— Вниз по Амуру тоже не спустились, мы по всем стойбищам до Падали спускались.

— Может, к озерским нанай подались?

— Озерские тоже не встречали их. Если бы они ехали по озеру Болонь, их бы сразу заметили, там столько глаз, мухой только можно пролететь незамеченным.

— Куда тогда делись?

— Где-то рядом с нами, видимо, время выжидают.

— Может, они в стойбище Хулусэн сбежали?

— Кто их знает.

— Туда не собираешься? — Ганга испытующе посмотрел на Баосу.

— Поясница болит, шевельнуться не могу.

Ганга замолчал, ему очень хотелось знать, будет продолжать Баоса поиск беглецов или нет, ему хотелось услышать, что он думает о завещании жены. Сам Ганга хорохорился только в первые дни, потом он остыл, и если бы действительно ему удалось разыскать Поту с Идари, то, пожалуй, скрыл бы от других их местопребывание. Он на самом деле побывал в Чолани и Джонко и для виду угрожал беглецам всякими карами, возбудил этим любопытство людей, оставил о себе воспоминания чолачинским охотникам и вернулся назад.

— Когда поясница перестанет болеть, поедешь искать? — осторожно спросил он.

— Там видно будет.

— А как завещание покойницы? — уже напрямик спросил Ганга.

И Баоса понял — ему не отвертеться.

— С живой не совещался, чего же мертвую слушать стану? — рассердился он.

«Опять погонится», — с тоской подумал Ганга.

Ганга оказался прав. Через три дня Баоса почувствовал облегчение. Он откопал каменного идола, водворил его на место в угол, пожурил за отсутствие усердия в службе и наказал, чтобы впредь он не пускал в дом злых духов, болезни, оберегал детей и женщин. Вечером, когда все сыновья были в сборе, он объявил:

— Послезавтра поедем в Хулусэн. Полокто, приготовь лодку. Майда, мужчинам приготовь вдоволь мяса и рыбы.

— А как завещание? — заикнулась Майда.

— Не твое дело! С каких времен в большом доме женщины начали лезть в мужские дела? Мы решим сами, без твоей помощи.

— Я не поеду, ама, — подал голос Пиапон.

— Почему?

— Дети голодные останутся, свежей рыбы кто им будет добывать?

— Не умрут с голоду.

— Я не поеду.

Баоса побагровел, уж готовы были слететь с языка проклятья, ругань, но он нечеловеческим усилием сдержал себя. Был бы на месте Пиапона любой другой из его сыновей — несдобровать бы ему, но Пиапона Баоса побаивался. И все же он для острастки других должен был что-то сказать сыну.

— Отец я твой или не отец?! — закричал он. — Я пока хозяин большого дома, когда станешь сам хозяином, тогда самовольничай.

— Не кричи на меня, ама, — спокойно проговорил Пиапон. — Построю себе фанзу и буду хозяином.

— Уходить вздумал?!

— Будешь кричать — уйду. Что меня держит в большом доме? Мать была, ее нет теперь. Ты остался один, а ты будто гонишь меня, нарочно кричишь.

Баоса пришел в замешательство, впервые сын с ним разговаривал, как с капризным своевольным стариком, явно чувствуя свое превосходство. Старик был беспомощен, он понимал, что кончается его власть, что он безнадежно состарился и не может, как в прежние годы, замахнуться на сына и дать крепкую затрещину, он также понимал, что криком уже никого из сыновей не испугаешь.

— Не хочешь ехать — не надо, — зло проговорил он. — За тебя поедет Улуска.

— Разве мне можно? — спросил Улуска. — За братом гоняться, вроде…

— Ты в большом доме живешь или нет?! — закричал Баоса, срывая на Улуске всю злобу. — Пока ты находишься здесь, будешь делать, что я тебе скажу, не забывай — ты вошедший! Не хочешь слушаться меня — можешь открыть дверь и закрыть с той стороны и больше не заходить сюда.

Агоака подтолкнула мужа в бок и прошептала:

— Не спорь, молчи, он выгнать может.

Улуска опустил голову.

В назначенный день Баоса выезжал в Хулусэн. Пиапон, насупившись, провожал отъезжающих. Оттолкнув лодку, он сказал:

— Ама, помни слова матери, никогда ты ее не слушался, когда жива была, послушайся хоть сейчас.

