— Вера Сергеевна, да не трогала я вашего поэта! Он сам пришёл! И не мучайте себя ненужными подозрениями, мне он нравится только, как человек, а как мужчина — не в моём вкусе.

— А мне нравится… — сорвалось у Веры, и она попыталась тут же исправиться, — точнее, мне не нравится, Лиза, что ты подслушиваешь и вмешиваешься в чужие разговоры.

— Не больно-то надо! Вы бы ещё перед микрофоном на радио беседовали. Сами знаете, какая в этой комнате акустика, как в театре.

Зависшую в воздухе неловкость заткнули впервые за долгое время телевизором. Огромная плазменная панель на стене, подчиняясь командам с пульта в руке Веры, как патроны, перезаряжала программы. Павел просто сбился со счету. Антенна на крыше, похоже, отличалась эфирной всеядностью. Вера же проскочив, как минимум, три десятка вернулась к новостям на первом канале.

— Ну, чего они хотят? — возмущенно прокомментировала она предыдущий винегрет. — Насилие, безнравственность и глупость! И бредят при этом гражданским обществом! Больные на всю голову! Вот смотри и в новостях каждый день… — и осеклась.

Диктор на фоне аэропорта Домодедово рассказывал об очередном покушении на крупного бизнесмена… Юрия Хромова. Покушение произошло вчера на Каширском шоссе. По машине Хромова произведён всего один выстрел. Бизнесмен был ранен и доставлен в институт Склифосовского, где ему была сделана успешная операция. Водитель сумел вывести машину с линии огня и не пострадал. Ведётся следствие, отрабатываются, как водится, сразу несколько версий.

Сюжет сменился. Вера сидела, в буквальном смысле открыв рот. Она смотрела на экран, Павел на неё. Через минуту их взгляды встретились.

— Что ты там писал о неслучайной баллистике?

— Значит, мне всё-таки досталась его пуля, — задумчиво поджал губы Словцов.

— Зачем было ехать за ним сюда, чтобы в итоге выстрелить в Домодедово?

— А там в него стрелял другой человек, — уверенно заключил Словцов.

— Тогда многое объясняется… Но не всё. Факсы эти дурацкие…

— Что объясняется?

— Павел, когда-нибудь я тебе многое расскажу, и, возможно, тебе захочется от меня отвернуться, уйти и больше никогда не возвращаться, ни за какие деньги. Но сейчас мне просто страшно, страх, правда, не животный, а какой-то метафизический.

— Я не боюсь смерти, — сказал вдруг Павел.

— Совсем? Это невозможно.

— Нет, это пришло в своё время, как осознание ужаса жизни. В последнем романе Воннегута «Времятресение» есть фраза, которую он приписывает Марку Твену: "С тех пор, как я стал взрослым, мне ни разу не захотелось, чтобы кто-нибудь из моих покойных друзей возвратился к жизни". По-моему, исчерпывающе.

— У меня нет детей, значит, и мне бояться не стоит, — обречённо согласилась Вера.

— У Веры должна быть вера.

— Надо ехать в Москву… Хромов всё-таки друг. Друг семьи даже. Он знал Георгия. Вместе они когда-то начинали. Поедешь со мной?

— Я же на работе, — улыбнулся Словцов, — тем более, сто лет не был в столице. Наверное, со времён перестройки.

— Тогда готовься к шоку.

— Шок — это по-нашему, — передразнил рекламу Павел.

— Ты не возражаешь, если я чего-нибудь выпью. Позабористей. Текилу какую-нибудь.

— А мне кофе, — попросил Словцов.

— Лиза! — крикнула в сторону кухни Вера. — Выпить хочешь?!

По своим комнатам расходились с чувством какой-то недосказанности. Вера и Лиза, правда, повеселели, после того как выпили три раза «текилу-бум». Но алкоголь либо притупляет, либо обостряет. В случае с Верой это был второй случай. В сущности, каждый знал, чего ему в этот момент не хватает, но сознательно не определял этого желания. И так, с ощущением разочарования неопределённой этимологии разбрелись по спальням.

