, что глупого в этой задаче, и Джехангир сказал, что никто не станет покупать столько масла за один раз. Ясно же, что у миссис Болакани нет таких удобных конвертов, как у мамы.

Джехангир всех рассмешил. Мурад спросил, можно ли включить вентилятор.

Джехангир хмуро взглянул на брата:

— Мама же говорила тебе, что он много электричества потребляет, как его включишь, так счет сразу больше.

— Но мне жарко! Как запомнишь все эти французские глаголы, когда с тебя пот течет?

Йезад разрешил на десять минут включить вентилятор. Сам повернул переключатель на минимальную скорость — другие позиции все равно не работали, и воздух в комнате пришел в движение.

Из соседней комнаты стала доноситься невнятная речь Наримана.

— Как дела, чиф? — спросил он, подходя к дивану.

И почувствовал себя дураком.

— Рокси ненадолго вышла, но мы все здесь.

Нариман все силился что-то сказать, и Йезад позвал на помощь мальчиков.

— Дедушка пытается что-то сказать. Может быть, вы поймете?

Все трое выстроились у дивана в ожидании.

— Может, ему Пи-пи нужно? — предположил Йезад.

— Нет, — уверенно возразил Джехангир, — когда ему нужно пи-пи, он говорит «утка». Можно разобрать. Ка-ка ему, наверное, нужно.

У Йезада сердце заныло.

— Уверен?

Наклоняясь к Нариману, он мягко спросил:

— Что? Номер два?

В ответном стоне слышалась нотка облегчения — его поняли.

— Я сбегаю за тетей Вили? — вызвался Мурад.

Отец вздохнул:

— Не надо. Она нам не нужна.

Дети были поражены ответом. Они твердо помнили абсолютный запрет касаться этих посудин, помнили многочисленные ссоры родителей по этому поводу. Но отцовский ответ восприняли одобрительно…

— Я только не знаю, как это делать, — сказал Джехангир, — это труднее, чем утка.

Мурад кивнул: он тоже не знает.

— Как-нибудь справимся, — решил Йезад. — Не может тут быть особых трудностей…

Он поднял простыню и сдвинул ее к ногам, чтоб не испачкалась. Сразу усилился старческий запах, всегда исходящий от Наримана. И это при всех стараниях Роксаны содержать его в чистоте, при постоянных обтираниях губкой и посыпаниях тальком, подумал Йезад.

— О’кей, Джехангла, мы с Мурадом приподнимаем дедушку, а ты подкладываешь судно. Готов?

— Подожди, я вспомнил, мама всегда клеенку подстилает!

Аккуратно сложенная клеенка лежала под матрасом в изножье дивана. Джехангир развернул ее.

— Готово? — спросил отец. — Давайте!

Джехангир быстро подостлал клеенку и подсунул судно.

— Отлично. — Йезад с Мурадом опустили Наримана на судно. — Нормально, чиф?

Нариман испустил вздох облегчения, и они отошли в сторонку.

Как же Роксана справляется с этим в одиночку, недоумевал Йезад, поднять, подстелить клеенку, подсунуть судно — и так каждый день? А он? Вместо того чтобы хоть похвалить ее, только и знает что злиться и жаловаться на запах! Она так нуждалась в его помощи, а он разглагольствовал, изнывая от жалости к себе. По утрам, по вечерам, чуть не каждую ночь он изводил ее своим недовольством, она же терпеливо сносила.

Стыд так жег его, что он почти не замечал запаха, и его привередливый нос не протестовал.

Джехангир осторожно взял отца за руку:

— Папа, а ты скоро найдешь работу?

— Бог велик, если будет на то Его воля, значит, найду.

Дети оторопели. Они еще не привыкли к новой фразеологии отца. И что сказать, не знали. Тишина нарушалась только кряхтением и вздохами Наримана.

— Вот что, — сказал Йезад, — завтра же праздник. Почему бы вам обоим утром не пойти со мной в храм огня? Можете помолиться Богу. Попросить его, чтоб помог нам.

Они смущенно кивнули. Такие вещи тетя Куми говорила, но от отца они никогда не слышали ничего подобного.

— Кажется, дедушка закончил свои дела, — сказал Мурад.

