Ты шаль срываешь. Ты горишь.

«В Варшаве душно»,— говоришь.

А у меня окно распахнуто

в высотный город словно в сад

и снег антоновкою пахнет

и хлопья в воздухе висят

они не движутся не падают

ждут

не шелохнутся

легки

внимательные

как лампады

или как летом табаки.

Они немножечко качнутся,

когда их ноженькой

коснутся,

одетой в польский сапожок...

Пахнет яблоком снежок.

1961

* * *

Конфедераток тузы бесшабашные

кривы.

Звезды вонзались, точно собашник

в гривы!

Польша — шампанское, танки палящая

Польша!

Ах, как банально — «Андрей и полячка»,

пошло...

Как я люблю ее еле смеженные веки,

жарко и снежно, как сны — на мгновенье, навеки...

Во поле русском, аэродромном

во поле-полюшке

вскинула рученьки к крыльям огромным —

П о л ь ш а!

Сон? Богоматерь?..

Буфетчицы прыщут, зардев,—

весь я в помаде,

как будто абстрактный шедевр.

1961

Стога

Менестрель атомный,

галстучек-шнурок...

Полечка — мадонной?

Как Нью-Йорк?

Что ж, автолюбитель,

ты рулишь к стогам,

точно их обидел

или болен сам?

Как стада лосиные,

спят

стога.

Полыхает Россия,

голуба и строга.

И чего-то не выразив,

ты стоишь, человек,

посреди телевизоров,

небосклонов, телег.

Там — аж волосы дыбом! —

разожгли мастера

исступленные нимбы,

будто рефлектора.

Там виденьем над сопками

солнцу круглому вслед

бабка в валенках стоптанных

крутит велосипед...

Я стою за стогами.

Белый прутик стругаю.

«Ах, оставьте,— смеюсь,

Я без вас разберусь!»

Нас любили и крыли.

Ты ж, Россия, одна,

как подводные крылья,

направляешь меня.

1961

Эпитафия

Брат,

не загадывай на завтра!

«Автор умер», — думал Барт.

«Умер Барт», — подумал автор.

1980

* * *

Мы писали историю

не пером — топором.

Сколько мы понастроили

деревень и хором.

Пахнут стружкой фасады,

срубы, башни, шатры.

Сколько барских усадеб

взято в те топоры!

Сотрясай же основы!

Куй, пока горячо.

Мы последнего слова

не сказали еще.

Вздрогнут крыши и листья.

И поляжет весь свет

от трехпалого свиста

межпланетных ракет.

1959

Мотогонки по вертикальной стене

Н. Андросовой

Завораживая, манежа,

свищет женщина по манежу!

Краги —

красные, как клешни.

Губы крашеные — грешны.

Мчит торпедой горизонтальною,

хризантему заткнув за талию!

Ангел атомный, амазонка!

Щеки вдавлены, как воронка.

Мотоцикл над головой

электрическою пилой.

Надоело жить вертикально.

Ах, дикарочка, дочь Икара...

Обыватели и весталки

вертикальны, как «ваньки-встаньки».

В этой, взвившейся над зонтами,

меж оваций, афиш, обид,

сущность женщины

горизонтальная

мне мерещится и летит!

Ах, как кружит ее орбита!

Ах, как слезы к белкам прибиты!

И тиранит ее Чингисхан —

замдиректора Сингичанц...

Сингичанц: «Ну, а с ней не мука?

Тоже трюк — по стене, как муха...

А вчера камеру проколола... Интриги...