— Пусть она будет чьей-то любовницей, выйдет замуж, станет шлюхой, но пусть она оживет! — глухо стонал он, раскачиваясь из стороны в сторону и прижимая к груди ее туфлю со сломанным каблуком. Что такое все его прошлые переживания перед этим маленьким чудом, которое лежало здесь, холодное и неподвижное, и, чуть склонив голову набок, казалось, следило за ним сквозь неплотно прикрытые веки. Только теперь он понял, что настоящее горе всегда связано со смертью — и нет в жизни таких трагедий, которые бы могли с ней сравниться…

Этот рассказ вошел в мою первую книгу в качестве отдельной новеллы. Зато уже следующий роман был целиком посвящен Алине. Я представил себе, что она выходит за меня замуж, мы отмечаем свадьбу зимой, на ее квартире в Бескудникове, после чего один из моих друзей везет нас на нашу собственную квартиру в районе «Войковской». В тот момент, когда я выхожу из машины и начинаю ее обходить, чтобы открыть дверь Алине, мой приятель решает пошутить, нажимает на газ и уезжает. Я остаюсь ждать, но ни в тот вечер, ни на следующий день никто не возвращается…

Дальше начинается полудетективная история, в процессе которой выясняется, что Алину изнасиловали, причем один из насильников что-то говорил про спид, а моего приятеля убили. Впрочем, конец относительно благополучный — мы обретаем друг друга и начинаем совместную супружескую жизнь.

Сам я назвал этот роман скромно — «Середина жизни», однако в издательстве настоятельно посоветовали придумать что-нибудь «покруче». В итоге он вышел под названием «Лекарство против спида» с обложкой, на которой запечатлен момент изнасилования из первого фильма «Эммануэль».

Самой забавной сценой из этого романа была сцена нашего знакомства. То, как мы познакомились на самом деле, вы уже знаете, а теперь сравните со знакомством литературным:

«…В тот год он только начинал преподавать в институте связи и, кажется, четвертого сентября впервые вошел в аудиторию, где сидела группа «вечерников». Факультет был, что называется «женский», и из двадцати с лишним человек ребят было всего трое. Поэтому Дениса встретил веселый хор традиционных женских вопросов:

«А вы женаты?»

«А вы у нас будете экзамен принимать?»

«А сколько вам лет?»

Впрочем, его выработанная пятилетним опытом преподавания невозмутимость подействовала на них охлаждающе, и через двадцать минут каждый занялся своим делом — он прохаживался вдоль доски, медленно и отчетливо выговаривая слова, хотя никто и не думал записывать, они же резвились, как могли, — кто-то пускал бумажных голубей, кто-то читал «Московский комсомолец», одна девица слушала плейер, а на задних рядах играли в «морской бой». Короче, шум стоял такой, что время от времени ему приходилось стучать по столу:

— Ну-ка прекратите орать!

На какое-то время они стихали, но через несколько минут все возобновлялось. «Ну, погодите, голубчики, — с холодным злорадством думал он, тяготясь своей беспомощностью, — в конце лекции вы у меня попляшете!»

Алину он заметил почти сразу, подумав, что она явно самая интересная, хотя и не самая яркая. Из своего педагогического опыта Денис давно вывел общую закономерность — почти в каждой группе есть одна-две такие красавицы, что хоть на конкурс посылай, и хорошо, если пять-шесть симпатичных, задорных мордашек. Об основной массе сказать нечего — девчонки и девчонки, ну и обязательно несколько уродин, на которых он избегал даже смотреть. Самое удивительное, что именно они-то и оказывались или беременными, или замужними! Впрочем, объяснение могло быть очень простым: красавицы разборчивы, а их несчастные подруги боятся упустить первое же мужское предложение, ибо оно может оказаться и последним.

В этой группе явных красавиц не наблюдалось, зато хорошеньких, эффектно одетых девиц было не меньше половины — но что-то зацепило его именно в Алине. Может быть, то, что она совсем не обращала на него внимания и резвилась, как могла, ухитряясь болтать на все четыре стороны одновременно?

