— И то, — опять говорит Лариса Сергеевна. — Давай оформлять, завтра с утра прямо.

Пошуршали они еще чем-то, поболтали ни о чем, ушла директорша.

А Лариса Сергеевна зашла ко мне:

— Спишь?

— Нет, — говорю.

— Что-то голос у тебя совсем осип, Миха, — озабоченно говорит Лариса Сергеевна. Лоб мне потрогала и вздохнула.

— Падает у тебя температура, слава богу. Давай замерим.

— Да я уж замерил, — говорю. И градусник вытаскиваю. Тридцать семь и пять. Намного лучше, чем было.

— Ну и хорошо. Лежи, дружочек, выздоравливай, я завтра пораньше утром прибегу, посмотрю, как ты тут. Простуда это у тебя, простуда.

И ушла.

Я одеяла откинул — жарко мне стало.

И пошел в медпункт. Снаружи он запирается на ключ, но дверь между изолятором и медпунктом открыта.

Там у Ларисы на столе в стакане с фурацилином (эта такая желтая жидкость, обеззараживающая) стояли градусники.

Шесть штук.

Я всем шести отломал головы. Ртуть разбегалась смешными шариками по стеклу на столе, я еще поиграл с ними немного, сгоняя мелкие капли в одну большую. Последним градусником я порезал палец.

Ну и фиг с ним. Порез зализал и из изолятора ушел к себе в комнату.

Температура нормальная — нечего мне тут делать.

Мартин был крысой. Большой серой крысой с розовым хвостом. Домашний, очень спокойный и приветливый, Мартин жил у меня уже год. Срок жизни крыс — года два, поэтому Мартин был в самом расцвете своей крысиной красоты.

Мысль принести Мартина в школу пришла мне поздно ночью, когда я лежала без сна и таращила глаза в потолок. Мне было страшно.

Я боялась завтрашнего дня.

Хотя вообще-то я детей не боюсь.

Бабушка у меня была мастером на фабрике, а вот мама стала учительницей химии. И для меня она хотела, чтоб я дальше нее пошла. А куда дальше — в завроно?

Говорят, что дети циркачей растут на манеже, в песке, а дети учителей — под партами. Это правда, пока мама работала, я часто сидела у нее в маленькой комнатке за кабинетом, которая называлась «лаборантской». Там стояли высокие, под самый потолок, шкафы и хранились всякие неопасные химикаты. Опасные химикаты школе не полагались. Это было золотое время — меня не удалось устроить в фабричный садик, и я все дни проводила в школе. На перемене со мной возились большие девочки, а я считала, что я-то точно главнее их всех — моя мама учительница.

Теперь учительница — я. У меня двадцать пять детей, 3 «б» класс.

Ну, если совсем точно — будет, с завтрашнего дня.

Не знаю даже, что сказали детям про замену.

Я с самого начала хотела пойти в эту школу работать, но мне отказали — свободных мест нет.

— Ну и ладно, — сказал Севка, мой муж. — И отлично. Сиди дома. Давай ребеночка заведем или сразу трех. Далась тебе эта школа.

Ну а через месяц мне позвонили и спросили — как дела?

Дела мои были хорошо, ребеночка никакого я еще не планировала, несмотря на Севкины мечтания, и — так удачно — сидела дома и нигде не работала.

Ольга Ивановна, учительница, которая два года вела бэшек и уже отработала сентябрь третьего класса, неожиданно решила все бросить и уволиться.

Директор с возмущением рассказала мне всю историю:

— Это неслыханно, я такого никогда еще не встречала. Представляете, она пришла и заявила, что разводится и уезжает в этот… как его… В Сыктывкар. Или в Саранск. Или в Сарапул. Не помню, но, словом, я этот город на карте еле нашла.

Я улыбнулась. Даже наш большой город многие жители Москвы или Питера (я это точно знаю) с трудом находят на карте. Городок, из которого я родом, не на всякой карте обозначен. А Сыктывкар, к примеру — это же нормальный город.

Я люблю географию и знаю, где находится Сыктывкар. Даже знаю, где Эйяфьядлайёкюдль.

