— Господи, — без всякого выражения произнес он.

— Что «господи», Бенни?

— Да брось ты, Матт, что толку в болтовне? Чему она поможет? Мне крышка. Ты это знаешь, и Анна знает, и я знаю. Что еще можно сказать? Мне извиниться за то, что я еще жив? — Он подождал ответа, но ответа не последовало.

Молчание повисло в кабинете; Грисселу вдруг ужасно захотелось понять, найдет ли он у друга хоть каплю сочувствия. Он осторожно поднял голову и столкнулся с бесстрастным взглядом Матта. Яуберт медленно прищурился; лицо его залил красноватый румянец. Гриссел понял, что начальник вне себя, и отступил. Яуберт, не говоря ни слова, схватил его за горло и за плечо, выдернул из кресла и толкнул к двери.

— Матт, — сказал он, — да в чем дело-то?

Хватка у старшего суперинтендента была крепкая.

— Заткнись, Бенни! — прошипел Яуберт, толкая его вниз по лестнице.

В пустоте его шаги звучали особенно гулко. Когда они добрались до первого этажа, до приемной, где сидела Мэйвис, Яуберт положил ему руку на плечо. Потом они вышли на улицу, где ярко светило солнце. Никогда раньше Яуберт не был с ним груб. Их подошвы зашаркали по гравию; они подошли к машине старшего суперинтендента. Бенни снова сказал: «Матт!» — потому что все его нутро сопротивлялось нажиму. Никогда раньше такого с ним не случалось. Яуберт ничего не ответил. Он рывком распахнул дверцу машины, втолкнул Гриссела в салон и захлопнул дверцу.

Потом Яуберт обошел машину с другой стороны, взгромоздился на водительское сиденье и повернул ключ в замке зажигания. Завизжали шины; они выехали со стоянки. Визг как будто высвободил кипевший в Яуберте гнев.

— Мученик хренов! — выплюнул он с выражением крайнего презрения. — Я застал тебя с бутылкой в руке! И это все, на что ты способен? Изображать мученика? Ты пьешь, бьешь жену, но, оказывается, жалеешь только себя! Бенни, господи ты боже мой! Мы с тобой работаем вместе четырнадцать лет, целых четырнадцать лет, но я ни разу не видел человека, который способен так поломать себе жизнь без всякой помощи извне! Ты ведь мог бы уже стать начальником полиции, мать твою, а где ты сейчас? Тебе сорок три, а ты все еще инспектор — и жажда у тебя как у пустыни Сахары! Ты бьешь жену, а потом пожимаешь плечами и говоришь: «Я ничего не могу поделать, Матт». Бьешь жену, надо же! Откуда у тебя это? С каких пор? — Яуберт отчаянно жестикулировал; изо рта брызгала слюна. Мотор ревел на высоких оборотах. — Тебе, значит, жаль, что ты еще жив?

Они направлялись к Фортреккер-роуд. Гриссел посмотрел вперед. Рука еще помнила приятную округлость бутылки. Он снова ощутил жажду внутри.

Успокоившись, он сказал:

— Вчера я ударил ее в первый раз.

— В первый раз? Да что ты говоришь! Как будто оттого, что ты ударил ее только в первый раз, что-то меняется! Ты полицейский, Бенни. Ты прекрасно понимаешь, мать твою, что это не довод. И потом, ты врешь! Она говорит, что уже несколько месяцев как начала тебя бояться. Три недели назад ты толкнул ее, но был слишком пьян, и тебе не удалось повалить ее на пол. А дети, Бенни? Что ты с ними-то творишь? Твои дети вынуждены смотреть, как их алкаш отец возвращается домой в стельку пьяный и бьет их мать? Мне бы надо посадить тебя в «обезьянник», а твоей жене — подать на тебя иск, но в результате пострадают твои дети. А что ты делаешь сейчас? Она вышвыривает тебя из дома, а ты хватаешься за бутылку. Выпивка, Бенни, только выпивка — больше ты ни о чем думать не способен. Что, мать твою, происходит в твоей башке? Что случилось с твоими мозгами?

На секунду ему захотелось ответить, закричать: «Не знаю, не знаю, мне просто этого хочется, не знаю, как я дошел до жизни такой, оставь меня в покое!» Вопросы Матта были ему отлично знакомы, и он знал ответы — все бессмысленно, никакой разницы. Он ничего не сказал.

На Фортреккер-роуд стоял плотный поток машин; на светофоре горел красный сигнал. Яуберт от досады хлопнул по рулевому колесу. Куда Матт его везет?