— Д-д-да…

Они немного приподняли Наримана, Джехангир вытащил судно, быстро накрыл его крышкой, достал из-под дивана корзинку с лоскутками, выкроенными из старого белья, и объяснил:

— Дедушке попку вытереть. Мама говорит, туалетная бумага дорого стоит…

Йезад побелел, но взял корзинку. В эту минуту открылась входная дверь и в дом вошла Роксана.

— Ох, папа, нет! — вскрикнула она, уже в коридоре чуя запах. — Неужели ты перепачкал постель?

Она влетела в большую комнату, увидела их у дивана, а Йезада с тряпочками в руках, и все поняла.

— Спасибо, спасибо, — шепнула она, отбирая у Йезада корзинку, — я сама все сделаю.

— Ты Мураду и Джехангиру спасибо скажи, без них я бы ничего не смог.

Роксана улыбнулась, стараясь не расплакаться.

— Не знаю, как ты управляешься в одиночку, — сказал Йезад.

— Это не трудно. Со временем привыкаешь.

Не со временем, думал он, а с любовью и преданностью. Есть, наверное, истина в пословице о любви, которая способна сдвинуть горы. Вот она и помогает Роксане поднимать отца.

— Разверни пакет, Йездаа, посмотри, что Джал прислал тебе.

Он развернул газетный кулек: в нем была маленькая серебряная курильница изысканной формы — точная копия огромного афаргана из храма Вадияджи. Округлая пластинка, на которой жгли благовония, потемнела от раскаленных углей.

Он поднял маленький афарган на ладони и вопросительно взглянул на Роксану.

— Мамина, — ответила она. — Не узнаешь? Куми носила ее из комнаты в комнату во время вечерней молитвы, окуривая дом.

— Да, помню.

— Джал подумал, что она тебе понравится. Даже пакетик ладана прислал.

Йезад распечатал целлофановый пакетик и понюхал ладан. Ему нравилось держать в руке этот афарган, нравилась его форма, его серебряное мерцание.

НАУТРО ПОСЛЕ завтрака Йезад напомнил мальчикам про храм огня. Мурад отказался, заявив, что сегодня не Наврузи не Кхордад сал.

— Чудно как-то — просто так пойти в храм. Если перед экзаменами сходить — еще понятно.

— Не нужен никакой особый повод. Бог готов тебя выслушивать триста шестьдесят пять дней в году.

— И триста шестьдесят шесть, если это високосный год, — уточнил Джехангир.

Отец давно никуда их не водил, и Джехангиру очень хотелось поскорей выйти из дому. Мурад с неохотой переоделся для выхода.

На улицах было пустовато: День республики. Магазины, лавки, офисы — все закрыто. Изредка проносились машины, полные людей, размахивающих бумажными флажками. Мальчики заговорили о том, что хорошо бы выйти вечером, когда стемнеет, посмотреть иллюминацию.

Джехангир взялся за отцовскую руку и попытался шагать в ногу с ним. Через каждые несколько шагов ему приходилось делать маленькую пробежку, чтобы не отставать. Мурад сначала шел впереди, независимо, потом чуть замедлил шаг, а когда поравнялся с отцом и братом, отец и его взял за руку и стал насвистывать.

Джехангир задрал голову, стараясь распознать мелодию, но отец насвистывал веселенькие обрывки — совсем как птица. Наконец остановился на песенке из репертуара Лорела и Харди, Мурад сразу зашагал выпятив живот, изображая веселого толстяка Харди.

Остановились у сандаловой лавки, и хозяин, который уже знал Йезада, поздоровался с ним и спросил:

— Сегодня три?

Йезад покачал головой и, скрывая смущение, шутливым тоном возразил:

— Нет, одна семья, один сукхад.

Лавочник улыбнулся:

— С сыновьями?

Йезад кивнул.

Надев молитвенные шапочки, отправились к веранде совершать омовение. Йезад поднял крышку хапдои опустил в него серебряный карасио. Стукнувшись о стенку, карасио загудел как колокол. Рука Йезада ушла вглубь почти до подмышки, прежде чем кувшин коснулся воды.

— Почти пустой, — шепнул он.

— Какой большой хандо! —поразился Мурад. — Джехангир мог бы плавать в нем.