Баоса даже не взглянул на сына. Весла взбурлили, вспенили мутную проточную воду, и лодка рывком устремилась вниз по течению, она словно бежала от острого взгляда Пиапона.

— Вы тоже не забывайте! — крикнул вслед братьям Пиапон. — Грозы остерегайтесь!

Баосу неприятно задело упоминание о страшной грозе, он машинально вскинул руку, провел по шраму на голове. Заметив взгляд сыновей, он сделал озабоченное лицо, стал оглядывать протоку, берега. Справа тянулся высокий берег со священной скалой «Голова», под ней грудились камни, сброшенные во время грозы.

Перед Баосой встало пережитое: грозовое небо, звериный страх, ранение, смерть жены. Он почувствовал, что у него появился могучий враг. Но кто он такой? Злой сэвэн или шаман? За что он невзлюбил Баосу и его семью? Как можно жить в вечном страхе?

Лодка между островами выплыла на Амур. Густые тальники смотрели в его зеркальную воду и любовались своими зелеными кудрями. Перед Баосой стеклом блестел Амур, противоположный берег тянулся зеленой ниткой между зеркалом воды и голубизной неба. Река отвлекала Баосу от тягостных мыслей, и он стал любоваться ею.

— Ама, русская железная лодка снизу плывет, — сказал Полокто.

Баоса оглянулся: длиннотрубный пароход, отчаянно дымя и шлепая плицами, поднимался по реке. Баоса недолюбливал и боялся пароходов: каждый незнакомый предмет всегда пугал его. Первой мыслью было спрятаться в тальники и переждать, когда пароход минет их. Но сейчас он не мог терять время, он спешил, ему сегодня же надо быть в Хулусэне.

— Русская лодка будет плыть около этого берега, а мы переплывем на другую сторону Амура, — сказал он, немного подумав. — Гребите, не жалейте сил, на том берегу отдохнете.

Баосе можно было не говорить этих слов, дети его и Улуска сами знали, что не надо жалеть сил, когда переплываешь Амур. Каждый нанай любит свой Амур: река кормит его, одевает, по в душе каждый боится его скверного характера. Сколько рыбаков он забрал к себе! Они тоже переплывали через его широкую грудь, но внезапно поднимался ветер, волны начинали играючи перебрасывать лодку с одной своей хребтины на другую, а когда надоедала игра, они заглатывали ее со всеми людьми в свою пучину.

— Гребите! Гребите! А то наскочит на нас русская лодка! — кричал Баоса точно так, как кричал во время гонок с русскими.

Когда переплыли Амур, Баоса пристал к песчаному берегу и разрешил всем отдохнуть.

— Хорошо гребли, если бы плыли наперегонки, эту русскую железную лодку, пожалуй, обогнали бы, — похвалил он.

Полокто снял с себя мокрый верхний халат, потом нижний и, отдышавшись, заявил, глядя на корму удалявшегося парохода:

— Железный, железный, а кто его видел близко? Похвалился какой-нибудь русский хвастун, что они умеют железные лодки делать, и поверили все, как дети. Как железо может плавать на воде? Вот мой нож, железа тут мало, рукоятка из корня клена. Вот смотрите, видите — тонет. Железный нож с деревянной рукояткой тонет, а вы поверили, что железная лодка плавает.

— Холгитон взбирался на русскую лодку, говорит, она из железа, — ответил за всех Калпе.

— Холгитон твой брехун, он дня не проживет, чтобы что-то не соврать. Русские даже деревянную лодку и то сами не делают, нас просят…

— Одни умеют, другие не умеют, — не сдавался Калпе.

— Колеса лодки, видать, железные, — вставил слово Улуска.

— Конечно, железные, — поддержал Улуску Дяпа.

— Это я и сам знаю, я говорю о днище, бортах и пристройках, — проворчал Полокто.

— Интересно, какая сила двигает такую громадную лодку, — задумчиво проговорил Калпе. — Может, какой большой шаман внутри сидит?

— Догони и посмотри, — усмехнулся Полокто.

Калпе даже не обернулся к старшему брату, он смотрел вслед исчезавшему за тальниковыми островами пароходу и клялся, что когда-нибудь осмелится и заглянет в нутро русской железной лодки.

«Как, должно быть, интересно, — думал юноша. — Каким надо быть умным человеком, чтобы сделать такую громадину, да еще чтобы двигалась без весел. Только умные люди способны на такое…»