— Это родина моей мамы, — ответила Анита, приподнимая плечи, чтобы придать больше весомости своим словам.

— Да? — И опять этот испытующий, глубокий взгляд, который заставил ее отказаться от лжи даже в мыслях.

— Я бывала там только в своих мечтах.

— Что может быть лучшей причиной для приезда! Я вам завидую.

— Почему?

— Впервые увидеть остров легенды — незабываемое впечатление.

— Остров легенды, — пробормотала она. — Я и забыла, что остров Лехенда имеет именно этот смысл.

— Конечно, вам приходилось говорить на языке вашей матери? — заметил он.

— Боюсь, на устаревшем, — призналась она и прибавила печально: — Сейчас он мне кажется совсем непонятным.

— Все вернется, — с некоторой горечью произнес он. — Иностранный язык — как юношеские глупости, никогда не забывается совсем. — Анита не успела ответить, как испанец уже показывал в окно. — Если вы внимательно вглядитесь, то увидите африканский берег.

Крохотный мазок облака вырос в завесу, которая закрывала обзор, и только иногда в разрывах мелькало волнующееся море. Однако береговая линия Африки, о которой он упоминал, все не показывалась, и Анита решила, что ее спутник смотрит в иллюминатор глазами памяти. У него был вид бывалого путешественника, как, впрочем, и у Моники Перриман, неоднократно совершавших этот полет и легко примирившихся с хрупкостью летательного аппарата. Все страхи Аниты вернулись.

— Море, море! — От восторга с губ Фелипе вдруг сорвалось испанское восклицание, и Анита, подчинившись ему, посмотрела. Облака, будто вытканные из багровой пряжи, волшебным образом расступились, и взору открылись вулканические острова, состоящие из темных окаменевших глыб, фантастически овеваемых буйными ветрами и жадными поцелуями серого моря. Самолетик вот-вот нырнет в покрытую буйной зеленой растительностью красоту долины Пониенте, и Эдвард встретит ее, чтобы отвезти в лучший, а возможно, и единственный отель, который имеется в Кала-Бонита.

— Вас встречают? — спросил испанец заинтересованно, будто прочитав ее мысли.

— Да. — Этим ответом можно было бы и ограничиться, но демон противоречия заставил Аниту добавить: — Меня встречает жених. — Она, словно забором, попыталась отгородиться от него своими словами. Он понимающе улыбнулся и прищурил глаза.

— Понятно. — Это было одновременно утверждение, понимание и веселое неприятие, выраженное в одном слове. — Тогда давайте попрощаемся прямо сейчас. Расставания обычно бывают скомканы, и времени на искренние пожелания не остается. Желаю вам получить удовольствие от поездки, сеньорита. Полюбите мой остров.

— Я уверена, что так и будет. — Если ее слова прозвучали равнодушно, то это потому, что ее привела в раздражение его хозяйская интонация. Надо же — его остров!

— Мы вот-вот приземлимся. Если хотите, можете держать меня за руку, — предложил высокомерный испанец.

Анита взглянула на предложенную руку, от всей души жалея, что у нее не хватает храбрости отказаться, зная, что его ладонь двинется навстречу ее ладони. Так оно и вышло. Пальцы их крепко переплелись.

— Спасибо, — пробормотала она. — Конечно, мои страхи смешны…

— Не извиняйтесь, — произнес он чересчур резко. — Никогда не бояться — значит, не быть человеком.

— А вы когда-нибудь боитесь, сеньор?

Он не ответил, а странно насторожился, прислушиваясь. Анита знала, что мотор теперь гудит как-то по-другому, но решила, что так и надо и что машина готовится к посадке. Первый намек на то, что не все в порядке, послышался в перемене тона Фелипе и едва заметно усилившемся пожатии его ладони. Через секунду подозрение подтвердилось смыслом краткой речи Рока Беннета.

— Нет причин для беспокойства! — Почему они всегда это говорят, когда причины появляются? — Как видите, я перемахнул через посадочную полосу, но не волнуйтесь — мы сядем.

«Я не стану бояться, — подумала Анита. — Страх быстро растет. Я должна задавить его. Смешно, однако мы обычно преувеличиваем воображаемые страхи и преуменьшаем настоящие.

Двигатель издавал какой-то странный ноющий звук. Потом отрывисто кашлянул и совсем замолчал. Внизу, ряд за рядом в зловещем молчании проносились сосны; самолет пошел на снижение. Время от времени, небо и земля наклонялись под немыслимым углом. Чувства Аниты смешались в калейдоскопе ужаса и восторга. Ей казалось, будто она поднялась над собой, над своим собственным страхом. Да, она может погибнуть, но, удивительное дело, она не боялась, и эта мысль наполнила ее удивлением и благоговением. Если она останется в живых, это будет все равно что второй раз родиться. Этот ужасный опыт некоторым образом обогатит ее жизнь, появится большая определенность в ее жизни.

Лицо Моники Перриман застыло словно маска. Будто она что-то поняла.

Фелипе смотрел на Аниту, судя по внешности — типичную англичанку, может быть, с примесью скандинавской крови, принимая во внимание ее длинные золотистые волосы и неправдоподобно светлую кожу. Эта нежная кожа не скроет и малейшего румянца, а глаза — не то, что глаза испанских девушек — не могут спрятать чувств, горящих в душе, наоборот, отражают каждое их движение. В этом им вовсю помогал маленький носик, который за время их короткого знакомства морщился от смеха, трепетал от нетерпения и по совершенно непонятной причине один раз вздернулся от презрения; ее лицо, как зеркало, отражало все ее чувства. С такой девушкой мужчина всегда будет знать, что она о нем думает. Фелипе Санчес наблюдал, как изгибались уголки ее рта, выражая забавное недоверие, когда она пыталась осознать горечь их теперешнего положения. Увидел он, и как с благородной и трогательной решительностью вздернулся кверху ее подбородок.

Он искренне зааплодировал:

— Bueno![2]

Одна бровь — щепотка нежнейших птичьих перьев — взлетела вверх, выражая вопрос.

— Вы приняли неизбежное, сеньорита.

— Что… — сейчас ее серо-голубые глаза заглядывали в его глаза, а ее голос, несмотря на твердо принятое решение оставаться спокойным, был не совсем ровным, — неизбежное?

— Вы разве не знаете? — Что ей можно было ответить, этому очаровательному, полному надежды и собственного достоинства ребенку?

— Я понимаю, что самолет не может долететь благополучно, если ведет себя, как подбитая птица, — сказала она, остановив на нем выжидающий взгляд.

— Стоимость ремонта двигателя непомерно высока. Року придется выбросить его и купить новый самолет, так что, когда полетите назад, цена удвоится! — Неплохая психологическая подготовка, подумал он, говоря это и глядя, как улыбка тронула ее застывшее от страха лицо.

— Фелипе, почему вас называют el valiente? — спросила она.

Прежде чем он успел ответить, Рок закричал:

— Пристегнитесь перед посадкой!

Только он успел это произнести, как удар о землю, казалось, встряхнул все кости Аниты. Теперь, когда все закончилось, ей захотелось немного посидеть без движения, чтобы прийти в себя и, наверное, помолиться, но Фелипе этого не позволил. Он силой поднял ее на ноги и подтолкнул к выходу.

Самолет приземлился на хвост. До поверхности земли, казалось, опасно далеко, но стоило Аните замереть, как Фелипе Санчес толкнул ее в спину, выбросив из самолета. Анита неуклюже приземлилась и тут же согнулась — лодыжку пронзила боль, резкая, как яркое пламя. И опять ей захотелось остаться на месте, чтобы погрузиться в сладостное забытье. На этот раз Рок потянул ее кверху, поставив на здоровую ногу, и, обняв за талию, потащил прочь от самолета.

— Где Фелипе? — спросила она. Поднявшаяся пыль проникла в горло и мешала говорить.

— Пытается высвободить Монику Перриман. Ее кресло зажало, и она ударилась головой.

— Он ее вытащит?

— Да или погибнет, пытаясь это сделать, — последовал мрачный ответ. — А теперь вы должны… — И его голос стих, исчез.

Анита открыла глаза и оказалась в совершенно враждебном мире, состоявшем в основном из громадных валунов причудливой формы, изуродованных и исполосованных застывшей лавой. Это было похоже на кадры фильма ужасов, и она бы не удивилась, если бы сейчас над ней склонился Франкенштейн. Не удивилась она, и увидев глаза испанца в нескольких дюймах над собой. Не удивилась, но пришла в полный восторг.