— Опять не спал всю ночь? — спросила Лена, как будто они расстались вчера.

Но Сергей Павлович даже не мог ответить. Сказать, что он обомлел, значит — ничего не сказать. Перед ним стояла тридцатипятилетняя женщина, ради которой стоило бы начать новую троянскую войну. Строгий, но обтягивающий фигуру темно-зеленый вельветовый костюм так эротично подчеркивал ее формы, что служащие мужского пола, заходя в кабинет своего директора, должны были забывать о своих обязанностях напрочь. Воротника чуть касались коротко остриженные (а ля каре) русые волосы, из-под аккуратной челки на лбу на инженера смотрели любимые, буравящие душу, зеленые глаза. Влажные полные губы — грезы о поцелуе…

Несколько минут Кошкин не мог прийти в себя. Лена это заметила, но не обидела его победным пренебрежением. Напротив, прониклась участием.

— Ну как ты? Еще не надоело повышать обороноспособность страны? Я думала, ты меня презираешь, потому не заходишь, не звонишь…

— Я тебя люблю, Лена, — в миллионный раз признался Сергей Павлович.

— Не надо об этом. Мы теперь, как параллельные прямые. Единственно возможная точка нашего пересечения — это Виталий. У тебя какие-то проблемы? — последний вопрос прозвучал таким тоном, будто перед успешным директором супермаркета сидит проситель, нуждающийся в меценатстве. Вот-вот денег предложит.

— Нет, у меня все хорошо. Зарплату повысили, к награде представили. Новый президент посетил нашу мастерскую и даже руку мне пожал. Из Марченко чуть весь песок от радости не высыпался…

— Как у него здоровье?

— Как у восьмидесятилетнего человека, который никогда за ним не следил, но еще может в силу огромной кинетической инерции предыдущих лет двигаться.

— Ясно. Передай ему привет.

Нет, она не знала, даже мысли не допускала, что сегодня в ее кабинет пришел победитель. И Кошкин, смакуя, оттягивал момент своего главного известия. Он не рассчитывал, что Леночка тут же бросится ему на шею, оставит процветающую коммерцию и ежемесячную езду по заграницам, но он надеялся увидеть хоть какое-то сожаление, смятение в ее глазах, пронизанное к тому же недоверием к возможности изобретения.

— Лена, я закончил свою работу.

— Новая ракета готова сбивать американские «эф — сто семнадцать»? Давай, выпьем за это по маленькой. Я знаю, что ты гений, Сережа. Я всегда это знала. И знала, что недотягиваю до твоего астрального уровня.

— Лена, я закончил работу над машиной времени.

— Ты, наконец-то, бросил увлекаться фантастикой?

— Да, я бросил увлекаться фантастикой, машина стала реальностью и сегодня ночью прошла удачные испытания.

На минуту, которую так ждал Кошкин, Лена замерла. Глаза их встретились, и Сергей Павлович имел возможность увидеть целый шторм зеленоватой морской воды, который пронесся по ее взгляду в эти мгновения. Но торжества не было, он чуть губу себе не прокусил, оттого что испытывал невыносимое, сравнимое с самой страшной пыткой желание поцеловать любимую женщину. Главное — она не посчитала его сумасшедшим, потому что помнила — Кошкин человек серьезный, целеустремленный и умеет шутить только по поводу американского или китайского оружия.

— Ты можешь теперь стать известным. Нобелевским лауреатом. — Лена посмотрела на Кошкина с явным уважением, может, и мелькнуло в ее коммерчески перестроенном мозге, что — именно — она несколько лет назад потеряла, но только мелькнуло…

— Банальное решение…

— Ты что? Изобрел машину времени, чтобы закрыть ее в секретном военном ящике? Это достижение всего человечества!

Кошкин вдруг не на шутку разозлился, он, словно не с бывшей женой разговаривал, а с клерком из министерства иностранных дел.

— Хренушки! Ты же знаешь, я квасной патриот, человечество не стоит того, чтобы ради него расшибаться и класть жизнь на алтарь науки. Все изобретения человечество использовало либо для убийства себе подобных, либо для того, чтобы заднице было мягче. Человечества нет! Есть общество зажравшихся потребителей и маргинальной нищеты! И даже для собственного народа в целом я не стал бы жертвовать собой, морщить мозг, а только для определенной его части, кого можно считать русскими людьми, причем независимо от национальности, — в глазах Кошкина играли злые огоньки, он подлил им полбокала «мартеля», точно это был тот самый квас.

