— А ты? Ты... веришь в это?

— Не знаю, Тимош. Честно — не знаю. Иногда верю, а иногда нет. Когда в школе учился, говорили, что Бога нет. Над ребятами, которые в церковь ходили, смеялись, из пионеров их выгоняли... А потом со мной такие случаи бывали... что иначе как Божьим вмешательством их и не объяснишь. Так и живу — и не туда, и не сюда. Знаешь, раньше людей хоронили с оркестрами, провожали в последний путь под музыку. Мне, когда эти трубы завоют, тошно становилось — уж точно, только в последний путь под такую музыку. Бабушка твоя постоянно мне говорила: умру, не вздумай мне эти бесовские дудки заказывать, батюшку позови. Во как!

— Ты бы написал письмо бабушке, — в задумчивости проговорил Тимофей.

— Я ей звонил сегодня...

16

В субботу на Демьянском рынке было оживлённее. Обычно в выходные сновало по рыночному пятачку больше легковушек. Неутомимо колдовали возле своих мангалов шашлычники, зазывая ломаным русским языком клиентов. Оттепель размыла маслянистую грязь на укатанном ледяном поле, расшевелила вездесущих ворон и воробьёв, суетливо охотившихся за объедками, вытолкнула продавцов из натопленных теплушек-ларьков, добавила шума-гама и мусора. Со всех сторон надрывалась глупая музыка: от тоскливо-бравого шансона до вездесущей попсы, разбавленная порывистыми турецкими ритмами, которые ещё лет десять назад на сибирских просторах были настолько неуместны, что их можно было принять за слуховые галлюцинации.

Тимофей, разыскивая Михаила, делал крут вдоль торговых точек. Поздоровался с бабушкой Ануш, извинился, что сегодня нет рыбы. Та приветливо махнула рукой:

— А, ничего, Тимофей, будет другой день, привезёшь. Сегодня день только по погоде хороший.

— Не знаю, привезу или нет. Я, баба Ануш, учиться решил.

— Вот и правильно, сынок. Рыбу продавать можно и с дипломом, а вот умным человеком без диплома не всегда стать можно. Сейчас, конечно, и диплом можно купить, но дурака с дипломом издалека видно так же, как и без диплома, — растолковав, таким образом, свой взгляд на образование, бабушка Ануш спросила: — А приехал зачем?

— Друга надо встретить.

— А-а... Друга. Ну-ну. Встретишь, конечно. А то сегодня день нехороший.

— Почему нехороший?

— Так с утра милиция понаехала, и такая, и в беретах. Паспорта спрашивают, в товаре роются. Двух таджиков и одного азербайджанца увезли, потом снова вернулись, по второму кругу проверяли. У Фёдора все видеокассеты забрали, у Ализамана всю водку. Кассеты, говорят, пиратские, а водка палёвая. Целый автобус милиции.

— Вас не трогали, баба Ануш?

— Как не трогали? Трогали, ещё как трогали. Пять хвостов отдала, чтоб не сильно трогали, да ещё пива выпили. Но у меня паспорт российский, так это хорошо. Кушать не хочешь?

— Не, пока не хочу.

— Захочешь, заходи. Я сегодня вкусный хаш сварила. Наваристый. Заходи.

— Спасибо, баба Ануш.

Михаила Тимофей нашёл на том же месте. В кафе на заправке. Он сидел в обществе бутылки пива и пакета чипсов. Выглядел утомлённым, глаза испещрены кровавыми молниями, лицо бледное, а вот шрамы на нём, напротив, обрели иссиня-багровый цвет. Удивило другое: Михаил был гладко выбрит и одет в черный стильный костюм и красную сорочку, воротник которой ровной башней охватывал шею.

— Ты прямо как учитель, — восхитился Тимофей.

— Скажешь тоже... Я думал ты сегодня не приедешь. Чувство такое было.

Тимоха потупился.

— А я, Миш, наверное, теперь долго не приеду. Маму в больницу увезли. С сердцем очень плохо. А меня на комиссии по делам несовершеннолетних разбирали...

— Ого! Проторенными дорожками идёшь!

— Проторенными?

— Да, меня тоже туда постоянно таскали. Перевоспитывали.

— А ты?

— А что я? Свобода превыше всего. Я, Тимох, иногда умные книжки читаю. Было у меня однажды много времени, даже священник ко мне приходил. Книги приносил. В одной из них написано, что зло порождается неправильно истолкованной свободой. Врубаешься?

— Не очень...

