…Приходит осень, и семья переселяется в Кастр. Вместе с Кармо и Альби это один из крупнейших городов департамента. Ведь в каждом из них до 20 тысяч жителей! После ярких красок деревни, с ее сочной, здоровой, хотя и тяжелой жизнью, Кастр выглядит серо, тускло. Старый камень узких улиц вызывает тоску по свободному простору полей и холмов. Жанно видит здесь другие картины. Перед ним снова простая жизнь, но уже без солнца и воздуха летнего Лангедока, без крупиц сельской патриархальной радости, без надежд на удачный урожай, без неожиданных даров природы. Наш малыш разглядывает другой мир: мелкие служащие, клерки нотариуса, чиновники. Рано утром по мостовой поспешно идут к заводу рабочие. Многие из них в старой рваной одежде, около их жилищ копошатся грязные, худые и бледные дети, а под порталом церкви Сен-Сесиль дорогу загораживают протянутые руки нищих.

Как раз в пору безмятежного детства в его родные края вторгается наглая, жадная, шумная, все хватающая сила — капитал. И раньше в Тарне было множество кустарных мастерских, в которых шерсть и шелк превращались в ткани. Но эти карликовые заведения не меняли крестьянского облика края. Их труженики не порывали с землей. Теперь же Тарн вовлекается в иную преобразующую стихию, охватившую Францию, где вырастают заводы, протягиваются все новые щупальца железных дорог и воздвигаются новые крепости и замки финансовых феодалов — всесильные банки. В Кастре открываются их филиалы. Предприимчивый делец получает здесь кредит, землевладелец закладывает землю. Бешеное вращение капиталистической карусели начинает увлекать патриархальный Лангедок. Как оживляются жадные к деньгам люди! И даже периодические кризисы, внезапно останавливающие производство и торговлю, не могут сдержать еще сравнительно молодого, энергичного капиталистического великана.

Крупный капитал утверждается в Тарне в несколько архаичном облике старого дворянского рода Солажей. Они принадлежали к тем модернизированным дворянам, которые благополучно пережили революцию и, отбросив аристократическое презрение к буржуазным идеалам, связали свою судьбу с угольными копями, с железоделательными и стекольными заводами. Кармо — их домен, а массы разорившихся крестьян Лангедока, ищущих кусок хлеба, — их нищие, но многочисленные вассалы-рабы. Предприятия барона Солажа меняют облик края. И кто мог себе представить, что толстощекий коренастый мальчуган в короткой курточке станет опасным политическим соперником могущественных баронов, а их рабочие — его избирателями, друзьями, нашедшими в нем своего вождя и свою надежду? Во всяком случае, пока ничто не свидетельствует о том, что уже зарождается какая-то близость Жореса к рабочим или вражда к хозяевам копей и цехов.

Первым крупным событием истории Франции, вызвавшим отклик в сердце юного Жореса, была франко-прусская война. Теперь братья часто бегали к дяде Луи Барбаза, участнику Крымской войны. Он рассказывал племянникам о сражениях и героях, о славе Франции.

Но увы, на этот раз вопреки его националистическому оптимизму на Францию обрушилось поражение. Позднее Жорес вспоминал, что ребенком в 12 лет он чувствовал боль в сердце из-за того, что не мог ничего сделать для родины. Он еще не знал тогда, что другой его дядя, Бенжамен Жорес, прославил семью, сражаясь против бошей в армии Луары, где он командовал двадцать первым полком. Жан возненавидел предателя Базена и наивно восхищался пламенными речами Гамбетты, призывавшего к битве зa Францию.

Позорное поражение империи Луи Бонапарта вызвало повсюду во Франции, особенно в южных департаментах, в том числе и в Тарне, подъем республиканских чувств. Крестьяне и рабочие говорили здесь, что священники, дворяне и богачи сговорились с пруссаками. Неизвестно, произвели ли на мальчика впечатление Парижская коммуна или события, более близкие к Тарну, в Марселе и Тулузе, где также была провозглашена коммуна. В отличие от многих своих будущих товарищей-социалистов Жорес не связан непосредственно с героической эпопеей парижских рабочих.

