Искусство стилизации у Спарк особенно очевидно в «Балладе о предместье». Мало того, что почти все персонажи повести говорят каждый на «своем» языке, — на «их» языке изъясняется с каждым из собеседников и Дугал Дуглас, не упускающий случая поиздеваться над нелепостями и жаргонными уродствами их речи. Он передразнивает тред-юнионистский «канцелярит» Хамфри Плейса, потешается над модой на «сексуальные беседы» и вульгарно-суконными оборотами, примитивными фразами-тычками, которые были завезены в Англию с другого берега Атлантики и усвоены некоторой частью британской молодежи. Сохраняя серьезную мину, он несет наукообразную ахинею в кабинете мистера Уиллиса («В Пекхэме наблюдаются четыре типа морали. Во-первых, эмоциональный. Во-вторых, функциональный. В-третьих, пуританский. В-четвертых, христианский»), проникается «производственной» терминологией на приемах у мистера Друса.

Многие страницы книг Спарк отчетливо пародийны. Фрагменты биографии миссис Чизмен и «творческие заготовки» к биографии, которую пишет все тот же неугомонный Дугал Дуглас, — явная пародия на сочинения такого рода, захлестнувшие книжный рынок Англии и США, и на устойчивые словесные штампы, что перекочевывают из одной биографии в другую. Сцены «военного совета», который держат юные кандидаты в уголовники под председательством Тревора Ломаса, пытающиеся расшифровать несуществующий шифр, и их визита к юродивой Нелли воспринимаются как очевидная сатира на соответствующие эпизоды в низкопробных гангстерских боевиках американского производства. Стиль английских провинциальных церковноприходских журналов, помесь благолепия и развязного репортажа, изящно и тонко спародирован в «Черной Мадонне».

Как можно судить по новелле «Для зимы печальные подходят сказки», стилизация у Спарк не всегда носит пародийный характер. Этот рассказ относится к разновидности жанра, которую именуют «вариацией на тему». В его заглавие вынесена строка из «Зимней сказки» Шекспира: принц-отрок Мамиллий обещает рассказать королеве приличествующую этому времени года грустную сказку, но успевает произнести только первую фразу «У кладбища жил человек однажды». Отталкиваясь от этой фразы, Спарк создает коротенькую и вполне современную притчу о музыканте Селвине Макгрегоре, великом «выпивохе» и чудесном парне из той неунывающей породы людей, которую Шекспир прославил образом толстого рыцаря сэра Джона Фальстафа. Селвин, конечно, фигура помельче: не те нынче времена пошли. Да и сказка про него кончается печально. Но, если поразмыслить, не так уж печально: ведь за всю жизнь он ни в чем ни разу себе не изменил, явив тем самым завидное для соотечественников постоянство натуры.

О стиле и языке произведений Спарк приходится говорить так подробно потому, что писательница заслуженно считается одним из самых блестящих стилистов современной английской прозы. Однако другими средствами и приемами художественной выразительности Спарк владеет не менее свободно. Намек, недоговоренность, фигура умолчания бывает в ее произведениях красноречивей всяких слов (см. рассказ «Темные очки»). Жест также. Когда, например, в новелле «Черная Мадонна» Лу «со всем вниманием» берется за статью и начинает читать, пропуская каждое второе предложение, основательность ее претензий на гуманитарную культуру проясняется как бы сама собой.

При том, что стиль Мюриэл Спарк отличается ясностью, а ход изложения — простотой и логичностью, назвать ее легким писателем вряд ли возможно. Ее произведения требуют внимательного, вдумчивого прочтения. В них нет ничего «непонятного», это подтверждается ее успехом у самого широкого английского читателя. Но в качестве развлекательной беллетристики книги Спарк решительно не годятся. Чтобы проникнуть в идейный замысел писательницы, прочувствовать все многообразие оттенков и интонаций ее прозы, необходима встречная работа мысли.

В общении читателя с писателем умение читать зачастую не менее важно, чем умение писать. Старая истина, но в ее справедливости приходится убеждаться снова и снова. Творчество Мюриэл Спарк — лишнее тому доказательство.

