К счастью, женщины за него заступились. Он обещал, что в дальнейшем будет заниматься исключительно своим делом — птицей, а беременными колхозницами — ни-ни.

Как раз к тому времени молочник привез из города подробные сведения о дяде Юде — о том, что он является Зелменовым, столяром и вдовцом, — и это поправило его репутацию. Главным образом пришлось по душе то, что он столяр.

Молочник, между прочим, передал дяде Юде письмецо от Цалки, в котором тот писал о своем здоровье и о том, что младшая дочь дяди Зиши, Тонька, — если отец ее помнит, — та, что уехала во Владивосток, стала там распутной. «Просто стыдно иметь такую в семье! И еще досаднее то, — писал Цалел отцу, — что сынок дяди Ичи, Фалк, тоже там вертится. Они пишут бесстыжие письма, и есть подозрение, что они поженились. Я просто убит этим, — писал он, — и не знаю, что мне делать».

Дядя Юда положил письмецо в карман — для надобности…

Молочник также передал ему устно, что бабушка Бася чувствует себя что-то не совсем здоровой (как ни странно, бабушка Бася все еще не умерла!).

Колхозники стояли вокруг дяди Юды и ждали, чтобы он сам рассказал о своем происхождении. Но дядя Юда все еще пытался отрицать, что имеет отношение к Зелменовым — он даже приводил доказательства, — но вдруг все это ему надоело, и он, рассерженный, пошел к своим птицам, хотя никто его не обижал.

С курами он успел сжиться как нельзя лучше. Говорят, он разговаривал с птицей, говорят также — и в это уже с трудом верится, — что однажды он даже играл перед ними на скрипке. Но примечательнее всего распространившийся повсюду нелепый слух, что у домашней птицы игра его имела успех и они просили «еще».

Зима. Иногда ночами бродит тощий волк по равнинам. Крестьяне уже приготовили для него волчью яму в поле, но он, этот волк, показывается только в середине ночи, у горизонта, подолгу рыщет среди снежных сугробов, а потом исчезает в запорошенном лесу.

«Красный плуг» лежит среди своих занесенных снегом садов и дышит хлевами, теплым навозом из-под широкогрудых коров, кислым запахом мокрых подойников.

Сияющая тишина стынет над далекими, сверкающими верстами.

Снег, снег и снег.

Дядя Юда иногда и в деревню заглянет. Там знают, что это новый колхозник, который играет на скрипке. Он прогуливается по селу, заложив руки за спину, и, близоруко щурясь, по-хозяйски заглядывает в крестьянские дворы. Дядя Юда здесь свой человек. Он даже успел найти себе товарища — старого крестьянина-гончара.

В теплой хате у синих оконцев сидят дядя Юда и гончар и беседуют о разных разностях.

— В Москве, — рассказывает дядя Юда, — уже делают живых кур из ваты.

— Враки, — говорит гончар.

— Машина такая есть, — продолжает дядя Юда.

— А душа у них из какой материи? — спрашивает гончар.

— Из электричества, — говорит дядя Юда.

— Таких кур я не пущу на свой порог, — говорит гончар.

— Ну и правильно, — отвечает дядя Юда.

Снег, снег и снег.

Дядя Юда и гончар — как две зимующие под снегом редьки. Они на редкость любят друг друга. Бывает, что гончар приходит к дяде Юде с ответным визитом, — тогда они садятся в курятнике и щупают кур…

Это хороший отдых.

Вообще, у дяди Юды дела пошли хорошо, и однажды, когда к нему пришел гончар, дядя даже широко улыбнулся. Это было странное зрелище: глаза закрылись, морщинки разбежались по всему лицу, он раскрыл рот и обнажил десну с торчащим в ней единственным зубом.

По этой улыбке видно было, что дядя Юда наконец нашел свое успокоение. Но к сожалению, ненадолго. Случилось несчастье, которое никто не мог предвидеть, и дядя Юда вдруг поседел за одну ночь.

В деревне была гулянка. Дядю Юду пригласили играть на скрипке. Гончар пришел в «Красный плуг», как всегда, помочь дяде приготовиться перед его выступлением, и они отправились в путь.

Друзья выглядели как два старых веника, впрочем, смеяться тут не над чем.

В этот вечер дядя Юда был в ударе. Его поставили на стол, и он играл. Играл так, что хватало за душу.

Потом выпили немного.

