Два часа спустя Нана была уже в квартире Димитриса, сидела за роскошным обеденным столом и в мягком свете свечи не смущаясь врала, почему не смогла прийти, как обещала. Между тем она не забывала через равные промежутки времени подносить ко рту вилку, как бы ставя точку после каждой фразы, чем безмерно злила Димитриса.

— Я уже собиралась выходить, — проговорила она и умолкла, чтобы поднести к красным, как вишенки, губкам кусочек барашка. Разжевав и проглотив его, она продолжала импровизировать, тихо и размеренно, словно диктуя: — Так вот, когда я уже собиралась выходить, уже стояла около двери… — Нана опять умолкла, чтобы положить в рот горошек.

— Собиралась выходить, и что? — не выдержал Димитрис, который никак не мог добиться от нее внятных объяснений.

— Я уже и одета была, как сейчас… (Еще один кусок. Еще одна пауза.)

— И?

— И тут появился… как ты думаешь, кто? Мой муж, вот кто.

Она говорила почти неслышно, очень медленно и с такой натугой, что ее почти не было слышно.

— Почему ты шепчешь? Я тебя почти не слышу.

— Ну, не знаю. Наверно, из-за барашка. Он до того нежный, бархатистый, прямо-таки ласкает рот, вот и не хочется говорить громко. Никогда не ела более вкусного барашка с горошком. Браво, Димитрис! Как тебе удалось придать соусу красновато-золотистый цвет? Как удалось умерить яркий красный цвет помидоров, чтобы получился золотистый оттенок?

Нана произносила это медленно, горловым, бархатистым звуком, без всяких сомнений нанизывая фразу за фразой.

— Итак, явился твой муж. А что потом?

Димитрис вернул ее к волновавшей его теме, потому что на этот раз его больше обеспокоило ее опоздание, чем похвалы.

— Ну да, явился муж, — повторила Нана, явно пытаясь выиграть время, чтобы придумать следующую ложь.

— Да-да, неожиданно явился твой муж.

Димитрис был близок к тому, чтобы потерять терпение.

— Ну, он явился, и для меня это было неожиданностью. (Нана взяла в рот салат-латук.) Я не ждала его. Он собирался пообедать с приятелями. (Салат из баклажанов.)

— С приятелями?

— Ну, с бизнесменами из-за границы.

— Что дальше? — продолжал допрос Димитрис, в голосе которого вдруг послышались агрессивные ноты.

— Он тоже удивился, увидев меня одетой для выхода, — сказала она и продолжила рассказ на одном дыхании, не защищаясь вилкой, так как уже придумала дальнейшее развитие истории: — Он-то думал, будто я весь вечер просижу дома — я сама сказала ему об этом, когда он уходил утром. Пришлось соврать, что я одета не для выхода, а потому, что незадолго до его прихода вернулась из парикмахерской. А он возразил: мол, у меня совсем не изменилась прическа. Тогда я сказала, что в этом-то весь смысл, что в парикмахерскую надо ходить прежде, чем мои непослушные волосы поведут себя как хотят, иначе мне с ними не справиться.

Он ответил: если салоны не решат немедленно проблему с женскими прическами, все мужское население в ярости объединится и раз и навсегда поставит точку в этом вопросе.

Димитрис переключил внимание на свою тарелку, делая вид, будто его удовлетворил занимательный рассказ Наны. Но он на самом деле был польщен тем, что Нана дала себе немалый труд, сочиняя столь увлекательную ложь.

— За тебя! — сказал он, и они выпили за ее здоровье.

— С тех пор как я стала отращивать ногти и носить высокие каблуки — то есть с тех пор, как я встретила тебя, — ничуть не смутившись, продолжала Нана, — мой муж как будто что-то чувствует.

Она вздохнула.

— Почему ты вздыхаешь?

— Плохой знак. Боюсь, как бы не было беды. Если он начинает так вести себя, значит, о чем-то беспокоится, значит, не доверяет мне. Может быть, он даже следит за мной. Хотел же он подловить меня. Вернулся, когда я совсем его не ждала. А когда жду,исчезает. Знаешь, он перемерил четыре костюма, прежде чем ушел. Сказал, что первые два не подходят к галстуку, а другие два не надел, потому что галстук не подходит к ним. Можешь не сомневаться, он примерил бы и пятый, и шестой, и седьмой, если бы не увидел, как я снимаю платье, смываю косметику и влезаю в пижаму. Тогда он ушел, а я вновь наложила косметику и надела платье. Теперь мне опять надо быстренько раздеться, потом, перед уходом, одеться, дойти до дома и еще раз раздеться. Моя жизнь стала сплошным одеванием и раздеванием, одеванием и раздеванием. И все же, Димитрис: как ты готовишь горошек, эти идеальные, маленькие шарики?

— Что же нам делать с твоим мужем?

— Давай забудем о нем, ладно? Я пришла сюда не для того, чтобы думать о нем. Мне просто необходимо знать, как горошек получается у тебя таким безукоризненно круглым. Настоящее колдовство!

— А если он позвонит тебе? Ведь он думает, что ты дома. Тогда что?

Димитриса всерьез обеспокоили его будущие отношения с Наной.

— Когда спишь, ты подходишь к телефону?

— Нет конечно.

— А если он вернется рано?

— Меня не будет, ну и что? Скажу ему, что у меня разболелся зуб и я отправилась к дантисту.

— К дантисту? Ночью?

— Ну да. Боль ведь может быть невыносимой. Кстати, я все время жалуюсь ему на зубы, так что он не удивится. Мы должны быть готовы к любой случайности, значит, надо заранее принимать необходимые меры предосторожности. Скажем, я дам ему твой телефон, и, если он позвонит, ты представишься моим дантистом. М-м-м-м, до чего же вкусный горошек! Божественные шарики!

— Нана! Перестань говорить о горошке! У меня уже в голове гудит. Горошек, горошек, горошек! Что на тебя нашло? Из-за тебя у меня начинается несварение! Мир рушится, твоего мужа мучает ревность, мы на краю гибели, а ты думаешь о горошке! Имей сострадание! Забудь о горошке! Или я умру!

Дамоклес не заметил, как наступил новый день. Это был прекрасный солнечный день, но ему казалось, что вокруг сплошная тьма. Его небритое лицо осунулось и побледнело, покрылось морщинами и постарело лет на десять, потому что Дамоклес, изводя себя ревностью, не спал всю ночь.

Наступивший день был днем Наны, днем неизъяснимых мук и страданий. Чем заполнить долгие часы ожидания? И что гораздо серьезнее — какие блюда приготовить к ее приходу? «Никаких, пусть поголодает — как следует поголодает. Пальцем не шевельну ради нее. Не буду переодеваться. Не буду умываться. Не буду бриться. И не буду готовить. Это будет моим протестом. Без слов. Она не заслуживает такого, как я. Она не заслуживает моих поцелуев, а она сама говорила, что никогда не знала более эротичных поцелуев. Собственно, я сам отлично себя знаю, так что могу не сомневаться на этот счет. Здесь мне ее честность или нечестность ни к чему. Нет, не получит она ни моих страстных поцелуев, ни потрясающих соусов, с которыми, как она говорит, никакие другие не могут сравниться. Никаких соусов. Никаких поцелуев. Всё».