— Ну, мне он так растолковал, что Бог каждому с рождения дает свободу выбора. Вот от того, как ты её истолкуешь, и будет зависеть, какие ты дела делаешь — добрые или злые. Так, примерно. Те, кто меня учили жить, кто меня судил, кто заламывал мне руки... Знаешь, Тим, глядя на них, я не могу сказать, что они правильно истолковали свободу. Для себя, может быть, и правильно: выбрали такую свободу, которая для них удобна. Теперь у нас всё государство такое — свобода грабить и быть ограбленным. Свобода для тех, у кого есть награбленные деньги, и свобода подохнуть для тех, у кого их нет. Я по малолетке за тухлый ларёк одного азербайджанца сел. Мы его с ребятами разбомбили. Конфеты там, сникерсы всякие, жвачка, короче, тухляк импортный. Нас уже утром повязали. Кто-то трухнул и сдал. И, не поверишь, мент за мной приехал, тоже азербайджанец, родственник того, чей ларёк. А впаяли так, будто я государственный банк ограбил или у старушки пенсию отобрал. А на зоне мне за драку ещё накрутили. С тяжёлыми последствиями. Вот тебе этот самый парадокс: я на зоне очень хотел на свободу, но чтобы отстоять свою свободу внутри, за колючей проволокой пришлось драться не на жизнь, а на смерть, и, отстояв одну свободу, я окончательно потерял другую...

Тимофей нахмурил лоб, следуя за мыслью друга. Заметив это, Михаил переменил тон и улыбнулся:

— Ладно, не парься. Сам всё поймёшь. Главная свобода в том, что ты можешь понять всё сам. Этого у тебя никто не отберёт. Я тогда у батюшки спросил, какая же у меня свобода в тюрьме, а он ответил: свобода верить, любить, надеяться. И это против неписаного тюремного закона: не верь, не бойся, не проси.

— А если просят у тебя? — вскинулся Тимофей.

Михаил вдруг осёкся и внимательно посмотрел в глаза юного напарника, точно до глубины души прожёг.

— Не по годам умные вопросы ты задаешь, — тихо и будто бы самому себе сказал Михаил.

Он приложился к бутылке пива и погрузился то ли в свои мысли, то ли в воспоминания. Тимофей не решался потревожить его. С ним тоже не раз такое случалось, особенно на уроках математики, и мальчик понимающе притих.

— Ладно, — вынырнул Михаил на поверхность, — работать будем?

— Будем, — улыбнулся Тимофей.

В списке товаров значились: автомобильная магнитола «Kenwood», мобильный телефон «Siemens», два абсолютно новых импортных набора автомобильных ключей в чемоданчиках и даже японский спиннинг. Михаил пообещал подстраховать до самого конца, никуда не уходить, но торговля с самого начала не заладилась. Рассеянный Тимофей в первый раз допустил ошибку. Подошёл с магнитолой к дородному рыжему дядьке, который рылся в двигателе своей «десятки». Не успел он сказать и двух слов, как тот обрушился на него с кучей ругательств.

— Вот ты и вытащил у меня магнитолу на стоянке! — орал он, отрывая Тимоху от земли за воротник.

Тимофей пытался вырваться, куртка трещала, мужик, крича на всю стоянку, обещал сдать незадачливого коммивояжера милиции. В это время на крыльце появился Михаил и крикнул оттуда:

— Эй, дядя, отпусти мальца! Тебя не учили, что маленьких обижать нельзя?!

Мужик чуть ослабил хватку, поставил Тимофея на землю и стал теперь орать в сторону Михаила:

— Я щас отпущу, я так отпущу, что мало не покажется. Чё ты там вылупился?! Чё, на пару работаете? Я щас монтировкой как отпущу, будете дуэтом вместо магнитолы петь!

— Так ты отпусти, — спокойно ответил Михаил, — чё орать-то, бери свою монтировку, иди сюда, если такой герой, а парня отпусти.

— Буду я к тебе бегать, сам придёшь, — но воротник всё ж таки отпустил.

Тимоха рванулся в сторону кафе, процедив сквозь зубы «придурок конопатый». Мужик рванулся было за ним, но и Михаил сделал шаг навстречу, и тот предпочел вернуться к машине, дабы взять монтировку. Вооружившись, он стоял в нерешительности, продолжая материться на всю округу.

— Хайло заткни! — крикнул ему Михаил. — Заводи свою колымагу и катись отсюда, пока тебе эту монтировку не воткнули, куда следует.