– Конем, Herr Kommandant.Я пошел конем.

Произнеся эти слова, рапортфюрер указал рукой на коня – как будто он, Брайтнер, не держал в уме взаимное расположение шахматных фигур и не мог заметить произошедшее в нем изменение.

Комендант, вздохнув от скуки, сделал ход слоном и затем откинулся на спинку стула.

– Шах, – объявил он. – И мат, – добавил секундой позже.

Его противник попался в самую что ни на есть незатейливую ловушку. Даже новичок в шахматах и тот заметил бы ее с первого взгляда.

– Вы – отличный офицер, Herr Rapportführer. [30]А еще великолепный организатор. Кроме того, ваши рапорты всегда составлены очень скрупулезно. Но вот… – комендант сделал паузу. – Но вот игрок в шахматы вы… никудышный. Да, никудышный.

Рапортфюрер поднялся со стула.

– Мне жаль, что я не смог оказать вам достойного сопротивления, Herr Kommandant.В следующий раз я постараюсь быть более внимательным. А теперь позвольте кас покинуть.

Он четко отдал честь и замер в ожидании.

Брайтнер жестом показал, что подчиненный может идти. Чуть позже он стал наблюдать в окно, как рапортфюрер маленькими нервными шажками пересекает внутренний дворик возле блока 11. Бедный самонадеянный дурачок! Он, наверное, думает, что его скоро порекомендуют рейхсфюреру как кандидата на повышение. Идиот… Брайтнер скрестил пальцы и, выворачивая ладони наружу, вытянул руки вперед. Движение помогало ему обрести спокойствие духа.

В этот момент открылась входная дверь блока 11. Подобно тому, как крот вылезает из-под земли на свет божий, из двери появились несколько абсолютно голых заключенных, прикрывавших глаза ладонями и двигавшихся очень неуверенно.

Брайтнер, устало потягиваясь, вспомнил, что это те десятеро заключенных, которых должны расстрелять в отместку за совершенный тремя другими побег. Три дня усиленных поисков закончились безрезультатно: изловить сбежавших так и не удалось, а потому эти десятеро будут казнены. Единственный способ воспрепятствования непрекращающимся побегам состоял в том, чтобы воздействовать на совесть потенциальных беглецов. Убивать родственников и друзей – это было самое эффективное средство подавления желания дать деру из лагеря.

Комендант стал равнодушно рассматривать этих десятерых. Худые, с выступающими костями, еле волочащие ноги. Для него, Брайтнера, они были всего лишь частью массы недочеловеков, в которой в данное время нуждался Третий рейх, но которая рано или поздно издохнет от истощения. Он не испытывал по отношению к ним ни злости, ни ненависти: он просто осознавал, что низшая раса должна уступить место расе высшей.

Эти десятеро сбились перед стеной в кучу – они как будто пытались спрятаться за спинами друг друга. Молчаливые, робкие, они не могли оказать никакого сопротивления и вели себя крайне пассивно. Они ожидали последнего в их жизни приказа.

Брайтнер вздохнул, ожидая, когда же раздастся ружейный залп. Он лениво вытянул из лежащей на столе стопки документов листки, на которых были напечатаны сведения об этих десяти заключенных и которые он приказал принести ему три дня назад. Он стал рассеянно просматривать бумаги. Политзаключенный, еврей-торговец, еще один еврей, но очень богатый, обычный уголовник, который, как это часто бывало, стал старостой блока… Ничем не примечательная разношерстная компания людишек, которым предстояло погибнуть ради процветания Третьего рейха.

Брайтнер поднял взгляд. Солдаты выстраивали этих людишек перед стеной в ровную шеренгу. Расстрел надлежало провести быстро и без лишнего расхода патронов. Комендант наблюдал за происходящим, дожидаясь, когда же наконец прогремят залпы и вся эта возня у стены закончится.

Моше всматривался в лица эсэсовцев, которые вот-вот отправят его на тот свет. Он пытался разглядеть в них хотя бы проблески сострадания. Однако эти лица были равнодушны, суровы, бесчувственны – что, по-видимому, являлось следствием нескольких лет муштры и строгого соблюдения воинской дисциплины.

