Младший выстрелил затяжной матерщиной и собрался, было, налить по третьей, но вдалеке жахнул выстрел.

— Винтовка! — сказали оба.

Через мгновение сухим собачим лаем залились «калаши». Звуки смешались, и уже было непонятно, какого рода бой идет в паре километров отсюда.

— Я пойду, — младший закрутил фляжку.

— Только побыстрей, мне чуть меньше часа осталось.

Неприятное, отдающее на язык свинцом предчувствие завладело старшим Дороховым. Он бессмысленно крутил в руках пустую кружку и каким-то задним, будто не своим умом начал понимать то, о чем говорил ему Кошкин. Нельзя спасти уже утонувшего? Или это прерогатива Господа Бога? И все равно упрямство русского майора было сильнее всех этих мудреных сентенций.

«Вроде, моросить должно уже?», — с надеждой вспомнил серое утро отставной майор. Прислушался, первые мизерные капельки вкрадчиво топтались по палаточной ткани.

Когда вошел младший, он спросил, уже зная ответ:

— Толик?

— Толик… И еще двое… Раненых, правда, нет. Акбар этот, хренов, в обнимку с СВД, в зеленке сидел. То ли раньше ушел, то ли не дошел, то ли на очке во дворе зад подмывал, когда мы дом окружили… Не сработало что-то, Вася. — Младший впервые назвал старшего по имени.

Старший медленно смял в руках металл кружки.

— Я, вот, думаю, прав Кошкин, смерть не перехитрить, хотя я все равно не отступлюсь. В любом лабиринте должна быть нить Ариадны. У любой пули есть бесконечное множество траекторий полета. Если параллельные прямые все же не пересекаются, это не мешает стрелку, находящемуся на одной прямой, отстающему или опережающему цель, вести прицельный огонь в сторону другой параллели. Кто знает, может это и имеется виду, когда утверждают, что параллельные прямые пересекаются где-то в космическом пространстве, а там уже и не пространство оно в чистом виде, а то самое пространство-время! Черт, даже башка заболела от собственного умничанья.

— Вы там полегче машиной вашей балуйтесь. Я в детстве… — и поправился, — мы в детстве фантастику научную читали. Чревато это. Да и как бы машина эта в плохие руки не попала.

— Пулю из говна! — сказал старший и растворился в полумраке палатки.

Дорохов младший остался один, покрутил в руках смятую кружку и, как мог, но почти на девяносто процентов выправил ее. Потом налил в обе и выпил за помин души старшего лейтенанта Китаева, хорошего парня. Вторую накрыл куском сыроватого, похожего по виду на пемзу, черного хлеба. Майору Дорохову было легче, чем могло быть. И старшему Дорохову тоже. Теперь они знали, что в смерти Толика они не виноваты. Правда, у обоих не пропало желание продырявить бородатого снайпера минутой раньше, чем он успеет прицелиться в старшего лейтенанта Китаева.

В лаборатории не было окон, чтобы первые солнечные лучи оплодотворили новым витком жизни застоявшийся воздух и поиграли пылью, невидимой под мертвосеющими лампами дневного света, дребезжание которых, вкупе с толщиной бетона, скрадывало щебетание ранних пташек.

— Ну что, получилось? — нетерпеливо стряхнул бессонную ночь Кошкин.

— Толика все равно убили. Правда, двоих не ранили!.. Это уже что-то. Но главное: я многое понял за эти несколько часов. Я понял, что не все решения и поступки человека принадлежат человеку, который считает, что он производит посредством их какое-либо действие. Витиевато, конечно. Хотя я не берусь утверждать, что это только Его решения, возможно, это решения того, кто пошел против Него, а может это сумма, целая, но аморфная, с нашей точки зрения, вязь различных посылов. И данное объяснение не вступает в антагонизм с постулатом внутренней свободы человека, потому как решение — есть разность между накопленными положительными и отрицательными посылами, можно сказать порывами, которые не всегда даже оформляются ощутимыми и проговариваемыми умом мыслями. Я не сторонник экскаваторных решений на уровне подсознания, но оценить инстинктивные порывы человека имел возможность на практике.

— Это когда знаешь, где упадет следующий снаряд, но не можешь объяснить?

— Так точно.

