Я не спал с кем попало, да и желающих особо не было. Уже в восемнадцать лет я осознал, что постоянная смена партнеров – неосуществимая мечта, а хороший секс – не настольный теннис, его нельзя низводить до воскресных приключений. Я знал: это нечто, от чего захватывает дух. В те годы книги, журналы, кино (невинные и смешные телесериалы) твердили, что секс – не более чем развлечение, забава.Это не звучало правдоподобно ни тогда, ни сейчас. По сути своей секс – невероятно серьезное предприятие. Нельзя недооценивать то, результаты чего могут прокладывать себе путь сквозь время и отражаться на еще не воспроизведенном потомстве.

Я набрался храбрости и решился заговорить с Хелен после семинара об экспериментах Мильграма по конформизму. Исподволь наблюдая, как она, склонив голову, записывает, я угадывал ее черты за завесой светлых волос. Она не часто высказывалась, но, если говорила что-то, это было по существу и заслуживало внимания. Мне нравился ее голос, более грубый, чем можно было предположить при взгляде на бледное тонкое лицо. В нем были пресыщенность столичной жительницы, спокойная уверенность, столь привлекательная для меня, выросшего в пригороде. Он как будто предлагал двигаться не вверх по социальной лестнице, а в противоположном направлении (в то время считалось, что чем ближе ты к пролетариату, тем круче). Она носила джинсы «Вранглер» и кофточки из марлевки, косметикой не пользовалась. Обычно лицо ее выражало смущение. Мне это импонировало: все остальные пытались изображать уверенность.

Стэнли Мильграм был психологом, который изобрел гениальный тест для измерения уровня подверженности человека влиянию властей. Он приглашал испытуемых в лабораторию и сажал напротив стеклянного экрана. Оттуда они должны были наблюдать за еще одним «испытуемым» (на самом деле это был актер), находившимся по другую сторону стеклянного экрана. Статиста привязывали к стулу, очевидно, чтобы не сбежал, – все испытуемые нервничали.

Человек в белом халате сообщал настоящимиспытуемым (тем, что сидели с этой стороны экрана), что они принимают участие в эксперименте, определяющем не степень подчинения властям, а способность действовать в стрессовой ситуации. Потом им показывали внушительное устройство и объясняли, как с ним обращаться. Устройство якобы могло передавать сильные электрические разряды человеку за стеклом в случае, если тот откажется отвечать на вопросы. Все это, конечно, было понарошку, в том числе и вопли актера, изображавшего ужас и боль. Интересно, что в подавляющем большинстве случаев испытуемые были готовы использовать устройство до тех пор, пока жертва не теряла сознание, просто потому, что так сказал человек в белом халате.

Я хотел заговорить с Хелен еще в самом начале семинара, но не набрался храбрости и не нашел подходящего повода. Мужчина должен обладать недюжинной смелостью, чтобы пригласить женщину на свидание, а инициатива традиционно должна исходить от Него, Она имеет право согласиться или отказать.

Традиционные описания этой процедуры сходны с картинами смерти в старых вестернах: мучительная и тяжелая, смерть предстает в них как безболезненная и даже приносящая успокоение. Как бы то ни было, таковы правила, и не мне их нарушать.

Я сделал глубокий вдох и постепенно материализовался. (Неуверен, что правильно употребляю слово материализоваться,но в тот момент у меня было ощущение, что делал я именно это. Я неслышно струился, преграждая ей путь к двери, чтобы она была вынуждена остановиться, прежде чем сможет меня обойти.) Я улыбнулся ей. Она слегка кивнула. Это могло означать что угодно, включая: «Отвали». И вот здесь мне понадобилось мужество: тормозить нельзя, даже если шанс попасть в дурацкое положение достаточно велик.

– Привет.

– Простите.

Мы обменялись этими репликами, когда она пыталась меня обойти. Я почувствовал ее запах, необычный аромат сырого сена, источником которого было скорее ее тело, чем косметика. Она замешкалась. Она могла бы пойти дальше, но замешкалась. Это что-то да значило.

– А ты как бы поступила?