Вера взяла с собой из библиотеки двухтомник Тютчева, Лиза просто махнула на всё рукой, а на кухне махнула ещё и рюмку, Павел сел, было, писать, но получалось только тупо смотреть на экран. Он почему-то подумал о всемирном законе тяготения. Вакуум вселенной — это, собственно, и есть разряженное одиночество. Преодолевая одиночество (читай, прорезая его орбитами), планеты вращаются вокруг звёзд, а у многих планет есть ещё и спутники. Ничего нового в этих размышлизмах не было, кроме того, что Павел пытался проецировать закон всемирного тяготения на людей. Все вместе они тянутся к чему-то светлому, к Богу, и также взаимопритягиваются. Есть среди них планеты-гиганты, планеты-карлики, есть чёрные дыры… Ракеты, построенные человечеством, неимоверными усилиями преодолевают закон тяготения на какие-то минуты, чтобы оказаться в совершенно новых обстоятельствах этого же закона. А что происходит с людьми, когда они преодолевают тяготение друг к другу? В конце концов, Павел пришёл к мысли о том, что он больше не в силах сопротивляться притяжению Веры, иначе они могут просто разлететься в огромном пространстве, но уже по другим траекториям, искривлённым касанием друг друга. Представив как пересекаются-таки параллельные прямые, Павел начал искать повод, чтобы прямо сейчас прийти к Вере. Разумеется, не найдя ничего подходящего, он просто спустился вниз, на кухню, где налил себе воды и стал пить медленно и со смаком, будто только что вышел из пустыни. И закон притяжения сработал! За спиной щёлкнул выключатель, зажёгся свет, и, оглянувшись, он увидел Веру в ночной рубашке.

— А я… — пыталась определить она, но не стала городить нелепости, — не спится мне, даже после текилы.

— А мне и без неё. Хотя, правильнее сказать, до. Поэтому я пью воду.

Закон притяжения сработал, но он только закон, в отличие от обладающих свободной волей людей, прямые пересеклись, дальше — оттолкнуться друг от друга и — в разные стороны? Причем есть (осознаваемый уже по неписанным законам) лимит времени этого якобы случайного столкновения. В действительности же — законного. Павел нащупывал нить дальнейшего разговора, но, получалось, хотел сказать слишком много. Иногда пресловутая женская логика, точнее, её отсутствие, определяют более точное и ожидаемое решение, не оставляя при этом никаких шансов другим вариантам. Так поступила и Вера. Она просто подошла и взяла Павла за руку со словами:

— Пойдём ко мне.

— Пойдём, — облегченно вздохнул он.

— Ты этого хотел?

— А ты?

— Пойдём… Я не знаю… Ничего пока не знаю… И знать не хочу…

Когда они поднялись в спальню Веры, Словцов на некоторое время замер на пороге. Её комната по планировке мало чем отличалась от той, которую отвели ему, была как бы зеркальным отражением. Но даже при поверхностном осмотре приходило знание, что это комната Веры.

Павел стоял на выходе из небольшого коридора, в коем была дверь в ванную, в противоположной стене размещался шкаф-купе. Поэт замер во вновь охватившей его нерешительности. Вера с ироничной, наверное, Евиной улыбкой стояла напротив, всего в полуметре от него.

— Я уже забыл, как это делается, — смущённо признался он.

— Ничего страшного, когда-то и не знал. Вспоминай, только медленно…

— Служенье муз не терпит суеты, — процитировал Словцов, притягивая Веру за плечи к себе.

Павел вновь открывал для себя женщину. Все эти годы он избегал случайных отношений: от продажных девиц и лёгкого флирта до серьёзных попыток женить его на себе. В наше время это нелегко, если учесть, что с прилавка каждого газетного ларька на тебя смотрят полу— или целиком обнажённые девицы, если экран дымит эротикой, если весной юбки подпрыгивают до набедренных повязок жительниц африканского континента. Первое время всех заслоняла Маша. Словцов был редким типом мужчины, которых называют однолюбами, и расставание с женой он переживал как конец света, или, во всяком случае, как конец собственной жизни. Но не зря талдычат, что время лечит, да и Маша помогала, порой являясь в его холостяцкое жилище, и на все попытки с его стороны восстановить утраченное отвечала холодом и настоящим леденящим душу презрением. Потом он долго жил по инерции: бесцветные дни — от лекции до лекции, без стихов и восхищения изменениями в природе. Виделось почему-то всё отрицательное, негативное, телевизор тому ярый помощник. И вырваться из этого порочного круга не было, казалось, никакой видимой возможности. Был, правда, один всплеск надежды, когда за Словцовым стала ухаживать его студентка-третьекурсница. Но он понимал, как она ошибается, путая его стихи, его лирического героя с ним самим. И он не подпускал её близко, всячески отстранял, давая ей возможность разобраться, увидеть Словцова реального: усталого, порой циничного, разочарованного, не способного удивлять, не способного ринуться в водоворот жизни, нуждающегося в поводыре. Но она, вероятно, расценила его отстранённость по-другому, просто посчитала его импотентом. Эх, знала бы она, каких мук стоило Павлу Сергеевичу остановить её попытку раздеться перед ним, ибо красота её была свежа и, тогда казалось, непреходяща…