— В какой галерее висит картина? — любезно улыбнувшись, переспросил доктор Циммертюр. — Кажется, во Дворце дожей. А может, в Академии или во дворце Мочениго. По правде сказать, не помню. Впрочем, может, это вовсе и не Диана, а Мадонна. И кстати говоря, я начинаю думать, что, может, это вовсе и не Тинторетто.

Характерная физиономия смерила голову доктора снисходительным взглядом, не лишенным иронии.

— А вообще-то вы знаете Венецию?

Доктор лучезарно улыбнулся:

— Конечно! Во-первых, я бывал там, как и все прочие люди, во-вторых, я оттуда родом.

— Вот как? — спросил сосед доктора с нескрываемой иронией. — По правде сказать, я был склонен предположить, что ваша… ваша родина расположена значительно восточнее.

— Совершенно верно! — ответил доктор. — Вы попали в точку. Родина моих предков, которую они называли Раем — теперь на него претендует весь мир, — и в самом деле расположена была у Персидского залива, но они покинули ее и после нескольких тысяч лет бродячей жизни и неудачного турне в Египет обосновались в Палестине. В этом смысле вы правы, совершенно правы. Но как все те, кто ведет свое происхождение от древнего рода, я скромен. В обыденных разговорах я не хвастаюсь своими предками. Если кто-то спрашивает меня, откуда я родом, я перепрыгиваю через первые пять тысяч лет и отвечаю: «Из Венеции».

Сосед посмотрел на доктора тяжелым, серьезным взглядом.

— Я полагаю, это тоже весьма достойное происхождение!

— Еще бы! — подхватил доктор почти таким же серьезным тоном. — Венеция — царица Средиземного моря, прямая наследница Рима, единственная часть Римской империи, куда не ступала нога варвара…

— Когда ваша семья уехала из Венеции? — перебил его сосед. — И как давно она живет в Голландии?

— Немногим более ста лет. Мы покинули Венецию, — усмехнулся доктор, — вместе с единственными в городе лошадьми. Знаете ли вы, сударь, когда это случилось?

Тот кивнул:

— Знаю. Я сам венецианец. В 1796 году колокола собора Святого Марка прозвонили отходную Венеции. Проклятый корсиканец отнял все: нашу власть, нашу свободу, наши сокровища, да-да, и даже четверку бронзовых коней с фасада собора. Si, si! Так было начертано в звездах.

Доктор Циммертюр посмотрел на соседа долгим взглядом, но тот, казалось, этого не замечал. Теперь его лежащую голову можно было принять за скульптуру Верроккьо или Донателло: худое, волевое лицо кондотьера с узкими, упрямыми губами и зорким соколиным взглядом. Но в то же время на этом лице лежала печать усталости и недовольства: не победоносный кондотьер был соседом доктора, а солдат-наемник, борющийся за существование. В гладко зачесанных волосах у висков уже пробивалась седина, а складки у крыльев носа залегли глубже, чем могли бы. Потому что можно было с уверенностью сказать, что этому человеку никак не больше тридцати.

Доктор откашлялся.

— Вы сказали, что бедствия Венеции при Наполеоне были начертаны в звездах. Вы, вероятно, фаталист? На эту мысль меня наводит тип вашего лица.

Заметив удивление в глазах соседа, доктор поспешил добавить:

— Быть может, я кажусь вам назойливым… но ведь мы земляки!

Тот иронически улыбнулся.

— Вы спрашиваете, не фаталист ли я? Я скажу вам, кто я. Я — астролог.

Движения, которые можно сделать в освещенной ярким светом ванне, очень ограниченны, но зато мимику доктора сосед угадал без труда и рассмеялся резким, презрительным смехом.

— Я читаю ваши мысли, это нетрудно, но даже если бы мы не обменялись ни единым словом, я мог бы заранее сказать, какой будет ваша реакция на мое признание! Ваш характер, сударь, написан на вашем лице. Вы родились под знаком Меркурия. Под этим знаком рождены почти все ваши соплеменники. Вы способны шутить, сомневаться, пожимать плечами, разрушать — и все это с поразительной ловкостью, иногда даже гениально, но одного вы не можете: создать что-то новое, и в одном вам отказано: в вере. Да, я астролог, и притом убежденный астролог. Моя фамилия Донати. А кто вы и чем занимаетесь?

На вопрос, который синьор Донати в несколько вызывающей манере задал доктору, мы уже ответили читателю в сборнике рассказов под названием «Д-р Ц.». В этих рассказах, которые должны были бы стоять на полке в каждой личной библиотеке, описываются семь эпизодов из жизни и деятельности доктора Йозефа Циммертюра. Доктор Циммертюр был психоаналитик, практиковавший в городе Амстердаме. Его профессией было толковать душевную жизнь своих пациентов, их импульсы, их сны и то, что крылось за этими импульсами и снами. Профессия сводила его с самыми разными людьми, в том числе и с преступниками; и вот о том, как на основе своей науки и с помощью своей редкостной наблюдательности доктор сумел раскрыть или предотвратить немало преступлений и отчаянных поступков, подробно рассказано в вышеупомянутой книге, которая должна была бы стоять на полке в каждой библиотеке.