– Что, простите?

Она нахмурилась. Я раньше не видел, как она хмурится. У нее от этого появились небольшие морщинки на обычно высоком, гладком лбу. Мне захотелось поцелуями разгладить ей лоб. А потом я разыграл бесплатный спектакль. Голос мой не должен был выражать ничего, кроме интереса к науке.

– Если бы ты сидела там. Если бы могла нажать на кнопку. Ты бы применяла это устройство? До тех пор, пока он не потерял бы сознание?

– А, вот ты о чем. – Кажется, она удивилась, что вопросу предшествовала такая артподготовка. – Уверена, что да. Хотелось бы думать, что нет. Приятнее считать, будто ты более независим в суждениях. Но я сомневаюсь, что это так. Человек легко обольщается на свой счет. Себя самого узнать не так-то просто. А ты себя знаешь?

– Нет, – сказал я. – Не знаю. И ты меня не знаешь. Я Дэниел Сэвидж. Друзья зовут меня Спайком. Тут она должна была догадаться, что меня на самом деле интересует (не секс, не только секс, хотя и секс тоже). Она должна была понять, что нравится мне. Как иначе объяснить мое поведение? Ведь я подошел и заговорил с ней, а не с каким-нибудь парнем, не с какой-нибудь страшненькой девицей. (Свою привлекательность она прекрасно осознавала, я это видел.) На горизонте замаячил провал. Я спросил ее, нажмет ли она на кнопку. Интересно, нажмет или нет? Сможет сделать актеру больно?

– А я Хелен Палмер.

Пока все тихо. Никаких признаков грозы, просто тишина, которую надо заполнить, еще раз рискнув быть отвергнутым.

– Не хочешь выпить кофе?

– У меня еще один семинар через час, и надо бы подготовиться…

Я почувствовал, как засосало под ложечкой. Откуда-то появился образ человека с выбитыми зубами. Осознание своей неуклюжести и непривлекательности давило на незакаленные нервы. Отказ. По-видимому, изжога – это реакция на мою собственную глупость.

– …Но, с другой стороны, почему бы нет?

Она улыбнулась. Под ложечкой отпустило, преждевременная ненависть к себе сменилась преждевременными триумфом и радостью.

Она согласилась.

Пока только на кофе. Предстоит большая работа, прежде чем моя первая любовь получит развитие.

В кафетерии я говорил слишком быстро и слишком активно: не удивительно, ведь я волновался – это было если не свидание, то преамбула к нему. Я пытался определиться с некоторыми существенными показателями. Есть ли у нее кто-нибудь? Если да, любит ли она его? Есть ли у нас общие темы для разговоров, кроме обсуждения того, сладкий мы пьем кофе или с молоком? Я не выяснил, что хотел, – это потребовало бы от меня большей откровенности, чем допускает такое предварительное свидание, но никакого приятеля она не упомянула.К тому же она села очень близко ко мне – гораздо ближе, чем села бы, вызывай я у нее отвращение, – и мы почти все время смотрели друг другу в глаза.

Первые полчаса мы не нарушали границ безопасного Мильграма. Потом я выяснил, что она из Пекхэма, что у нее есть младшая сестра и что она хочет заниматься социальными проблемами. Не очень интересно, но все-таки это была личная информация, выходившая за пределы официальной. Я пробил броню. Для первого раза неплохо. Мы не договаривались о следующей встрече, но начало было положено. Я еще повторю этот кофе.

В те дни конструкция моих «знаний» о женщинах была наскоро сколочена из предрассудков, чьих-то рассказов, популярных представлений и прочей ерунды, которую я вылавливал в телепередачах, кинофильмах, разговорах и журналах. И вот к каким заключениям я тогда пришел:

Женщины лучше мужчин.

У них не было сильного стремления к сексу, но они награждали тебя им, если тебе удавалось разгадать зашифрованный код, известный им одним.

Одарив тебя, женщины требовали твоей подписи под договором, условия которого были не слишком понятны.

В учебе женщины не уступали мужчинам, но им хуже давались более важные вещи: игра в покер и кроссворды.