Чем ближе подходила к концу лекция, тем чаще и нетерпеливей он посматривал на часы — и то же самое делала она, постепенно пересаживаясь поближе к двери и готовясь удрать, как только прозвенит звонок. Он заметил это и решил именно ее сделать жертвой своих педагогических принципов. Когда до конца лекции осталось ровно пятнадцать минут, Денис резко прервал объяснение, взял в руки журнал и заявил, что настало время проверить, хорошо ли они его поняли. Ответом ему была мгновенная тишина. Даже та девица, что слушала плейер, почувствовала всеобщую настороженность и сдвинула наушники на затылок.

Для начала он провел перекличку, пометив точками фамилии наиболее активных бездельников. Его нетерпеливая красавица отозвалась на фамилию Дымова, а то, что она Алина, он уже запомнил для себя.

— Ну-с, — вальяжно обратился он к ней в напряженной тишине аудитории, — будьте любезны ответить на вопрос: о чем я сегодня говорил?

Она нерешительно встала, дав ему лишний повод полюбоваться своими стройными ногами, обтянутыми черными лосинами и обутыми в светло-коричневые сапожки.

— Ну, это… — и она оглянулась назад, откуда шипели подсказчики, — о политологии.

— Прекрасно. И что же это такое?

— Наука…

— О чем?

— О чем… о чем… Да откуда я знаю!

— Спасибо, — кивнул он с любезной улыбкой, — садитесь, два.

И вот тут-то, садясь на свое место на глазах у замершей аудитории, она вдруг тихо, но очень отчетливо произнесла короткое матерное ругательство, которое он никак не ожидал от нее услышать:

— Совсем о…ел.

Денис мгновенно вскинулся, скрипнул зубами, но, так и не сумев сдержаться, топнул ногой и заорал:

— Пошла вон!

Она дернулась, как от пощечины, закусила губу и, поспешно подхватив свою сумку, молча выбежала из аудитории…»

Кстати, самой Алине этот роман понравился, а однажды она порадовала меня таким звонком:

— Представляешь, еду сейчас на работу, выхожу из метро и вдруг слышу, как один из продавцов, держа в руках твою книжку, говорит приятелю: «Замечательный боевик, надо будет еще заказать»!

Я упоминаю об этом не потому, что люблю похвастаться, а лишь для того, чтобы отметить — были времена, когда ее вполне искренне радовали мои успехи!

На смену трагедии постепенно приходил скепсис — поскольку в наших отношениях по-прежнему ничего не менялось, я наливался желчью, и в итоге на свет рождались следующие эпизоды:

«…У него не было друзей, любовницы или жены, поэтому после смерти родителей он остался совсем один. Жил Балашов в коммунальной квартире, где его единственной соседкой была семидесятилетняя старая дева, чья история жизни однажды послужила ему сюжетом для очередного рассказа. Алина Владимировна Дымова когда-то считала себя умной и красивой девушкой. Насчет ума Балашов очень сомневался, хотя во избежание скандала предпочитал держать свои сомнения при себе, но на фотографиях той далекой поры его соседка действительно выглядела весьма привлекательной молодой особой. Был у нее тогда и ухажер, с которым она познакомилась в возрасте двадцати лет и который был старше ее лет на пятнадцать. Несмотря на все старания, Балашову так и не удалось толком выяснить, чем же ее не устраивал этот поклонник? То ли она надеялась найти кого-то получше, то ли не любила, а может быть, просто не замечала и не ценила стремительно уходящего времени… Их странный роман тянулся почти пятнадцать лет, в течение которых он успел жениться, развестись и снова жениться, а Алина Владимировна неожиданно осознала себя старой девой, которой уже никто, кроме местных алкашей, не интересуется…

После этого у нее резко испортился характер, и оставшаяся жизнь потекла в злобном брюзжании и мелочных придирках к окружающим, будь то сосед по квартире или случайный попутчик в транспорте. Но, в результате событий последних лет, Алина Владимировна неожиданно воспрянула духом и, словно бы обретя вторую молодость, влюбилась в лидера «Трудовой России» Виктора Анпилова. Теперь она регулярно ходила на свидания со своим возлюбленным — то есть на всевозможные краснознаменные митинги, а также коллекционировала его статьи и портреты, называя его не иначе как «Витенькой». Ее отношения к Анпилову чем-то напоминали любовь монахини к «сладчайшему Иисусу».