Эсэсовцы вскинули винтовки и направили их на заключенных. Еще пара мгновений – и все, конец. Моше закрыл глаза. У него не хватало мужества взглянуть смерти в лицо. Подобное проявление героизма всегда казалось ему нелепым и, кроме того, бесполезным. Единственное, чего он сейчас желал, – так это чтобы все закончилось как можно быстрее.

Он услышал, как эсэсовцы передернули затворы.

. – Стой!

Моше изумленно открыл глаза. Со стороны здания администрации концлагеря к месту расстрела бежал солдат.

– Стой! – кричал он что есть мочи, махая рукой и при этом стараясь не поскользнуться на жидкой грязи.

Обершарфюрер, руководивший расстрелом, удивленно повернулся в сторону солдата. Его подчиненные, уже целившиеся в стоявших у стены заключенных, после нескольких секунд колебаний поддались охватывающему их любопытству и начали потихоньку оглядываться.

– Стойте! – снова крикнул бегущий к ним солдат, хотя в этом уже не было необходимости.

Обершарфюрер с раздраженным видом, не скрывая нетерпения и слегка притопывая носком сапога, смотрел на бегущего. Руководивший расстрелом желал узнать причину подобного вмешательства.

– Ну, и в чем дело? – спросил он, когда солдат уже почти подбежал к нему.

Солдат со смущенным видом отдал честь.

– Комендант приказал приостановить казнь…

Моше почувствовал прилив горячей крови во всем теле – вплоть до самого маленького капилляра. «Приостановить казнь…»

– Комендант сказал, чтобы вы вместе с заключенными ждали его здесь. Он сейчас придет.

Приговоренные боялись даже пошевелиться – как выслеживаемое животное, которое надеется, что, если оно прильнет к земле и замрет, хищник не заметит его и проложит мимо. Они стояли нагишом абсолютно неподвижно, сдерживая дыхание и стараясь не встречаться взглядами с эсэсовцами. Им очень-очень хотелось куда-нибудь исчезнуть, раствориться в воздухе, стать невидимыми. Они мечтали сейчас только об одном – вернуться в свой вонючий и переполненный людьми блок.

Минут через десять открылась главная входная дверь здания администрации концлагеря, и показался комендант. Моше украдкой глянул на него. Он видел Брайтнера и раньше. Иногда у него возникало подозрение, что те часы и браслеты, которые он доставал по заказу эсэсовцев и капо в «Канаде», в конечном счете предназначались не для кого-нибудь, а для самого коменданта. Каждый раз, когда Моше видел Брайтнера, он неизменно улавливал малозаметную разницу между этим штурмбаннфюрером и прочими эсэсовцами. Брайтнер был одет в униформу, сшитую на заказ, а не полученную на складе (Моше понимал толк в одежде и отметил этот нюанс с первого взгляда), однако на этом различия не заканчивались. Брайтнер обладал безупречной военной походкой, но ему удавалось придавать ей немного элегантной непринужденности. Никоим образом не изменяя манеры держаться, не нарушая ни одного из требований уставов и инструкций, он тем не менее производил впечатление франта, разгуливающего по берлинской Унтер-ден-Линден.

При приближении коменданта эсэсовцы-солдаты вытянулись по стойке «смирно», а обершарфюрер вскинул руку в нацистском приветствии:

– Heil Hitler! [31]

Затем обершарфюрер одновременно и с настороженностью, и с любопытством уставился на коменданта.

–  Herr Oberscharführer, [32]– с показной вежливостью поприветствовал Брайтнер подчиненного.

Потом повернулся к заключенным и начал говорить по-военному четко, но не повышая при этом голоса.

– Вас следовало бы расстрелять…

Моше облегченно вздохнул: он хорошо знал немецкий, а потому без труда смог различить сослагательное наклонение.

– …но я даю вам шанс. Министр Шпеер [33]решил, что концлагеря должны предоставлять в распоряжение рейха как можно больше рабочей силы, а среди вас есть замечательные работники.