В. Скороденко

— Пошел вон отсюда, свинья ты пакостная, — сказала она.

— Пакостная свинья сидит в каждом человеке, — сказал он.

— Постыдился бы хоть на глаза показываться, — сказала она.

— Да ладно вам, Мэвис, — сказал он.

На глазах у людей она хлопнула дверью у него перед носом, он нажал звонок, и она опять отперла.

— Позовите Дикси на пару слов, — сказал он. — Ну, Мэвис, ну не глупите.

— Моей дочери, — сказала Мэвис, — нет дома. — Она захлопнула дверь у него перед носом.

Он, видно, решил, что разговор удался. Влез в маленький «фиат» и поехал по Главной Парковой к Пустырю, где и остановился возле отеля «Парковый». Тут он закурил, вылез из машины и зашел в бар.

Трое пенсионеров в дальнем углу разом оторвались от телевизора и посмотрели на него. Один толкнул локтем приятеля. Женщина у стойки подперлась ладонью и сделала спутнику большие глаза.

Его звали Хамфри Плейс. Это он пару недель назад сбежал со своей свадьбы. Он пошел через улицу в «Белую лошадь» и пропустил там стаканчик горького пива. Потом сходил в «Утреннюю звезду» и в «Хитонский герб». Допивал он в «Глашатае».

Дверь пивной отворилась, и вошел Тревор Ломас. На глазах у людей он подошел к Хамфри и дал ему по зубам. Буфетчица сказала: «Обои убирайтесь вон».

— В жизни бы этого не было, кабы не Дугал Дуглас, — заметила одна женщина.

Он стоял у алтаря, Тревор — шафером за его спиной. Дикси вел под руку по проходу ее отчим Артур Кру. В церкви собралось побольше тридцати гостей. На другой день напечатали, будто Артур Кру сообщил репортерам: «Чуяло мое сердце, что эта свадьба добром не кончится». Но пока что он выводил из прохода Дикси, такую статную в свадебных сборках, темноглазую и чуть красноносую по случаю насморка.

Она сказала:

— Держись от меня подальше, Хамфри. А то подхватишь простуду. Достаточно, что я простудилась перед самой свадьбой.

Он возразил:

— А почему бы мне не подхватить от тебя простуду. Твои микробики перепрыгнут на меня, даже подумать приятно.

— Знаю я, где ты набрался таких мерзких мыслей. У Дугала Дугласа ты их набрался. Я хоть рада, что он уехал и не будет на свадьбе, а то как заставил бы всех щупать свою голову или еще что-нибудь.

— А мне Дугал нравился, — сказал Хамфри.

И вот они преклонили колени пред алтарем. Викарий читал над ними требник. Дикси достала из рукава кружевной платочек и тихонько высморкалась. От платочка на Хамфри пахнуло духами.

Викарий обратился к Хамфри: «Берешь ли ты эту женщину себе в жены?»

— Нет, — сказал Хамфри, — откровенно говоря, не беру.

Он поднялся с коленей и пошел напрямик к выходу. По рядам гостей пробежал шелест, как будто на скамьях сидели одни женщины. Хамфри вышел из дверей, сел в свой «фиат» и одинешенек поехал в Фолкстоун, где они собирались провести медовый месяц.

Он миновал парковую зону в объезд по Главной Парковой до Льюишема, а там мимо голландского домика к Суонли, мимо Ротхэм Хилла по А-20-й и остановился в Диттоне перехватить стаканчик. За Мэйдстоуном он вкруговую объехал Эшфорд и опять остановился у пивной. В Фолкстоуне он свернул влево, к мотелю Лимпн, и на шоссе снова замелькали желтые фары французских автомобилей. Он заночевал в роскошном двухкомнатном номере, заказанном на медовый месяц, и заплатил двойную цену, не вступая в объяснения с администратором, который таращился на него и что-то бормотал.

— Убирайтесь вон, — сказала буфетчица. Хамфри встал, единым духом допил стакан, осмотрел свою приятную, даром что помятую физиономию в зеркале за спиной буфетчицы и скрылся вслед за Тревором Ломасом в осенних сумерках, а какая-то женщина вдогонку ему заметила: