— Да ты садись, сынок, — сказала баба Катя, — возьми пирожок, пирожки вкусные. Меня баба Катя зовут. Бери-бери, не стесняйся. Тощий-то какой, как тебя ноги носят.

Баба Катя явно была склонна к некоторым преувеличениям, но Дмитрий (Мари не любила уменьшительных имен) действительно был сложен так, что свободно мог спрятаться за швабру. Мари внимательно рассматривала попутчика, пока он, не кривляясь, уписывал угощение за обе щеки. Дмитрий был высок, несмотря на худобу, довольно гармонично сложен и вполне мог называться привлекательным. Мари отметила правильные черты лица, мужественность подбородка, глубину больших темных глаз и чистоту смуглой кожи. В принципе попутчик показался девушке симпатичным, особенно хороша была его улыбка — обаятельная широкая улыбка искреннего человека, освещавшая лицо ярким светом.

Пока Мари задумчиво примеряла юношу к образу своего принца (Мари делала так почти всегда, это было своеобразной игрой), Дмитрий доел практически все запасы бабы Кати, сказал старушке спасибо и достал из-за пазухи котенка.

— Это — Мурка, — сообщил попутчик.

— Ой, какая прелесть! — Мари понимала, что, скорее всего, выглядит глупо, начиная сюсюкать, но ничего не могла с собой поделать — смешная мордочка и тонкая шейка пестренькой кошечки вызвали у нее умиление, от которого к горлу подступили слезы.

— Моя любимая девочка. Вот, проснулась, зацарапалась. Значит, пора выпускать на волю — тесно ей.

— У меня в сумке курица есть, — предложила Мари, — она будет?

— Нет, она сытая. Я ее сейчас на полку положу, пусть там спит.

Мари выпросила котенка на руки, и Мурка уснула под ее ласковые поглаживания. Дмитрий смотрел на ее пальцы не отрываясь. Мари стало неловко.

— Что вы?

— Нет, ничего особенного. Я мог бы сказать, что у вас удивительно красивые руки, таких не осталось в современном мире, они ушли вместе с последними изящными дамами серебряного века, но… но вы слышали это сто, если не тысячу раз.

— Не так уж часто, — откровенно сказала Мари. В попутчике было что-то, неуловимо располагающее к откровенности. — Иногда мне начинает казаться, что современные мужчины разучились ценить изящные мелочи.

— А мне иногда кажется, — он подхватил доверительный тон, — что современные женщины разучились… как бы сказать… что они больше не владеют этими мелочами — искусством очаровывать взглядом, настоящим флиртом, умением играть словами, красивыми жестами… всем тем, что раньше и составляло неповторимое слово «женственность».

— Я об этом часто думаю, впрочем, мы, кажется, сплетничаем, — спохватилась Мари.

— Лучший способ возвыситься в собственных глазах — унизить соседа, — улыбнулся Дмитрий, и тут Мари все поняла.

Вообще все в этом мире поняла.

И что такое любовь с первого взгляда, над которой она столько лет смеялась.

И как рождается желание умереть за человека, лишь бы он был счастлив.

И как имя становится не набором звуков, а маленькой вселенной.

И для чего женщины рожают своим мужьям плюшевых детишек.

А еще поняла, для чего она родилась и выросла, для чего училась, читала книги, писала в юности стихи, делала карьеру, обустраивала квартиру, создавала себе имидж — для чего жила.

Точнее, для кого.

— Митя, — сказала она вслух звенящим голосом, — Митя…

— Что? — отозвался он, не гася полностью улыбку.

— Просто так… Митя… Митенька… Митенька, как в «Братьях Карамазовых», да?

— Думаете, я на него похож?

— А разве он — не вы?

— А вы?

— А я… а я не знаю…

— Вы курите?

— Да.

— Давайте выйдем в тамбур. Положите Мурку на полку, можно сразу ко мне на верхнюю — и покурим.

Он пропустил Мари вперед, она не могла рассматривать его, но старалась, чтобы ее походка была еще более соблазнительной и томной, чем обычно. Руки мелко дрожали, колени подгибались, и Мари боялась, что он заметит.

