Богдан схватил его за ботинок, дернул и остановил.

— Будешь рыпаться — прогоню от костра!

Забудкин сдался. Не умел он обходиться с мальчишками. Драться не любил, а все его рассказы про жизнь в секте вызывали только смех. Это было проверено не раз, поэтому и в лагере Забудкин не нажимал на сектантские воспоминания. Выгоднее всего было прикидываться больным, бедным, разнесчастным. Он и сейчас сыграл эту роль — уткнулся подбородком в кулаки и заскулил, как побитый щенок.

Фимке и Димке даже смеяться над ним расхотелось. А Богдан, приметив катившегося по просеке Вовку Самоварика, утешительно сказал:

— Не хнычь, святой мученик! Не ты один! — Он взял у Димки дудку и набрал в нее воды. — Мы и второго окрестим! И всех, кто подойдет!

Вода из дудки летела далеко — метров на пять, и Вовка, еще не добежав до костра, наткнулся на тугую струю, метко выпущенную Богданом. Но в тот вечер ничто не могло испортить Вовкиного настроения.

— Бросьте вы с вашими шуточками! — Вовка смахнул рукавом брызги с лица. — Смотрите, что у меня вышло!

Ему не терпелось хоть кому-нибудь показать свою работу. С этими снимками он сначала забежал в штаб к комиссару, но Клим ушел во второй взвод. А перед девчонками, которые окликнули его и накормили ужином, он не стал хвастаться.

Одобрительно посмеиваясь, мальчишки разглядывали фотографии. Даже профессионалу не всегда удаются такие снимки. Безразличный к неудобствам, растянулся на полу автобуса Гришка Распутя. Отрешенный от всего окружающего, сидел на пеньке Забудкин. Богдан царственно возлежал на лужайке около магнитофона. Не хуже были и пейзажи, и рабочие сцены. Но особенно выразительными получились два крупноплановых портрета. На одном был Клим. Тогда, в столовой, он шутливо перекосил лицо и вцепился себе в бороду. На снимке шутка исчезла — осталась пугающая физиономия бородатого бродяги. Второй портрет был капитана Дробового. Бритоголовый, насупленный, с приподнятым кулаком, он смахивал на заключенного, сбежавшего из-под стражи и напялившего для маскировки военную гимнастерку с погонами.

Над этими двумя снимками мальчишки хохотали так громко, что Сергей Лагутин, Шуруп и его дружки вышли из палатки. Ребят распирало любопытство: что там рассматривают у костра, над чем хохочут? Но страх удерживал их.

Чувствовали они: Богдан злится, что у них уже есть жилье, а у него нет ни палатки, ни койки.

И Сергей не торопился подойти к костру — раздумывал: как должен поступить командир в этом случае? Он догадался, что Вовка принес снимки. Ждать ли, когда он покажет сам, или подойти и посмотреть?

Сергей не сделал ни того, ни другого, потому что увидел спускающегося по просеке подполковника Клекотова.

— Встать! — крикнул Сергей. — Смирно!

Никто не успел выполнить команду.

— Отставить! — Подполковник успокаивающе махнул рукой. — Занимайтесь своим делом.

Он остановился в нескольких шагах от костра, заинтересованно осмотрел лук-указатель, осторожно дотронулся пальцем до стрелы с надписью «Третья Тропа».

Воспользовавшись этой задержкой, Вовка быстро собрал карточки и засунул их за рубаху. Тоненько и ехидно прохихикал Забудкин, напомнил Богдану:

— Всех, кто подойдет?.. Хи-хи!.. Этого водой побоишься!

— Н-да? — высокомерно спросил Богдан и взял дудку.

Рука у него не дрогнула — он не промахнулся. Струя, раздробившись в воздухе, окропила подполковника. Клекотов не сделал ни одного резкого движения, потому что был готов не только к любой неприятной неожиданности, но и к тому, чтобы повернуть ее в свою пользу. Он спокойно снял фуражку, стряхнул капельки воды, посмотрел на небо.

— Никак все-таки дождь начинается… Место мне у огонька найдется?

— Что за вопрос! — с преувеличенным радушием воскликнул Богдан и крикнул стоявшему у палатки Сергею: — Стульчик товарищу подполковнику!

— Не надо, не надо! — Клекотов словно ничего и не подметил в тоне Богдана. — У костра хорошо и без стульев.

