— Ей же нравится, правда, Дурья Башка?

Я шлепнула его по руке.

— Да хватит вам, — вмешался папа. В одной руке он держал искрящийся хрустальный стакан, в другой мой фотоаппарат, между глотками всех щелкал. — Это они играют, Ребекка. Дети, чего ты от них хочешь.

Она улыбнулась папе.

Поели, и я стала разворачивать подарки, медленно и аккуратно, пусть не думают, что я ужас как волнуюсь. Эми Кэмпинелл связала мне свитер из красной пряжи. Миссис Портье передала куклу Барби в серебристом вечернем платье.

— Этот красный очень пойдет к твоим волосам и глазам, — сказала Ребекка, — вот увидишь. Завтра обязательно поблагодари их обеих.

— Да, мэм.

Я вскрыла конверт с открыткой от Муси-Буси, внутри была десятидолларовая купюра, и еще к конверту были приклеены скотчем две монеты в четверть доллара и пять десятицентовых.

А в открытке Муся-Буся написала:

Желаю моей Лаудине Вирджинии Кейт чудесно отметить день рождения. Я знала, что в один прекрасный день ты будешь здесь. Двое на месте, дождемся и третьего!

Все-таки Муся-Буся противная, подумала я, хоть и прислала мне деньги. Хорошо было бы выбросить эти деньги в мусорную корзину, но я не выбросила. Я стала разворачивать бело-розовые коробочки. Опять этот розовый… злилась я, но про себя. В первой коробке лежал голубой дневник и яркая ручка.

На дневнике был замочек с крохотным ключом, это хорошо, обрадовалась я, теперь в мои секреты точно никто не залезет. Я большим пальцем пролистала странички, прикидывая, что бы такое записать.

Мика замычал, что означало: «Да не тормози ты, Бестолковая Башка!»

В другой коробке были банты для волос, синие, красные, зеленые и — розовые.

Под бантами лежала книжная закладка, на которой был конь, похожий на Черного Красавчика, он скакал во весь опор по полю.

— Мне все очень понравилось, — отрапортовала я папе.

— Очень рад, что понравилось, Букашечка.

Он ушел на кухню. Послышался звон кубиков о донышко стакана. И сразу всколыхнулась память о доме. Как мама включала приемник, чтобы все могли потанцевать, и не важно, чей бывал день рождения. Как мама заворачивала подарки в фольгу и еще обвязывала яркой лентой, мама любила броские вещи. Вот с этого я и начну свой дневник, решила я, с прежних наших дней рождения. Напишу, как мы до упаду танцевали, и смеялись, и уплетали за обе щеки торт.

— Вирджиния Кейт! Так ты хочешь еще торта? — У Ребекки в руке была лопатка с увесистым куском.

— А? Нет, мэм.

— Опять она витает в облаках. Точно, Ви?

— Да нет.

— Нет да. Смотри. — Уставившись в одну точку, он приоткрыл рот и застыл как мертвый. — Это ты.

— Действительно, очень похоже. — Папа рассмеялся.

Я пронзила брата испепеляющим взглядом, но он этого не заметил, слишком увлеченно вживался в роль.

— И что такого? У девочек всегда полно проблем, над которыми приходится много думать, — вступилась Ребекка.

Папа отпил еще, намочив отросший ус, топорщившийся, будто ершик.

Мика дожевал третий кусок торта и спросил:

— Могу я теперь пойти к себе?

— Ты хотел сказать «разрешите мне», — заметила Ребекка. — Ладно, так и быть, разрешаем.

Мика эффектно крутанул бедрами, подражая Элвису в фильме «Тюремный рок», и убежал.

Обогнув стол, я подошла к папе, обнять, потом повернулась к Ребекке. Все-таки это она купила мне велик.

— Спасибо, мэм.

— Пожалуйста, Вирджиния Кейт.

Она склонилась ко мне, а я отодвинулась. Я все еще ее ненавидела, хотя довольно вяло. Я не знала, как быть, ведь она хорошо и к нам относилась и к папе. От всей этой неразберихи ныло сердце. Может, Мика зря считает, будто Ребекка не любит его? Она все время ему улыбается, и не злобно, а наоборот.

Тут зазвонил телефон, Ребекка пошла в гостиную. Папа снова попытался вызволить меня из раздумий и грез.

— Ты очень похожа на маму и на бабушку. — Он поднес к губам стакан. — А натура у тебя бабушкина.