Они курили долго-долго, одну за одной, заядлые курильщики с большим стажем, он красиво выпускал дым колечками и уводил ее словами. Мари помнила книжку Лукьяненко «Осенние визиты» — герои умели уводить словами, заставляли поверить. Он не заставлял. Он был естественен, открыт, дружелюбен, и все, в чем можно было упрекнуть его — называлось легким флиртом. Именно легким. А так — культурная беседа на разные темы, приятный собеседник, умный, тонкий, совершенно не давящий и не навязывающий собственного мнения.

Муха лезла в паутину сама — Мари это понимала. Она хотела вести себя как обычно, но боялась. Ее игра с мужчинами строилась на том, чтобы изображать надменное равнодушие, в лучшем случае слабый интерес, а мужчинам предоставлялась возможность биться лбом об стену, завоевывать, привлекать, настаивать. Мари привыкла быть окруженной поклонниками и назубок знала роль снежной королевы. Впервые в жизни — а ей казалось, что двадцать четыре года — это так много! — впервые в жизни она боялась. Боялась оттолкнуть мужчину и потерять его навсегда. Мари лезла из кожи вон, судорожно старалась вспомнить и применить все советы из умных психологических книг и глупых глянцевых журналов разом, призывала на помощь природное обаяние, интеллект — да что угодно, лишь бы Дмитрий не канул в никуда, а оставил ей телефон, и они смогли бы встретиться. И все равно — не вытерпела до утра, как планировала, еще в тамбуре попросила у него номер, стыдясь себя.

— У меня нет телефона.

Мари окаменела. Она не знала отказов и не могла поверить услышанному.

— Дело в том, что в Москве я остановлюсь у друзей, а мобильный я еще не купил. Поэтому пока мне и нечего вам оставить. Лучше я запишу ваш и позвоню при первой возможности.

— Вы не москвич? — спросила Мари, пытаясь понять, как она сможет жить, если он ей не позвонит.

— Москвич. Живу в столице уже пятнадцать лет, а родился в Питере. Просто давно не был в Москве, жил временно в другом месте, а квартиру сдал своим друзьям — они молодая семейная пара, им жить было негде, я и сказал, пусть живут у меня. Поэтому сам пока поживу у друзей… Неожиданно вернулся, раньше срока…

— То есть пока вам негде жить?

— Да не проблема. У меня много друзей, я всегда что-нибудь найду. А вы москвичка, коренная, да? Сразу видно, кстати.

Когда они вернулись в купе, баба Катя уже спала. На груди у нее спала Мурка. Дмитрий улыбнулся и шепотом предложил:

— Поищем вагон-ресторан?

В вагоне-ресторане не было ни единого человека, а за стойкой спал пожилой мужчина. Дмитрий усадил Мари за столик, пошептал что-то мужчине на ухо, и вскоре они пили шампанское в полном одиночестве.

— Мари, вы любите Ницше?

— Да, очень, — впервые в жизни созналась Мари.

Почему-то окружающие дружно считали Ницше проповедником фашизма, и девушка никогда не говорила, что она читает и любит немецкого философа, а доказывать обратное совершенно не хотелось. Мари не умела доказывать, она предпочитала быть с собеседником на одной волне или вообще не обсуждать некоторые щекотливые темы.

Она смотрела на Дмитрия, и страх пробегал мурашками по спине, растекаясь где-то внизу. После рассуждений об истинной женственности и составляющих ее тонких мелочах она не знала, как себя вести. Мари не хотела затевать долгие, полные туманных намеков игры, она мечтала прикоснуться к попутчику, замереть в его объятиях.

Дмитрий накрыл ее руку своей рукой — и она увидела, какие у него тонкие длинные пальцы и узкая кисть. Странно, но при всех претензиях на эстетство Мари никогда не придавала значения красоте мужских рук — до сегодняшнего дня, точнее — ночи.

Она поняла, что пропала и потеряла надежду казаться «дамой, чьи взоры непреклонны».

— Мари, а почему вы называете меня Дмитрием? Мне больше нравится Митя.

— Это слишком… слишком интимно, мне кажется, — честно сказала девушка. — Кстати, а Дмитрий — это разве не Дима?

— Нет. Дима — это сокращение от древнего славянского имени Дидим. А Дмитрий — это именно Митя. Я в институте специально интересовался.

Мари никогда не слышала о древнем славянском имени Дидим, но все равно поверила.