— Как быстро растут дети! — удивляются соседи, встречая малышей Жана и Луи с книжками. Для них настала пора ученья. В хорошую погоду их видят за уроками в беседке из виноградных лоз или на корыте для водопоя скота у старого колодца. Зимой братья устраиваются у очага там же, где их мать лущит кукурузу. С того дня, как Жанно начал по слогам разбирать первые слова, учеба — его стихия. Куртка у него всегда запачкана чернилами, пальцы и даже нос тоже. Луи значительно прохладнее относятся к занятиям. Поэтому он и выглядит рядом со старшим братом таким чистеньким.

Часто случается так, что главное влияние на человека оказывает не школа, а семья, друзья, случай. О Жоресе этого сказать нельзя. Учеба, которой он отдавался до конца, занимает огромное, пожалуй, решающее место в формировании его духовного облила.

Каждый день, кроме праздников и воскресений, братья идут за четыре километра в Кастр, в школу. Далеко не все их сверстники имеют счастье учиться. Образование во Франции отнюдь не было тогда всеобщим и тем более бесплатным. Впрочем, Жанно тоже не принадлежал к тем детям, у которых родители настолько богаты, что могли определять их в первоклассные коллежи. Семья Жореса на свои жалкие крохи сумела устроить братьев лишь в самое убогое и бедное учебное заведение Кастра, в крохотный частный пансион аббата Ренэ Сежаля. Этот типичный провинциальный священник учил детей латыни. Его педагогические методы, так же как и знания, отличались поистине евангельской нищетой. Сестра аббата — Клодина, учившая французскому языку, тоже была не из тех педагогов, которые способны вызвать любовь к учению. Надо было обладать неутолимой духовной жаждой, чтобы усваивать бесхитростную науку пансиона Сежаля, так же как надо было иметь всесокрушающий аппетит сельского мальчишки, чтобы глотать блюда, приготовленные Лизоттой, еще одной сестрой аббата, выполнявшей роль кухарки.

Жанно сразу и без особого труда занял место первого ученика. Даже сомнительные педагогические приемы аббата не смогли оттолкнуть его от ученья. Впрочем, строгий и суровый Ренэ Сежаль кое в чем разбирался. Нельзя не отдать должное его прозорливости. Это он первый обнаружил поразительные способности Жана и предсказал, что мальчик наверняка осуществит свою заветную мечту и станет почтмейстером.

Но за учебу в убогом пансионе Сежаля надо было платить деньги, которые Аделаида добывала лишь ценой больших усилий. Откуда же ей было взять гораздо более крупную сумму, чтобы оплатить учебу братьев в коллеже? Помог счастливый случай. Протекция адмирала Жореса обеспечила одну стипендию. Ее разделили на двух братьев. А часть оплаты великодушно взял на себя другой дядя, бездетный холостяк Луи Барбаза. И вот в 1869 году Жан и Луи, одетые в одинаковую форму, обшитую красным кантом, впервые отправились в коллеж города Кастра. Здание коллежа стояло около старой башни монастыря кордельеров, в котором некогда трудился над своим бессмертным произведением Франсуа Рабле и где некоторое время жил Мольер.

Все семь лет учебы в коллеже Жан был первым учеником и каждый год получал высшие награды по латинскому, греческому, французскому, немецкому языкам, по истории, географии, естественным наукам, по риторике, философии и, разумеется, религии. Учителя Жана единодушно считали, что за всю свою историю коллеж не имел столь способного ученика. Помощник директора Огюст Дельпеш часто обсуждал с ним на переменах вопросы истории и литературы. Жители Кастра нередко наблюдали, как учитель философии Бринон прогуливается с учеником Жаном Жоресом, подолгу беседуя с ним о великих мировых проблемах. Преподаватель истории Имар уговаривал своего самого талантливого ученика заниматься изучением и описанием прошлого Лангедока.

Учителя восхищались Жаном, обнаруживая у него глубокий ум, зрелость суждений, легкость изложения и поразительные знания. К тому же мальчик отличался скромностью и простотой.

Он явно тяготел к гуманитарным наукам, но учитель математики Дор открыл в нем замечательную способность к логическому мышлению, а физик уверял, что Жорес мог бы сделать большую научную карьеру в области