— Мы с мужем в эту категорию не попадаем, — сама утвердила Елена. — Для чего же тогда, позволь спросить, ты вымучил труд своей жизни, для удовлетворения собственного самолюбия, для самоутверждения? — наддала холода в голос Лена.

— Ты филолог по образованию? — будто не знал.

— И что?

— Ты можешь сказать, зачем Пушкин написал «Евгения Онегина»?

— Ну ты спросил!

— Ну ты спросила!

Они произнесли это почти одновременно, как в старые добрые времена. Стали улыбаться и даже потянулись друг к другу. Именно в такие моменты в душах давно расставшихся людей работают машины времени. И такая случается нежная ностальгия, что возвращение неминуемо, если, конечно, не задавит эту ностальгию прагматичный расчет или какая-либо другая страстишка. Лену вернул в зону дебита-кредита мобильный телефон. Он промурлыкал из-под вороха накладных тему из сороковой симфонии Моцарта, правда, не в соль-миноре.

Лена приземлилась:

— Вы сначала разберитесь с грузом, а потом думайте о его хранении. Договариваться с таможней — это ваше дело… — и понесло минут на пять.

Кошкин от скуки и нетерпения выпил еще полбокала коньяка и прилично после бессонной ночи опьянел.

— Так на чем, то бишь мы? — посмотрела на него уже директор магазина, как на инопланетянина.

— Я на машине времени, ты на таможне.

— И зачем она? Ты так и не ответил.

— Я могу вернуть тебя, и, кстати, хотя бы для индивидуального подпольного прочтения второй том «Мертвых душ», хоть и не по душе мне это.

— Я не по душе? — игра такая.

— Возвращать сожженные рукописи, если об этом не просит автор.

— А меня ты, как вещь, планируешь вернуть?

— Как любимую… Как самую любимую в мире женщину.

— Пафоса не надо. Ты, Сережа, все-таки не переболел фантастикой. Это невозможно! Тем более с помощью машины времени.

— Я бы думал также, если б сегодня утром ко мне не вернулся парень из Чечни. Этот майор за одну ночь прожил новую жизнь и из солдафона стал почти философом! Ты не знаешь, что может случиться в твоем прошлом.

— Но так же нечестно, Кошкин! Это как в туалете подсматривать!

— А кто мне только что глаголил о благе для всего человечества? Я ж не таблетки от СПИДа придумал!

— Это точно! Ты можешь придумывать только оружие.

— Это все равно, что упрекать Калашникова в том, что полмира бегает и стреляет друг в друга из его автомата.

— Милый Сережа, давай договоримся, если ты не оставишь своей безумной идеи и решишь вернуться за мной в прошлое, то хотя бы предупреди меня.

— Предупреждаю… — Кошкин встал, аудиенция у директора супермаркета была закончена. Это была не та женщина, к которой он шел утром, к которой он шел всю жизнь.

— Я вынуждена буду сказать об этом Рузскому.

— Ай-яй! Если даже он тебе поверит, как поверит в возможность существования такого прибора, то, что он сделает? Купит тебе машину времени, чтобы ты могла сразиться со мной в прошлом?

— Он может сразиться с тобой в настоящем.

— Если я захочу в него вернуться… Да и сам он ни с кем сражаться не будет, у него для этого целая армия громил есть. Это весь город знает.

— Ты, случайно, в КПРФ не вступил?

— Ты же знаешь, я даже в КПСС не был, потому и не могу похвалиться успехами в приватизации общенародной собственности.

— Ты стал злой, Кошкин.

— Наверное… Прости. Я пошел. Пьян… и спать хочу.

Вечером они встретились с Дороховым в лаборатории. Майор пришел, хотя в эту ночь не дежурил. Он сразу стал грузить Кошкина деталями вновь разработанной операции по спасению старшего лейтенанта Китаева. Кошкин еще не проснулся и, выплывая из неопределенной задумчивости, остановил его словесную пальбу и рекогносцировку.