Старший суперинтендент возмущенно выдохнул воздух.

— Бенни, знаешь, о ком я часто вспоминаю? Можно сказать, каждый день… — Он как будто немного оттаял, помягчел. — О человеке, который был моим другом. О молодом сержанте, которого перевели из участка в Пэроу. Он был совсем неопытный, но очень энергичный. Он утер нос всему тогдашнему отделу убийств и ограблений, показал тамошним спесивым детективам, как надо работать. Я вспоминаю паренька из Пэроу — где он, куда пропал? Я еще помню весельчака, остроумца, который не лез за словом в карман. Он был легендой. Бенни, ты был прекрасен; у тебя было все! Твоему нюху все завидовали; все тебя уважали. Перед тобой лежало будущее. Но ты убил его. Пропил, спустил в унитаз!

Молчание.

— Сорок три. — Яуберт снова начал распаляться. Он обгонял одну машину за другой. На следующем перекрестке снова загорелся красный. — А ты еще такой пацан!

В машине повисло неловкое молчание. Гриссел больше не смотрел, куда они едут; он думал о бутылке, которая совсем недавно была так близко. Никто не способен его понять; для этого надо побывать в его шкуре. Надо знать, что такое «потребность». В прежние времена Яуберт тоже пил, развлекался, но он никогда не был в его шкуре, в шкуре Гриссела. Он не знает, что такое настоящая жажда; вот почему он его не понимает. Когда Бенни снова поднял голову, они были уже в Бедьвиле, на улице Карла Кронье.

Яуберт повернул за угол; он вел машину уже не так быстро. Они въехали в парк. Под деревьями стояли скамейки. Яуберт притормозил у обочины.

— Пошли, Бенни! — скомандовал он, вылезая.

Что они здесь делают? Гриссел медленно открыл дверцу.

Яуберт широким шагом шел впереди. Куда они идут — может, Матт хочет зайти подальше и избить его? Ну и чему это поможет? Над ними по шоссе № 1 проносились машины, но никто ничего не видел. Гриссел нехотя поплелся следом.

Яуберт остановился между деревьями и на что-то показал пальцем. Когда Гриссел поравнялся с ним, он увидел на земле человеческую фигуру, накрытую грудой газет, расплющенными картонными коробками и невообразимо грязным одеялом.

— Бенни, знаешь, что это такое?

Услышав человеческий голос, фигура шевельнулась. Из-под газеты показалось чумазое, заросшее лицо с маленькими голубыми запавшими глазками.

— Ты его знаешь?

— Конечно знаю, — сказал Гриссел. — Его кличка — Старый Ханжа.

— Здорово! — крикнул Старый Ханжа.

— Нет, — покачал головой Яуберт. — Познакомься с Бенни Грисселом.

— Бить будете? — спросил нищий.

Рядом с его гнездом стояла ржавая тележка из супермаркета. В ней лежал сломанный пылесос.

— Нет, — ответил Яуберт.

Старый Ханжа подозрительно покосился на стоящего перед ним крепыша.

— Я вас знаю?

— Вот твое будущее, Бенни. Вот каким ты станешь через полгода-год.

Бродяга протянул к ним сложенную чашечкой ладонь:

— У вас найдется десять рандов?

— Зачем?

— На хлеб.

— Ага, на хлеб. В жидком виде, — кивнул Яуберт.

— Вы, наверное, псих. — Бездомный расхохотался, обнажив беззубый рот.

— Старый Ханжа, где твои жена и дети?

— Давно это было… Ну, хоть один ранд. Или пять!

— Скажи ему, Ханжа. Расскажи, чем ты занимался раньше.

— Я был нейрохирургом. Какая разница?

— Ты этого хочешь? — Яуберт повернулся к Грисселу. — Ты таким хочешь стать?

Грисселу нечего было ответить. Он видел перед собой только руку Старого Ханжи — грязную лапу. Яуберт повернулся и зашагал к машине.

— Погодите, — сказал бродяга. — Чего он хотел-то?

Гриссел смотрел вслед Яуберту, а тот уходил. Нет, Матт вовсе не собирался бить его. Он проделал такой долгий путь ради детского урока нравственности. На секунду в душе Гриссела шевельнулась нежность к своему другу-здоровяку. Вдруг он кое-что сообразил, повернулся и спросил:

— Вы были полицейским?

— Я что, похож на идиота?

— Кем вы были?

— Санитарным инспектором в Милнертоне.

— Санитарным инспектором?

— Приятель, помоги голодному. Два ранда!