Сдвинув к запястью браслет с бриллиантами, наполовину прикрытый рукавом платья, она посмотрела на него с такой горечью, как будто ей предстояло расстаться с ним, причем прямо сейчас.
– У нас есть два садовника, три служанки, няня. Каждую субботу мы устраиваем вечеринки для всех офицеров лагеря и поим их шампанским. Разве в Монако наша жизнь будет такой, Карл? Не забывай об этом. Не забывай и о том, что они сделали с твоим отцом. Мы должны победить хотя бы поэтому.Мы должны победить ради будущего нашего сына. Он сможет насладиться спокойной и сытой жизнью только в том случае, если мы сумеем ему ее обеспечить.
Глаза Фриды сверкали. Брайтнер притянул ее к себе и нежно обнял. Затем они поцеловались.
Да, она была права. Ему не следует обращать внимания на пораженческие настроения, охватившие некоторых слюнтяев в вермахте. Нет никаких сомнений в том, что фюрер в конце концов приведет немцев к полной и окончательной победе. Ему, Карлу, нужно всего лишь уметь справляться со своими нервами даже в самые тяжкие моменты. Ничто не может противостоять мощи Третьего рейха. Необходимо всего лишь подчиняться приказам начальства – и все закончится хорошо.
Несколько секунд спустя Брайтнер высвободился из объятий жены.
– Вы меня ждали к ужину? Ну так пойдем, уже почти десять часов.
Лицо Фриды расплылось в лучезарной улыбке. Она взяла супруга под руку, и они вместе направились к лестнице.
– Я распорядилась приготовить котлеты с подливкой – твое любимое блюдо. Ты, милый, от всей этой беготни, наверное, проголодался. Каких-то три сбежавших кретина заставили нас задержаться с ужином…
Три дня Моше, сидя взаперти в камере в блоке 11 и чувствуя себя погребенным заживо, терялся в догадках, что же его ждет. Побег заключенных его радовал, потому что любой такой побег являлся своего рода насмешкой над всемогущими эсэсовцами. Немцы отличались непревзойденной организованностью и дисциплинированностью, и поэтому психологически они были не очень-то готовы противостоять проявлениям нестандартного мышления и изобретательности. С другой стороны, Моше прекрасно знал, что лично он в данной ситуации будет иметь шансы выжить только в том случае, если беглецов поймают: если это произойдет, то десятерых козлов отпущения, в число которых попал и он, скорее всего, оставят в живых. Впрочем, может быть, и не оставят: эсэсовцы зачастую поступали так, как им взбредет в голову, и суда, в котором можно было бы обжаловать их решения, в лагере, конечно, не имелось.
Сейчас Моше мог использовать только один из своих органов чувств – уши. Он пытался услышать через кирпичные стены какие-нибудь звуки, которые подсказали бы ему, как обстоят дела с поимкой. Время от времени ему удавалось различать топот сапог, лай собак, выкрикиваемые во всю глотку приказы… В этой темной камере было не так-то просто уследить за течением времени, и вести счет дням он мог только по приносимой раз в сутки похлебке: первая миска, вторая, третья… Наконец ему показалось, что он услышал, как кто-то заорал:
– Снять внешние караульные посты!
Этот крик стал доноситься до него снова и снова, сначала становясь все более и более громким, а затем, наоборот, затихая. Так передавался приказ часовым на внешних караульных вышках, расположенных ближе всего к территории лагеря, а эти часовые затем, надрывая глотку, передавали его часовым на всех других внешних караульных вышках. Внешнее кольцо наблюдения снималось, что свидетельствовало о том, что попытки поймать сбежавших заключенных окончились ничем – по крайней мере на данный момент. Эсэсовцы концлагеря прекращали усиленные поиски беглецов и возвращались к обычному режиму несения службы. Впрочем, район, в котором находился лагерь, полностью контролировался подразделениями СС и обычными армейскими подразделениями, а потому сбежавшим будет трудно добраться до менее милитаризованной территории, не натолкнувшись при этом на какой-нибудь патруль. Кроме того, многие поляки были антисемитами, и если бы они случайно увидели сбежавших из концлагеря заключенных, то, решив, что это, скорее всего, евреи, сообщили бы об этом немецким властям.
