На второе были оладьи.

Валентина Павловна поставила на стол вазочки с вареньем, со сметаной и с маслом.

— Ребята, кто с чем хочет, берите сами.

Наташа говорит:

— Витя с вареньем любит, да, Витя?

Я на нее не смотрю.

— Спасибо, я наелся, больше не хочу.

Наташа — опять:

— Витя, не спорь с мамой. Она у вас с осени преподавать будет.

— И у вас, между прочим, тоже, — говорит Валентина Павловна.

— Представляю, какие ты мне отметки будешь ставить.

— Какие заслужишь, — говорит Валентина Павловна. — Сегодня, например, за поведение ты больше двойки не заслуживаешь.

— Разве я плохо себя веду?

— Неважно, — говорит Валентина Павловна.

— А в чем?

— Сама знаешь.

Наташа замолчала. А я сижу и соображаю. Почему Валентина Павловна будет у нас преподавать, мне не понятно. Но Наташе она сказала «у вас тоже». Значит, Наташа будет учиться в нашей школе. Можно постараться у нее пояс на что-нибудь выменять.

После обеда мы с Колькой сразу заторопились.

Валентина Павловна проводила нас до двери, а Ларик спустился вниз.

— Твоя сестра будет в нашем классе учиться?

— Нет, она в девятый переходит.

— У нас же нет девятого.

— С осени здесь будет десятилетка. Вы разве не знали?

— Нет, — говорю, — не знали. А твоя мама учительница?

— Русский язык и литература, — отвечает Ларик.

— А как же Мария Михайловна?

— Она на пенсию уходит. Разве вы и про это не знали?

— Не знали, — говорю. — Это ведь ты все знаешь. А мы мало знаем.

Тут Колька говорит:

— А где твой портфель?

Смотрю — нет портфеля. Так я торопился уйти, что портфель у них дома забыл.

Побежал назад, позвонил. Дверь открыла Валентина Павловна. В руках у нее мой портфель.

— Спасибо, — говорю, — до свидания.

— Пожалуйста, — говорит Валентина Павловна. — Подожди, не беги. Есть у меня один к тебе вопрос. За что вы Ларика бить собирались?

— А вы откуда знаете? Валентина Павловна засмеялась:

— Я же на вас из окна целых пять минут смотрела.

— Да нет, мы так просто, — говорю я.

— Я хочу тебя предупредить: Ларик с вами драться не будет.

— Я знаю. До свидания.

Я сбежал по лестнице. Внизу Колька разговаривал с Лариком. Когда я подошел, Колька говорил:

— Завтра после уроков приходи на берег. Там лодка смоленая. Найдешь.

— Приду, — сказал Ларик и протянул Кольке руку.

Потом он протянул руку мне. Я сунул ему ладонь, и он ушел.

— Ты еще, может, весь класс позовешь? — говорю я Кольке.

— Не нужно было тогда к ним заходить.

— Вот бы и не заходил.

— А ты зачем пошел?

— Сам не знаю, — говорю.

— Вот и я не знаю, — говорит Колька. — Я пока за столом сидел, вспотел даже. Но Ларик ведь не виноват, он нас не звал.

— Какой еще Ларик? Илларион, что ли?

— Не строй из себя дурачка, — говорит Колька. — Обыкновенный Ларик. Наташин брат. Понял теперь?

— При чем тут Наташа?

— Значит, при чем, — говорит Колька.

Когда Колька ушел, я еще долго стоял на месте и думал о Наташе. То есть не о ней, конечно, а об ее поясе. Я прямо уже видел, как мой нож в ножнах висит на этом поясе. А пояс висит, конечно, на мне.

ВСЕ НАДО И НАДО…

Весной, хотя день длинный, его не хватает. Все время что-то надо.

Учиться, например, надо. Весной мы отметки исправляем, чтобы к концу года они получше были. Тройки — на четверки, четверки — на пятерки. Один только Батон ухитрился тройку на двойку исправить. Приставал, приставал к учительнице географии, она его вызвала, а он, оказывается, не тот параграф выучил.

Кроме учебы нашему классу разные дела подбрасывают. Восьмой не трогают, он выпускной. Шестые и пятые — мелюзга. И получается, будто мы одни во всей школе.

Три дня, например, после уроков мы разбирали кирпич и доски, складывали их в штабеля, переносили мешки с цементом в сарай.