— У нее, видите ли, новая любовь, новая семья в этом Сыктывкаре или Саранске, она увольняется и не слушает никаких доводов, — продолжала директор. — А у меня двадцать пять детей остаются без учителя.

Анна Николаевна, дорогая, если вы бы согласились…

И я тут же согласилась.

И вот теперь лежу, смотрю в потолок, и мне страшно. Севка давно уснул рядом, пробормотав мне сонно: «Не боись, малыш, все будет путем», а я лежу и боюсь.

Сами подумайте, эти дети наверняка любят свою прежнюю учительницу. Все дети обычно привязаны к первому учителю, пусть он даже настоящий крокодил. Когда в крокодиле проглядывают человеческие черты, дети, в которых крепко сидит стокгольмский синдром, любят крокодила хотя бы за эти крохи человечности. Ну а если первая учительница вовсе не крокодил, а человекообразное существо, то любовь и привязанность цветут пышным цветом. По крайней мере, нас так учили на лекциях по психологии.

Интересно, рассказали детям про Сыктывкар? И про причины того, почему вместо любимой или как минимум привычной Ольги Ивановны появится не ведомая никому Анна Николаевна?

По-хорошему стоило бы познакомиться с этой Ольгой Ивановной, расспросить про класс, сориентироваться, но… говорят, ее уговаривали до последнего момента, а потом у учительницы уже свистел паровоз и передать дела толком было некогда.

Вот так и выйдет, что в глазах детей я окажусь страшной узурпаторшей, чудовищем, пожравшим любимую Ольгу Ивановну и обернувшимся их новой учительницей.

Новенькой быть всегда страшно, а новенькой учительницей страшно вдвойне, уж поверьте мне — я поняла это нынче ночью, лежа без сна.

И тут мне в голову пришла гениальная мысль про Мартина.

Я возьму с собой Мартина, и он отвлечет детей попервоначалу, а там мы потихоньку познакомимся, и…

Еще надо принести с собой карту России и показать детям Сыктывкар. И может быть, мы напишем письмо Ольге Ивановне, хотя как я узнаю ее адрес — это вопрос.

Мартин уже спал в своей клетке — я тоже уснула, успокоенная. План завтрашнего дня у меня был.

Сейчас, когда со дня нашего знакомства прошел уже месяц, я могу сказать, что идея взять Мартина была очень правильной. Конечно, в тот первый день все наше расписание полетело в тартарары и не было у нас никакого там русского языка, математики, окружающего мира. А было что-то одно, перемешанное в невообразимую кучу. Я на ходу сочиняла им задачки про крыс и крысиный корм, про зоомагазин, про клетки и кормушки. Мы написали письмо Ольге Ивановне, причем почти каждый начинал письмо рассказом взахлеб «к нам пришла настоящая крыса». Представляю, что подумает про меня их бывшая учительница.

Дети не отходили от клетки с Мартином целый день, а после занятий я дала самым отличившимся на уроках подержать Мартина в руках.

И вот когда уже все разошлись, я увидела, что в самом конце класса осталась одна девочка, она возилась со своим портфелем и нарочито не торопилась.

Я не сразу запомнила, как кого зовут в классе, но эту девочку забыть было нельзя. На втором уроке, когда мы уже написали письмо бывшей учительнице, я устроила урок развития речи. Каждый вставал и говорил что-нибудь о себе. А все остальные должны были дополнить его характеристику непременно хорошими прилагательными. Умный, смелый, честный, сильный, добрый, смышленый, веселый, справедливый, интересный, творческий — мы выписывали прилагательные на доску, и я потихоньку знакомилась со своим классом.

Эта девочка встала, когда до нее дошла очередь, и сказала:

— Меня зовут… — и замолчала. В классе зашушукались, засмеялись, но девочка посмотрела на них с каким-то королевским спокойствием и продолжила:

— Раньше меня звали Рита. Теперь мама зовет меня Марго. Это такая королева была. Моя мама — медсестра, она умеет спасать людей. И меня тоже учит. Если у кого потечет сильно кровь, то надо наложить жгут, и тогда человека можно спасти. Еще у меня есть папа. И еще у меня есть старший брат, только он учится в другом городе. Еще у меня есть… — она замолчала, потом неожиданно прибавила:

— Я хочу быть медсестрой, как моя мама.