Кошкин внимательно посмотрел на Василия Дорохова. Перед ним сидел совсем другой человек, кратно не похожий на того, что несколько часов назад покинул в неизвестном для землян направлении стены секретной лаборатории. Предыдущие беседы с Дороховым были обильно посыпаны красным армейским перцем, а его суждения никогда не были размерены отглагольными прилагательными и спотыкающимися деепричастиями, напротив, были односложно просты, как тот самый, упомянутый только что снаряд, летящий к выверенной цели.

— Я столько книг после встречи с собой в палатке перечитал, — продолжил Дорохов, — особенно после демобилизации. И верил и не верил. До сегодняшней ночи. И никому об этом не говорил. Иначе не миновать мне института Сербского. Что делать? Коллективное бессознательное витает в воздухе, мы вдыхаем его и начинаем принимать мир таким, какой он есть, или таким, которого нет! Все зависит от невидимой взвеси, поступающей в сознание из окружающей действительности-недействительности посредством дыхания, зрения, слуха и воздействия разного рода полей. Можно принимать это как данность, а можно по мере собственных сил участвовать в создании этой взвеси, наполняя ее индивидуальными качествами. Говоря проще, можно вдыхать сгущающийся яд и радоваться его наркотическому апокалипсическому воздействию, можно вдыхать и не радоваться, а терпеть, доколе хватит сил, а можно — пытаться хоть как-то разбавить его нейтрализующими и осветляющими ингредиентами.

— Мудрено.

— Все сказать — ночи не хватит.

Сергей Павлович понял, что перед ним действительно сидит совсем другой человек, с опытом, возведенным в степень прогулок во времени. С прежним майором его роднили только тельняшка и застиранный камуфляж.

— Полагаю, что парадокса времени нет! Упрощая суждения, берусь утверждать, что это не более чем борьба двух надисторических сил на определяемом только нами отрезке человеческого существования. Во вселенском понимании это не прямая, даже не спираль, а фигура не представимая человеческим воображением. Алфавита не хватит, чтобы написать имя Бога. И Сына Его мы называем Царем и Спасителем, и два этих слова перевешивают вселенную! Ни Юнг, ни Конфуций, никакая «И цзин» не смогли приоткрыть мне и доли того, что я увидел внутри себя, переходя из одного состояния в другое. По сути — машина твоя невозможна — ибо встреча с самим собой также невозможна по простой причине обладания душой в единичном масштабе. Плоть разделить можно, душу нельзя! Ее и так в течение земной жизни терзают на две части между светом и тьмой! Но я испытал на себе действие твоей машины, я говорил сам с собой, я подталкивал себя не только к действиям, но и к их нравственной оценке и пришел к заключению, что принцип действия твоей машины схож с тем, что будет применен на Страшном Суде, когда человеку дано будет увидеть свою жизнь во всех ее прелестях и недостатках в одно мгновение, которое не будет измеряться временем. И еще, мне думается, ты не изобрел эту машину, ты ее выстрадал.

Молчание замерло на стрелках обесточенных приборов, юркнуло в разнокалиберные соединительные гнезда, прошелестело по дисплеям и упокоилось на дне неразменной банки для заварки чая.

— Ты хочешь попробовать еще раз? — тихо и настороженно спросил Кошкин, который понял, что опыт и знания не искореняют, а иногда, напротив, сопутствуют упрямству.

— Да. Но не сейчас. Мне нужно все рассчитать. Все продумать. Хотя? вроде, и было время, я ждал этой ночи пять долгих лет.

— Вася, у меня тоже есть некоторые виды на этот прибор. Ты не согласишься…

— В любое удобное для тебя время!

О путешествии Кошкина условились на следующую ночь.

Взяв у больного (в очередной раз) Марченко по телефону отгул, Сергей Кошкин покинул охраняемую территорию «ящика», пожелав доброго утра заспанным дежурным на двух КПП, ибо лаборатория, как матрешка, была спрятана в огромном дворе завода, который помимо ракет, благодаря новомодному слову «конверсия», выпускал теперь тефлоновую (в отечественном исполнении фторопластовую) посуду и утюги «с вертикальным взлетом», как именовали хозяйки пароувлажнитель. Именно поэтому (а не только по поводу одностороннего российского разоружения) по заводу разрешалось сновать иностранным шпионам под видом озабоченных развитием совместных предприятий бизнесменов. Империалистические монстры не мытьем, так катаньем вторгались в святая святых российского ВПК, и «конверсионным» способом получали пай или хотя бы возможность следить за тем, что еще могут выдумать угрожающего их мусорной демократии (от слова урна) никак не желающие тихо спиться и умереть русские.