Я хотела спросить, почему он так думает, но пришла Ребекка и что-то шепнула ему на ухо.

— Я сам подойду, — сказал папа.

— А надо ли, Фредерик?

— Мне лучше знать, что надо моим детям.

— Понятно. — Ребекка стала очень сосредоточенно и быстро собирать тарелки.

Папа пошел к телефону, и вскоре донесся его громкий раздраженный голос:

— Кэти, ты выбрала не лучший момент для звонка, и сама это знаешь.

— Мама?! — завопила я, влетая в гостиную, но он уже повесил трубку. — Это же мама! Она хотела меня поздравить! Она не забыла! — Я посмотрела на него с ненавистью.

— Прости, Букашка. Она была пьяная.

— Неправда!

Но я знала, что это правда.

Папа подошел и присел на корточки, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.

— Так лучше, это вне всяких сомнений.

— А Энди?

— Его нет. Гостит у дяди Ионы, пробудет там несколько дней.

Я побежала к себе. Со всей силы бабахнув дверью, легла, уткнувшись носом в подушки, в этой розовенькой, сюси-пуси, комнате.

Но даже с закрытой дверью мне было слышно все.

— Когда Кэти подрастет, возможно, я буду действовать иначе.

— Но я волнуюсь за детей, как им это все. Детям нужна мать, ты так не считаешь? Я в том смысле, что необходимо сохранить контакт, хоть какой-то.

— Ребекка, позволь мне самому о них волноваться, это мое дело.

— Ну-ну, я вижу, как ты о них волнуешься.

Бабахнула еще одна дверь, в их спальне. А чуть погодя громко бабахнула дверь входная. Дом трижды содрогнулся от ударов дверей о косяки. Я вскочила с кровати и, подойдя к комоду, отрыла мамину блузку, утратившую после стирки родные запахи. Расстелив ее на кровати, легла и закрыла глаза, силясь представить, что я дома. Но никак не получалось.

В дверь постучалась Ребекка и стремительно вошла, раньше, чем я успела что-нибудь сказать.

— Лапуля, твои подарки. Я подумала, может, тебе что-то срочно понадобится.

Я слышала ее учащенное дыхание, но даже не открыла глаза. Ребекка положила все на кровать и вышла, осторожно затворив дверь.

К кучке подарков был стоймя прислонен конверт. Я узнала мамин небрежный почерк. Сердце встрепенулось в груди, как птенец. Схватив конверт, поднесла к носу. «Шалимар». Я рывком села и надорвала конверт. На поздравительной открытке была изображена синяя птица, на ветке. Еще в конверте лежали три доллара, какой-то сложенный листок и мамина записка:

Вирджиния Кейт, пожалуйста, не держи на меня зла. Ты моя доченька. Когда-нибудь ты поймешь. Мы обязательно снова будем вместе, мне бы только справиться. Прости, что не могу прислать больше.

Твоя мама

Листок оказался разлинованным, выдранным из тетрадки. Энди вывел на нем строчки из букв, как когда-то задавали мне на уроках письма. Внизу стояла оценка «отлично» и была приклеена серебряная звездочка от учительницы мисс Боуэн, теперь уже его, а не моей.

Глаза защипало, я снова легла, не выпуская из рук листок. Так и заснула, мне приснилось, что я сижу за рулем «рамблера», гоню во всю мочь, и ветер выдувает мои волосы из окошка. Мама и Энди сидят на заднем сиденье, их трясет на колдобинах. Иногда подскок получается таким сильным, что машина даже слегка взлетает, и мы дружно хохочем, все трое. Меня разбудила моя нога, занемевшая от неудобной позы. Я встала, убрала с постели подарки. Все, кроме дневника.

Открыла первую страницу и начала:

Я скучаю по Энди. Я скучаю по маме. Я скучаю по моей милой старой горе и по клену! Я скучаю по бабушкиному одеялу! А здесь противно и тоскливо. Здесь все время жара, все розовое, правильно сложенное и чистое.

Я писала про то, как папа не дал мне поговорить с мамой и Энди, про то, как Мика меня передразнивал. Про соседских детей, смотревших на меня невидящим взглядом. Когда рука устала, я закрыла дневник на замочек и убрала в комод, туда же спрятала мамину открытку и листок из тетради Энди.

Я вышла, начала слоняться по дому. Папиных ключей на крючке не было, его шляпы на вешалке.