Получилось это так.

Один раз в конце урока Иван Сергеевич подозвал всех к окну и показал на двор.

— Угадайте, что там лежит?

Ничего нового мы не увидели. Лежали там мешки с цементом, груды кирпича и доски.

— А чего? — сказал Батон. — Ну, кирпич… Уже два дня валяется.

— В том-то и дело, что валяется. А валяется там, друзья, спортивный зал, четыре классных помещения и столовая.

— А им лишь бы сгрузить, — сказал Батон. — А что валяется — наплевать.

— Это верно, — согласился директор.

— Дождь пойдет — пропадет цемент.

— И это верно.

— В сарай бы сложить.

— Хорошо бы, — сказал директор. — Только как? Собрание, что ли, провести на тему: как доставить цемент в сарай?

— Перенести.

— Ну, тогда собрание на тему: кто бы перенес?

— Это мы запросто, — сказал Батон.

— Собрание? — спросил директор.

— Да чего вы все про собрание! Перенесем запросто.

— Об этом я не подумал, — сказал директор.

Вот так мы и поработали.

А мешочки, между прочим, по пятьдесят килограммов. По одному их только директор и физрук носили, а мы по четверо, на носилках.

Дома весной тоже дела хватает.

Отец затеял крышу перекрывать резиновым шифером.

Мать ему говорит:

— Зудит у тебя, что ли? Крыша еще не старая.

Но отец у меня жутко любит все переделывать.

— Современный материал, сто лет простоит.

— Мы сто лет не проживем. Обдерешь ты сейчас крышу, а если дождь?

— Мы с Витьком за два вечера сделаем. Правда, Витек?

Это значит, что мне еще два дня на крыше сидеть.

У отца свое «надо», у матери — свое.

— Вы бы лучше огород под картошку вскопали.

— Пора кончать с огородом, — говорит отец. — Нам картошки десять мешков — за глаза. По осени — купить. И с коровой пора кончать. Горбишься ты с ней всю зиму: то хлебом, то картошкой подкармливаешь. Покупай лучше молоко в совхозе. По деньгам если посчитать — то же и выйдет. Живут же в городе без огорода — не умирают.

— А где их взять, деньги?

— Заработаем.

— Ты сначала заработай. А то только и слышишь: «Дай, дай!» Этой сапожки, этому мопед. И у тебя вроде желания имеются…

— Имеются, — говорит отец. — Давно пора подвесной мотор купить.

— Где же ты на все это деньги возьмешь?

— Так корову-то мы продадим.

— А навоз я с твоего мотора буду брать?

— Огорода не будет, так и навоз не нужен. Посади там лучок всякий, редиску, огурцы — и хватит.

— Понятно, — говорит мать. — О закуске ты беспокоишься. Если уж ты так переломиться боишься, то мы и сами вскопаем. Верно, Витек?

Я стою и думаю: за кого же мне сейчас быть? Огород не копать — это очень хорошо. Но тогда получается, что я против матери. Если копать, то я против отца. Он долго сердиться не умеет, а мать надолго запомнит. Не видать мне тогда мопеда, потому что деньги всегда у нее, а отцу она выдает только на баню и на папиросы.

— Ладно, — говорю, — вскопаем.

— Вот так, — говорит мать. — А у меня тоже желания имеются. Сейчас стиральные машины привезли, в кредит продают.

— А мне-то что, — пожимает отец плечами. — Давай покупай. Будем жить как в сказке. Знаешь: «Жил старик со своею старухой у синего моря»? И была у старухи стиральная машина…

— И куплю, — говорит мать. — У меня и деньги есть.

— Где ж ты взяла?

— А накопила.

Людка весь этот разговор слушала молча, а тут как взвоет:

— А сапожки?!

Я молчу, а сам соображаю: мопед ведь тоже можно в кредит купить. Если каждый месяц по десятке выплачивать, то это не так заметно.

Молча взял я лопату и пошел в огород.

Минут через десять пришел отец.

— Давай, — говорит, — для матери стиральную машину выкапывать. Но это уж точно — в последний раз.

— Ты и в прошлом году так говорил.

Отец рассердился:

— А ты не лезь, когда старшие спорят. Твое дело — молчать.

— И копать, — говорю.

— Правильно, и копать, если мать приказывает.