Кит Скрибнер

«Гудлайф», или Идеальное похищение

Посвящается Кэрин Робинсон с великой благодарностью

Пятница

Скрежет — и Малкольм проснулся. Он задремал в застекленном крытом переходе, укрыв колени шерстяным вязаным пледом. Посмотрел во двор сквозь сетчатую дверь: каждая проволочка в ней так обросла ржавчиной, что весь двор принял ржавый оттенок. Надо было сто лет назад натянуть новую сетку, но он успел привыкнуть к паутинкам и крошечным стебелькам сухой травы, запутавшимся в ячейках. Во дворе Тео и Коллин заталкивали во взятый напрокат фургон тяжелый фанерный ящик — уголки и шурупы, торчавшие сквозь дно ящика, скрежетали о металл фургона, сдирая краску. Тео сдал темно-синий «форд-эконолайн» задом прямо через весь боковой дворик — останутся колеи.

Малкольм опустил руку на приставной столик, стоявший сбоку, нащупал ингалятор и поднес ко рту. Трижды нажал на кнопку, и стеснение в груди чуть отпустило.

Сын Малкольма, Тео, сам сконструировал этот ящик — по правде говоря, просто огромный солдатский сундук — для хранения спасательных жилетов, поясов, курток и прочего спасательного снаряжения. Проект в целом вызывал у Малкольма отвращение — три листа клееной фанеры в пять восьмых дюйма[1] толщиной, железки, наемный фургон — все это, должно быть, обошлось Тео не меньше чем в двести долларов. И такое позволяет себе сорокапятилетний мужик, ни цента не дающий на оплату счетов за продукты для собственной семьи! «Трать деньги, чтоб делать деньги!» — вот что Тео заявил собственному отцу. Ящик был чем-то вроде жеста доброй воли по отношению к владельцу марины,[2] который будто бы собирался взять Тео себе в партнеры. И все же Тео не захотел потратить несколько лишних долларов на фанеру высшего качества и не стал покрывать ящик водостойким лаком. Мокрые спасательные жилеты — да этот ящик за один год сгниет! «Так я же для этого отдушины в нем сделал! — объяснил вчера Тео, стоя у верстака в мастерской отца. — И мы проолифим его in situ.[3] Когда он будет установлен и закреплен болтами. Мы собираемся его на пристани установить. Рядом с пожарным шлангом. И с трансформаторной будкой». Вот так Тео всегда и разговаривал, еще с тех пор, как мальчишкой был. Добавлял всякие подробности, которые могли быть правдой, а могли и не быть.

— Если просмолить крышку, дождь будет скатываться, — предложил Малкольм.

— Я ценю, что ты хочешь помочь, па, но я сам справлюсь.

Тео привинчивал уголки на ящик снаружи. Срезы у него получились неровные, швы прилегали неплотно — щели были слишком широкие даже для силикона.

— В любом случае он ведь будет стоять под крышей, — сказал Тео.

Малкольм очень старался не обращать на все это внимания, старался оставить сына в покое. Единственный ребенок в семье, оба родителя вечно встревают в его дела. Наверное, он сам и Дот виноваты в том, что у Тео столько проблем: перегрузили мальчика своими добрыми намерениями. Привинчивая уголки, Тео произнес:

— Тебе понравится смотреть на яхты с той пристани, па. Они потрясающие. Точно как ты всегда хотел.

Малкольм посмотрел тогда в окно мастерской на лужайку за домом, где стояла его старая яхта — «Радость Тео». От года к году она подгнивала все больше, врастая в землю. Он зажег сигарету. Ему очень хотелось сказать Тео, чтобы тот всякую работу хорошо делал, не поступался принципами, как теперь принято говорить. Но обернувшись, он увидел, что Тео использует дюймовые шурупы — их кончики будут торчать внутрь ящика и рвать снаряжение. Он не удержался и затряс головой: «Полудурок!»

Тео нацелил на отца аккумуляторный шуруповерт.

— Вон отсюда! — приказал он.

Тон был спокойный, но неприглядная бороденка, которую сын в последнее время отращивал, подергивалась на его физиономии от такого же гневного тика, какой Малкольм видел у мальчика в четыре года, когда нужно было мыться перед сном, в восемь лет — на поле Детской футбольной лиги, в шестнадцать, когда Малкольм отказался купить ему автомобиль с откидывающимся верхом, и в двадцать четыре, когда Малкольм впервые добился временного отстранения Тео от службы в полиции. Лицо Тео покраснело, выражение разочарованности на нем стало еще более явным, и так как Малкольм не двинулся с места, Тео ткнул свое оружие вперед и нажал на спусковой крючок, почти касаясь Малкольма, хотя тот уже направился к двери; филлипсовская насадка шуруповерта жужжала, вращаясь.

