— Я бы не стал загружать вас всем этим, но доктор просил предоставить вам все эти материалы, — пояснил он. — Я думаю, что рассказал вам все, что вам действительно было необходимо узнать.

Когда Дрейк вышел из здания министерства, он понял, что одна строчка из письма Кэррола преследует его, как легкий запах табачного дыма после салонной вечеринки: «Прислать человека гораздо легче, чем рояль». Он подумал, что ему должен понравиться этот доктор: нечасто в письме военного находится место таким поэтичным словам. А Эдгар Дрейк испытывал уважение к тем, кто способен в своих обязанностях видеть не только сплошную рутину, но и область, не лишенную поэзии.

Эдгар вышел из министерства, когда над Лэлл-Мэлл висел густой туман. Он пошел за двумя мальчиками-факельщиками. Туманная пелена была настолько непроницаема, что у детских фигур, плотно закутанных в отрепья, в двух шагах не видно было ничего, кроме рук, держащих пляшущие огоньки.

— Хотите кэб, сэр? — спросил один из мальчишек.

— Да, до Фитцрой-сквер, пожалуйста, — сказал он, но потом передумал. — Нет, лучше проводите меня на набережную.

Они пробрались через толпу, миновали строгие, отделанные под мрамор галереи Уайтхолла и снова вышли на тротуар, перегороженный стоящими экипажами с пассажирами в черных смокингах и цилиндрах. То там, то здесь слышалась аристократическая речь и вился дымок дорогих сигар.

— Сегодня обед в одном из клубов, сэр, — пояснил один из мальчиков, и Эдгар кивнул. В высоких окнах окружавших их зданий были видны стены, сплошь увешанные живописными полотнами, оттуда лился свет роскошных люстр. Он бывал в некоторых клубах, три года назад настраивал «Плейель» в клубе «Будлс» и «Эрард» в «Бруксе», замечательный инструмент с инкрустацией парижского производства.

Дрейк со своими спутниками обошли толпу хорошо одетых мужчин и женщин, с лицами, раскрасневшимися от холодного воздуха и выпитого бренди. Мужчины смеялись в темные усы, женщины, затянутые в тесные корсеты из китового уса, приподнимали юбки, переступая через лужи и кучки лошадиного навоза. На другой стороне улицы ждал свободный экипаж, пожилой индус в тюрбане уже открыл дверцу. Эдгар обернулся. «Может быть, он видит, что мне предстоит», — подумал он и не без труда подавил желание заговорить с ним. Толпа мужчин и женщин, окружавших его, расступилась, и Эдгар замешкался, потеряв из виду факелы мальчишек.

— Смотри, куда идешь, дружище! — прорычал мужской голос, а какая-то женщина проговорила: — Ох уж эти пьяницы.

В толпе послышался хохот, и Эдгар увидел, как блеснули глаза старика индуса, которому лишь скромность помешала присоединиться к веселью своих пассажиров.

Мальчики ждали у низкой стены, протянувшейся вдоль набережной.

— Куда теперь, сэр?

— Все в порядке, спасибо. — Он бросил им монетку. Мальчики вдвоем бросились за ней, а она, проскакав по дорожным выбоинам, скатилась в сточную решетку. Мальчишки упали на колени.

— Эй, подержи-ка факелы.

— Нет, сам держи, это я заговорил с ним...

Смутившись, Эдгар выудил из кармана еще две монеты.

— Вот, извините, возьмите, пожалуйста. — Он пошел прочь, мальчишки остались препираться над решеткой. Вскоре они пропали из виду, лишь свет их факелов еще виднелся в тумане. Дрейк остановился и посмотрел на Темзу.

Внизу, с реки, слышалось какое-то движение. «Наверное, лодочники», — решил он и на минуту задумался, куда они направляются или откуда прибыли. Потом подумал о другой реке, далекой, даже название которой было новым для него и звучало странно, как будто второй его слог пытался спрятаться между первым и последним. Салуин. Он шепотом проговорил слово и тут же, смутившись, оглянулся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Он прислушивался к людским голосам и плеску волн, доносившимся с набережной. Над рекой туман был не таким густым. Луны не было, и лишь благодаря неверному свету фонарей на баржах он мог видеть размытые очертания берега и громоздкие тяжеловесные строения, обступившие реку. «Как звери вокруг источника, — подумал он, и сравнение понравилось ему, — надо рассказать Катерине». Потом он понял, что задержался.