Гончар как только пригубит, так засыпает. А дядя Юда все играл. Деревенские парочки плясали, как всегда: сначала в доме, потом в сенях, потом черт знает где.

Дядя Юда играл с остервенением. Увидев, что в доме никого больше нет, он вышел играть на улицу.

Снег, снег и снег.

Снег светлее огня. Луна выплывает из-под снега. Тихо. Гладко выстроганные поля без единого пятнышка. Крест, а возле него на чистом снегу короткая, аккуратная тень. Одна звезда, крупнее и холоднее других, висит над застывшими полями.

Дядя Юда ступает, неуклюже вскидывая ноги, и все играет, играет и играет. Луна тяжелит шапку. Вдруг нога куда-то провалилась, все кругом вздрогнуло, перекувыркнулось, и он упал под снег.

Дядя Юда сразу протрезвился, заворочался и почуял сырую, промерзшую землю. Он стал нащупывать около себя очки. В темноте, недалеко от него, блуждали два фосфорических огонька. Стоял тяжкий дух — пахло шкурой.

Но куда попал дядя Юда?

Понемногу глаза его различили в темном углу волка на задних лапах.

На рассвете дядю Юду вытащили из волчьей ямы с поседевшей бородкой.

А гончар, конечно, умер.

«Мои дорогие родители!

Извините меня за то, что долго не писал, — просто не было времени. Мы так загружены работой, я и Тонька, что о вас, мои дорогие, совсем забываем. Но теперь мы будем писать чаще.

Я здесь ближе познакомился с Тонькой, так как я на ней, как это говорится на вашем языке, женился. Она интересная дивчина, преданная телом и душой делу социалистического строительства. От мелкобуржуазного индивидуализма она уже почти освободилась. Я верю, что в процессе работы она окончательно выровняется и мы получим в ее лице настоящего, классово выдержанного работника на хозяйственном фронте.

Мои милые, энтузиазм рабочего класса велик — это заметно во всех областях нашего строительства. Но надо признать, что инициатива трудящихся не всегда поддерживается надлежащим образом и множество миллионов, если не миллиардов, пропадают для государства.

Вы спрашиваете меня, что я делаю и накопил ли я уже немного денег? Мои наивные, наивные родители, о чем только вы, сидя там, думаете! Я уехал из дома не затем, чтобы копить деньги. Я прибыл сюда, чтобы стать на одном из ответственнейших участков строительного фронта — на культурном фронте.

У нас в Советском Союзе руководящая роль в культурном строительстве, как и во всем социалистическом строительстве, принадлежала и принадлежит пролетариату. Вот почему партия ставит себе задачей, чтобы пролетариат овладел всеми отраслями культуры, потому что от этого, с одной стороны, зависит пролетарское содержание культуры, с другой — это поможет еще больше укрепить влияние пролетариата на основные массы крестьянства.

Мои дорогие, Тонька ушла на заседание, она, наверное, придет поздно вечером, поэтому я теперь топлю печь и грею для нее чай. У нее большая общественная нагрузка, и не только Тонька, мы все сейчас работаем очень напряженно, потому что никто не отрицает того, что у нас еще имеются большие трудности на нашем победоносном пути к социализму.

На днях у нас было интересное собрание, посвященное борьбе с потерями. Тонька перед тысячной рабочей массой огласила ряд интересных фактов и цифр, рисующих наше небрежное отношение к внутренним ресурсам. Такой четкости мысли я уже давно не наблюдал.

Наши потери в хозяйстве исчисляются сотнями миллионов рублей, двести тысяч тонн лишнего металла мы тратим ежегодно, полтора миллиарда лишнего кирпича у вас уходит только потому, что мы строим, по старой привычке, слишком толстые стены. Отбросы пищевой промышленности могут нам давать ежегодно, по приблизительным расчетам, двести миллионов рублей. Еще хуже обстоит дело в сельском хозяйстве. Замена обычных семян селекционными может дать повышение урожайности на целых двадцать процентов. Мы отпускаем недостаточно средств на борьбу с полевыми вредителями, в то время как эти расходы тут же будут покрыты сторицей. Суслики, например, съедают ежегодно только в РСФСР хлеба на сорок пять миллионов рублей, саранча — на тридцать миллионов, гусеницы — на шесть миллионов, вредная черепашка — на сто семьдесят два миллиона и т. д.