Не успел Моше задуматься над тем, какая же участь теперь ждет его, как дверь отворилась и в камеру зашел обершарфюрер, тут же недовольно скривившийся от смрадного запаха.
– Los! [27]Быстро выходи наружу!
Выйдя из камеры, Моше невольно сощурился от яркого света, от которого уже отвык. Когда его глаза к этому свету привыкли и он их открыл, то увидел, что рядом стоят остальные девятеро заключенных, угодившие вместе с ним в блок 11. Они все выглядели испуганными – все, кроме Яцека и Яна, лица которых не выражали абсолютно никаких чувств.
– А ну, построились в шеренгу! – приказал эсэсовец.
Заключенные повиновались. Им всем уже было понятно, что побег увенчался успехом и что их ждет смерть. Эсэсовцы в таких случаях обычно давали волю фантазии. В начальный период существования концлагеря комендант морил подобных заключенных голодом, пока они не умирали (Моше вспомнился один исполин-поляк, который, сидя в камере без еды, продержался целый месяц). Потом стали прибегать и к другим способам умерщвления. Могли, например, организовать грандиозную процедуру казни, прикатив на Appellplatz [28]передвижные виселицы, на которых они затем и казнили обреченных на смерть. Остальных заключенных они заставляли присутствовать при этой жуткой процедуре, а после еще и проходить, выстроившись в колонну по одному, мимо их повешенных товарищей – уже мертвых или все еще корчащихся в агонии. Один раз Моше довелось оказаться в непосредственной близости от виселицы, на которой повесили мальчика. Ребенок, будучи гораздо легче, чем взрослый человек, корчился в петле более получаса. Он болтался на веревке, его тело тряслось, и, Моше, проходя в колонне вместе с другими мимо виселицы, был так сильно шокирован этим зрелищем, что невольно закрыл глаза. Сцена была такой ужасной, что она, похоже, потрясла и многих эсэсовцев.
Иногда случалось, что у эсэсовцев не было времени или желания устраивать спектакль, и они ограничивались тем, что просто стреляли жертвам в затылок. Или же отправляли их в санитарную часть, где санитар вводил им в сердце смертоносную инъекцию фенола. Бывали случаи, когда эсэсовцы ограничивались нанесением предписанных лагерными правилами двадцати пяти ударов палкой по спине. Выбор наказания всегда был непредсказуемым, и поэтому ожидание уже само по себе превращалось в мучение…
Эсэсовцы пригнали заключенных в умывальную комнату.
– Раздевайтесь! Los!
Заключенные поспешно повиновались: стащив с себя сначала куртки и штаны, а затем и свое убогое и вонючее нижнее белье, они сложили все на края умывальников: одежда еще послужит другим заключенным, поэтому эсэсовцы не хотели дырявить ее пулями.
Затем десятерых обреченных вывели абсолютно голыми из здания. Они невольно стали поеживаться от холода. Рядом с блоком 11 находилась специальная стена, у которой проводили расстрелы. Если комендант решил долго с ними не возиться, их сейчас поведут как раз к этой стене. Если же погонят туда, где находится Appellplatz, – значит, их ждет виселица. Моше догадался, что стоящие рядом с ним заключенные сейчас думают о том же. Они несколько секунд растерянно переминались с ноги на ногу. Взвод эсэсовцев, вооруженных винтовками, замер в готовности во внутреннем дворике между блоками 10 и 11. Выйдя из здания в этот дворик, обершарфюрер повернул направо, к стене… Через несколько минут все будет кончено.
– Herr Kommandant! [29]
Голос вернул Брайтнера к действительности. Он опустил глаза и внимательно посмотрел на шахматную доску на столе, с одной стороны которого находился он сам, а с другой – рапортфюрер, в обязанности офицера входило прежде всего составление отчетов – рапортов – о состоянии дел в лагере. Этот – подчиненный непосредственно ему, коменданту – офицер нерешительно смотрел на начальника.