Дрейк направился вдоль по набережной, прошел мимо кучки бродяг, жмущихся к маленькому костерку. Они наблюдали за ним, пока он проходил мимо, и Дрейк неловко кивнул им. Один из них поднял глаза и улыбнулся, обнажив сломанные зубы:

— Добр день, каптн, — раздался голос, хриплый от виски, с характерным выговором кокни. Остальные промолчали и отвернулись к огню.

Он перешел дорогу и повернул прочь от реки, продрался сквозь людское сборище у «Метрополя», прошел по Нортумберленд-авеню до Трафальгарской площади. Здесь люди толкались вокруг экипажей и омнибусов, а полисмены тщетно пытались разогнать толпу, свистели кнуты и коротко ржали лошади. Рекламные плакаты вещали:

Корсеты Сванбилла для фигуры третьего типа.

Cigars de Joy: всего одна сигарета даст вам моментальное облегчение при самых жестоких приступах астмы, кашля, бронхита и затрудненном дыхании.

Hop bitters hop bitters.

Самый своевременный подарок к Рождеству — качественные наручные часы Робинсона.

У ярко освещенных фонтанов, окружавших Колонну Нельсона, он остановился посмотреть на шарманщика-итальянца с обезьянкой в треуголке, которая визжала и скакала вокруг шарманки, размахивая лапками, пока хозяин крутил ручку. Вокруг собралась кучка аплодирующих ребятишек, факельщиков и трубочистов, сборщиков тряпья и детей-разносчиков. Появился полисмен, засвистела дубинка.

— Ну-ка, по домам живо, и уберите отсюда это грязное животное. Музицируй в трущобах Ламбете, а здесь место для порядочных людей.

Вся компания медленно потянулась прочь, огрызаясь. Эдгар обернулся. Еще одна обезьяна, огромная и ухмыляющаяся, причесывалась перед зеркалом в драгоценной оправе:

«Обезьяна» — мыло фабрики Брукса, недостающее звено в чистоте вашего дома.Мимо него проплыл омнибус с очередным рекламным щитом на борту. Мальчишка-кондуктор зазывал пассажиров: «Фитцрой-сквер, с ветерком до Фитцрой-сквер». «Там мой дом», — подумал Эдгар Дрейк и пропустил омнибус.

Он покинул площадь и начал пробираться сквозь темневшие в тумане лотки уличных торговцев и экипажи. Он шел вдоль по Кокспур-стрит, которая вливалась в гудящий Сенной рынок, спрятав руки поглубже в рукава и ругая себя за то, что не сел в омнибус. В конце улицы дома начали лепиться друг к другу теснее, стены сделались темнее. Эдгар углубился в переулки.

Он не знал в точности, где находится, и старался не менять направления. Шел, иногда встречая одиноких прохожих, торопящихся по домам, мимо домов с темными кирпичными и белесыми стенами, покрытыми выцветшей краской, мимо мелких лужиц, наполненных скопившейся между булыжниками мостовой дождевой водой, в которых отражались отблески света и теней, мимо мансард под плачущими крышами и редких фонарей, покосившихся и мигающих, которые отбрасывали на дорогу огромные тени от оплетавшей их паутины. Он шел, и сумрак снова сгустился, а улицы сузились, и он сам еще больше съежился из-за холода и из-за того, что дома вокруг сделали то же самое.

Переулки вывели его на Оксфорд-стрит, и дорога стала светлой и знакомой. Он миновал Оксфордский концертный зал и повернул на Ньюмен, потом на Кливленд, потом на Хауленд-стрит, один квартал, второй, теперь направо, на улочку поменьше, настолько маленькую, что ее, к великому огорчению жителей, забыли отметить на последней карте Лондона.

Дом под номером 14 по Франклин-Мьюз был четвертым в ряду. Кирпичный дом, ничем не отличавшийся от дома мистера Лиллипенни, продавца цветов, который жил в доме номер 12, и обойщика мистера Беннет-Эдвардса, из 16-го номера. Оба дома имели общую стену и один кирпичный фасад. Входная дверь была поставлена низко. За железной калиткой начиналась короткая дорожка, которая вела к входной двери. Отсюда несколько железных ступенек спускались в подвал, где Эдгар разместил свою мастерскую. К ограде и подоконникам крепились цветочные горшки. В одних росли поблекшие хризантемы, продолжавшие цвести даже в осенние холода. Другие были пусты, наполовину заполненные землей, покрытой росой, блестевшей от света висящего у двери фонаря. «Наверное, Кэтрин специально оставила его гореть», — подумал он.