Пока он усаживался на траву, Фимка незаметно вытащил из дудки поршень, а Димка взял обрезок фанеры и вынул из костра самую жаркую головешку. Теперь водяной пистолет превратился в безобидную трубку для выжигания. Димка вертикально установил фанеру и поднес к ней пылающую головешку. Фимка приблизил дудку к пламени и подул в нее. Тонкий огненный язычок лизнул фанеру и оставил на ней черный след. Пристально вглядевшись в лицо подполковника, Фимка снова подул в дудку. На фанере появился овал.

— Молодцы! — неожиданно похвалил мальчишек Клекотов. — Я обошел всех — никто еще до указателя не додумался и костра ни у кого не видел. Ваш огонек детство напомнил.

Мы тоже, бывало, как в ночное отправимся, так в первую очередь костер разложим… Обычно ребят на это дело посылали. Хорошо быть мальчишкой — всему радуешься, все тебе интересно.

Подполковник задумался, забыв на минуту о цели своего прихода.

Мирно потрескивал костер. Шипела дудка — Фимка продолжал выжигать что-то на фанере. Димка менял головешки — подставлял под дудку самые жаркие. Богдан включил магнитофон.

В гитарный перебор вплелся приятный печальный голос. Он пел «Вечерний звон».

Клекотов не думал, что у Богдана может быть запись этого романса. Поражало и то, что мальчишка чутко уловил подходящий для такого романса момент. Конечно, здесь был тайный намек. Богдан как бы напоминал подполковнику, что он стар, что он в прошлом — в том самом ночном со своими дружками — и что сегодняшних мальчишек ему не понять.

А голос все пел. Колокольно вызванивали струны. Все молчали до самого конца — до последнего вздоха гитары.

— Спасибо за музыку! — Прежде чем встать, Клекотов взглянул на фанеру и, невольно улыбнувшись, сказал Фимке: — Да ты же талант!

В овале уже угадывалось лицо и широкие кустистые брови подполковника.

Польщенный Фимка вынул изо рта дудку.

— Как закончим — подарим вам на память.

— Спасибо! — еще раз поблагодарил Клекотов и встал. — Я так вас понял: палатку пока ставить не будете?.. Мы тоже в ночном палаток не ставили. Когда холодно или дождь — в сено зароемся, в копну. Тепло, весело, и мыши-полевки рядом шуршат, попискивают.

Заскулил, заныл Забудкин, услышав про мышей.

— Ты чего? — подполковник склонился над ним. — Тебя здесь не обижают?

— Мне постель нужна! — слезливо пропищал Забудкин. — У меня в коленях ревматизм от холодного пола в молельне и спина от поклонов треснула!

Клекотов очень смутно представлял, что такое секта, и совсем не знал, что там делают такие мальчишки, как Забудкин. Он и жалел его, и в то же время чувствовал какое-то недоверие. В слезливых причитаниях подполковнику слышались спекулятивные нотки.

— Насчет постели обратись к своему командиру, — посоветовал он. — И вообще надо было позаботиться о себе раньше.

Ты же видишь: кто хотел палатку и кровать, тот днем поработал. Кому вместо палатки костра хватает, тот огонь разжег. А кому ничего не нужно, тот лежит себе всем довольный и помалкивает. — Клекотов повернулся к Гришке. — Распутин! Ты спишь? Не болен?

— Здоров, — послышалось из-под ели.

— Вот и прекрасно!.. До отбоя еще часа два, но мы уже сегодня не увидимся, так что спокойной вам ночи, ребята!

Когда Клекотов отошел от костра, Фимка вопросительно взглянул на Богдана.

— А ты говорил!.. Шиш тебе, а не палатка! Не на того напали!

— Посмотрим! — отозвался Богдан. — Время есть.

Дождь

Клим заканчивал обход лагеря. В палатки он не заходил. Шел вдоль просек по лесу, чтобы проверить, нет ли поблизости чего-нибудь опасного для ребят: старой землянки, которая могла обвалиться и придавить любопытных мальчишек, крутого оврага, надломленного дерева.

Так он делал и в пионерских лагерях, в которых работал старшим вожатым три последних лета.

Завершая обход, Клим забрался на высокий, поросший лесом холм и здесь, на самой вершине, набрел на большую, давно не обновлявшуюся братскую могилу. С другой стороны к ней подходила чуть приметная тропка. Могилу все-таки изредка навещали, но не поправляли ни развалившейся ограды, ни покосившегося обелиска, на котором виднелась когда-то хромированная, а теперь поржавевшая металлическая планка. С трудом читалось: «…шестого гвардейского…» Остальное разобрать было невозможно.