Доктор, низенький и плотный черноволосый господин с черными блестящими глазами и круглым, как луна, лицом, был по натуре человек на редкость добродушный, очень любопытный, иногда докучливый, но никогда — бестактный. Была у него единственная страсть — разгадывать загадки, и когда речь шла о том, чтобы эту страсть удовлетворить, доктор забывал обо всем: и о том, что внешность у него не слишком представительная, и о том, что храбростью он не отличается. В нем появлялось тогда нечто похожее на яростное упрямство фокстерьера, и он намертво вцеплялся в проблему, которую хотел решить, невзирая на самые неразрешимые трудности, а порой и весьма серьезные опасности. Сам того не подозревая, именно в эту минуту он стоял на пороге величайшего из всех приключений, какие ему до сих пор пришлось пережить.

— Кто я и чем занимаюсь? — переспросил он синьора Донати. И продолжал: — Разрешите представиться, извинив меня, однако, за то, что в настоящую минуту я не имею возможности пожать вам руку!

Он назвал свое имя и профессию. Синьор Донати разразился резким смехом.

— Психоаналитик! И вы еще морщитесь при слове «астролог»! Прекрасно! Можно подумать, что люди делают разницу между вашим ремеслом и моим! Хотя, впрочем, пожалуй, делают. Они называют мою науку древним надувательством, а вашу — новейшим! Вот и вся разница.

— Мне безразлично, что говорят люди, — ответил доктор, которого начал интересовать его сосед. — Я точно знаю, чего стоит моя наука. Но зато я понять не могу, как вообще можно называть наукой астрологию после того, как Коперник и Галилей взорвали то представление о мире, на котором зиждилась астрология: представление о том, что земля — центр вселенной, а планеты и звезды вращаются вокруг нас! Можете вы мне объяснить это, сударь?

— Нет ничего проще, — с мрачной улыбкой сказал астролог. — Вы правы в том, что мир астрологии геоцентричен. Но практическая жизнь людей всегда останется геоцентричной. Солнце для нас «встает» и «садится», независимо оттого, кажется нам это или происходит на самом деле. И как не изменилась со времен Коперника скудная мера света и тепла, что наша планета получает извне, так неизменными остались внеземные влияния.

— И все же! — воскликнул доктор, так сдавив себе шею отверстием в крышке ванны, что едва не задушил самого себя. — И все же объясните мне прежде всего: какая связь существует между звездами на небе, которые вы зовете планетами, и судьбой новорожденного младенца? Какая тут может бытьсвязь?

Астролог улыбнулся усталой улыбкой, какой улыбается няня, по своей профессиональной обязанности вынужденная утолять неуемную жажду знаний своего настойчивого питомца.

— Какая связь? Ах, эти вечно повторяющиеся возражения! Тысячи астрологов отвечали на них до меня, и еще многие тысячи будут отвечать после. Племя скептиков борется со своей жаждой поверить, не решаясь поверить! Ваш вопрос, сударь, не делает чести ни вам, ни науке, которой, по вашим словам, вы занимаетесь. Ибо о вашем вопросе можно сказать одно — он ненаучен. Задача науки не в том, чтобы рассуждать, возможноли то или это, а определять, чтопроисходит, происходит ли, и если да, при каких предпосылках. Как может быть, что некоторые колебания эфира вызывают изображение на сетчатке? Этот вопрос оптики не касается. Оптика констатирует, что это происходит, и пытается установить, по каким законам. Почему мы, собственно говоря, умираем? На свете нет биолога, который даст вам исчерпывающий ответ на этот вопрос, но никто не может оспорить этот факт — не так ли? Астрология, сударь (и тут я касаюсь самого существа вопроса), астрология — это не какое-нибудь вымышленное теоретическое построение, это наука, истинность которой доказана опытом. Если бы вы, подобно мне, изучили тысячи гороскопов, которые сохранились от былых времен, и увидели, насколько точно они совпадают с жизнью людей, для которых они были составлены, вы перестали бы сомневаться, вы устыдились бы своих сомнений! Возьмите любого человека, о котором вам известно, в котором часу он родился, и чья жизнь вам знакома, дайте сведущему астрологу составить его гороскоп и убедитесь, насколько точка в точку он совпадает с его жизнью, вам известной. Сделайте одну или две подобные пробы — и вы хорошенько подумаете, прежде чем в другой раз заранее объявлять невозможным то, что противоречит вашим предвзятым представлениям. А кстати, сколько поколений насчитывают эти предвзятые представления? Очень немного, дражайший сударь! Прошло не более ста лет с тех пор, как каждому младенцу мало-мальски достойного происхождения при его появлении на свет составляли гороскоп!