Сейчас, с кресла-качалки в крытом переходе, Малкольм наблюдал, как Тео закрывает двери фургона. Зачем, скажите пожалуйста, надо парню отращивать бороду как раз тогда, когда он ищет работу? Коллин взобралась на водительское место, а Тео, размахивая руками, принялся указывать ей, как объехать самшитовое дерево и бетонную утку с целым выводком утят. Малкольм заметил, что самого маленького утенка все-таки сбили — он лежал на боку.

Двигатель машины работал со все бо́льшим напряжением, так они спешили. Малкольму было противно видеть, какую низкопробную поделку увозят с собой сын с невесткой. Это было явным поруганием того, что он всю жизнь пытался внушить своему мальчику.

Он покачался в кресле — заскрипели пружины — и вытянул сигарету из пачки, лежавшей в кармане купального халата. Трава вокруг была влажной от росы и неприлично высокой. Там, где Тео с Коллин примяли ее колесами, зелень была гораздо темнее. Наступает конец недели перед Днем поминовения,[4] а Малкольм еще не подстригал траву. Весна стояла страшно сухая, но и при этом вывести косилку из сарая две недели назад было бы не слишком рано. По правде говоря, Малкольм просто боялся, что его легким с этой задачей не справиться, особенно теперь, когда дни становятся все жарче. Он надеялся, что Тео сам вызовется подстричь траву. Малкольм даже намекнул ему об этом разок-другой.

Он зажал сигарету в губах и взглянул в глубину двора. Столько лет прошло с тех пор, как он хотя бы подумывал о том, чтобы починить яхту, и все же до сих пор он держал ее во дворе — назло самому себе. Она служила ему напоминанием об ошибках, которые мы совершаем в своей жизни. Яхта с самого начала была не так уж плоха, но, как не преминула заметить Дот, вовсе не так уж и хороша. Два двигателя «Либерти-V-12» то и дело требовали наладки, но когда удавалось отрегулировать их как часы, он мог вытянуть из яхты все триста восемьдесят лошадей, а то и побольше. Целых пять лет они ходили на ней вниз по реке и вдоль побережья. Яхта дарила им радость — Тео, Дот и ему самому, да и Коллин тоже ее любила, позировала на крохотной носовой палубе в бикини, точно модель с журнальной обложки, в то первое лето, когда они с Тео начали встречаться. Когда Малкольм купил эту яхту, она уже могла заинтересовать разве что коллекционера — небольшая моторка, построенная в 1941 году фирмой «Крис-Крафт», с бочкообразной палубой и тройными кокпитами.

Теперь яхта обросла мхом, на корпусе из красного дерева не осталось ни следа краски, медные поручни почернели и казались сделанными из железа. Суденышко было поставлено на стойки на заднем дворе, трейлер из-под него был продан, киль ушел в землю на целый фут.[5] В тех местах, куда за все эти годы Малкольм мог добраться с косилкой, трава была подстрижена. Конечно, яхта и теперь не так уж похожа на выброшенный на свалку автомобиль с треснувшим капотом и разбитыми стеклами, но ничего не скажешь — она торчит там как бельмо на глазу. И Коллин говорит, от нее дурно пахнет — надо же, какой нюх у этой девчонки. Да ей-богу, она по телефону учует, если ты на другом конце провода воздух испортишь. Если появился запах, то уж этот запах никуда не денется. Потому что Малкольму было уже ясно, что ко дню его похорон «Радость Тео» подгниет чуть больше, уйдет чуть глубже в землю, но будет по-прежнему покоиться на своем привычном месте во дворе. Яхта являла собой самую большую оплошность, какую Малкольм совершил в своей жизни. Видеть ее каждый день было его расплатой и наказанием за ту ошибку, и если для всех остальных она была бельмом на глазу, ну что ж, такова жизнь. Жизнь одного неминуемо проливается на жизнь других. Радость и любовь — это мы принимаем и приветствуем, но все остальное ведь тоже проливается на нас. Боль, глупость, обломки чьей-то потерпевшей крушение жизни — все это выплескивается, словно блевотина на твои ботинки, когда волочешь какого-нибудь пьяницу в участок за непотребное поведение.