– Генерала Фузаля?

– Да.

Официант, выслушав их пожелания, бросился выполнять заказ. Посетителей становилось все больше, и через несколько минут свободных мест почти не оказалось. За столиками сидели человек двести: молодых и старых, богатых и бедных. Некоторые стояли у витрин магазинов в дальнем конце галереи. Из створчатой двери вышли три человека: один нес скрипку, другой – флейту, а третий сел за фортепиано, стоявшее на небольшом возвышении рядом со столиками. Зазвучала музыка.

– Через десять минут выйдет Телиса, сэр, – сказал Джонсон и тихо добавил: – Мне сказали, что она – последнее увлечение принца. Он слышал ее однажды по радио и сразу же прибыл сюда. Он храбрый малый, отрицать этого нельзя, как вы понимаете. Я видел его собственными глазами и убедился в этом. Жалко, что малышке всего шестнадцать или семнадцать лет.

«Бог с ними, с прегрешениями Асира, посмотрим, что за итальянец ужинал с Барнеттом», – подумал Роджер.

Но не от всего можно было так легко отмахнуться. Нужно было следить за каждым углом кафе. Надо сказать, что ему очень нравился Джонсон. Если один вид хорошенькой итальянки поднимал настроение сержанта, скрашивая его одиночество в Милане, что ж – это отлично.

Тем временем терпеливая толпа стала еще больше. Через несколько минут Джонсон наклонился и сказал по-английски:

– Слух о том, что у принца и Телисы завязался роман, стал всеобщим достоянием. Об этом говорят все. Я никогда не видел здесь такой толпы.

Народу действительно стало слишком много.

А затем появилась и певица.

«О-го-го!» – подумал Роджер и взглянул на Джонсона. Тот улыбался. Маленькая синьорина одним своим видом доставляла ему огромное наслаждение, и в этом не было ничего удивительного, такое же впечатление она производила на остальных. Она вышла быстрым шагом и казалась смущенной. По английским меркам она была мала. На ней было простое черное платье с короткими рукавами, и чего-либо помимо этой простоты для ее молодости не требовалось. Она была удивительно хороша, и мужчины, очевидно, легко теряли из-за нее голову. Сияющие темные глаза, блестящие пышные волосы, цвет лица – все было восхитительно. Она была само совершенство.

– Настоящая королева, правда? – прошептал Джонсон.

Роджер заметил, что сам улыбается.

Но скоро перестал: в зал вошли Уайттекер и Джанет, и Уайттекер совершил чудо, отыскав два места. Они не видели Роджера, но он видел, что едва они сели, как рука Боба заиграла на спинке стула Джанет и раз или два задержалась на ее плече. Было бы, конечно, смешно и странно требовать, чтобы он не делал этого.

Девушка начала петь, и в зал полились кристально чистые звуки.

С первой же минуты все замерли, даже официанты не двигались; никто не трогал стаканы и чашки, никто не двигал стульями и не прикуривал сигареты. Восхищение преобразило лица собравшихся, а девушка пела; ее манера была совершенно естественна, без всякого позирования или наигранности. С таким голосом она достойна была петь в «Ла Скала».

Она спела три песни. Роджер не знал ни одной из них и не понимал ни слова, но это не имело никакого значения. Пока она пела, Роджер забыл и о Джанет, и об игривой руке Уайттекера, и о Барнетте, и об испуганной девушке там, в отеле, и даже об итальянце, ради которого пришел сюда. Ничего не существовало, кроме этого голоса.

До тех пор, пока она не кончила петь.

Когда голос девушки смолк, воцарилась тишина, а затем стены содрогнулись от овации и криков восторга.

Теперь Роджер опять увидел руку Уайттекера, уверенно устроившуюся на плече Джанет. Наклонившись, он что-то нашептывал ей, и их лица были совсем рядом. Джанет слегка покачала головой.

«Проклятый мерзавец…»

– Красавец, – зашептал сержант Джонсон, забывшись, – вон тот парень, который был с Барнеттом.

Роджер отвел взгляд от Джанет и Уайттекера, чтобы разглядеть итальянца, пробиравшегося сквозь толпу. Два официанта заметили его и немедленно поспешили на помощь. Он сел за маленький столик, по-видимому специально зарезервированный для него. Аплодисменты не смолкали, и девушка стояла со сложенными руками, улыбаясь, как маленький ребенок, довольный тем, что хорошо прочитал стишок.

– Вы уверены, что это тот самый человек? – спросил Роджер.

– Абсолютно, сэр.

– Вы думаете, мы сможем последовать за ним?

– Мы можем попытаться, – сказал Джонсон. – Где-то поблизости должен быть запаркован его здоровенный автомобиль. Всегда можно определить, когда у этих людей есть деньги. Слишком он молод.

Роджер кивнул головой.

Ему хотелось получше рассмотреть итальянца, и было неприятно, что его взгляд все время невольно обращался к Джанет и Уайттекеру. Самым неприятным было то, что он сам устроил их тет-а-тет. Только сейчас он разглядел в Уайттекере те неприятные черты, которые раньше не замечал: чрезмерное легкомыслие или трусость, которую он проявил тогда со змеей (хотя можно ли укорять за это человека?), или его откровенное признание, что он мог бы втереться в друзья к Энн Пеглер, но не сделал этого лишь из-за того, что боялся потерять благосклонность Северини. На все это в отдельности находились вполне убедительные объяснения, но если собрать все вместе, да еще добавить его руку, которая то скользила по волосам Джанет, то гладила ее плечи, то неудивительно, что Уайттекер совсем низко пал в его глазах.

«Ладно, забудь это и не будь дураком!» – подумал Роджер.

Итальянец выглядел лет на тридцать пять. Его оливковая кожа была очень гладкой, даже какой-то слегка припудренной – обычно такая бывает у всех хорошо одетых людей. Но, по-видимому, на ней все же скоро проступит черная щетина. Он казался не интересным, а просто прилизанным, с довольно длинным крючковатым носом, пухлыми губами и круглым подбородком, который можно было назвать слабовольным. Он слушал девушку, приоткрыв рот и закрыв глаза, так что можно было подумать, что он дремлет.

– Я вот что скажу вам, сэр, – проговорил Джонсон после долгого раздумья. – Проще всего было бы спросить, не может ли он сам ответить на некоторые вопросы, касающиеся Барнетта. Мы быстро определили бы, говорит ли он правду – мой итальянский меня не подведет. Кстати, однажды я слышал, как он разговаривал с одной английской парой и, если не считать небольшого акцента, его английский был на таком же уровне, как ваш или мой. Попробуйте, сэр, ведь если мы его упустим, мы можем потом пожалеть, что не сделали попытку зацепить его.

– Прежде всего попытайтесь выяснить, не знают ли официанты его имени и откуда он прибыл.

– О’кей, сэр. – Джонсон согласился, но было очевидно, что он не одобряет такой подход.

Он поговорил с официантом, который кивал головой, обещая навести справки. Девушка опять начала петь, и публика замерла. Лишь пальцы Уайттекера продолжали двигаться.

Песня закончилась.

На этот раз девушка ушла со сцены и скрылась за дверью. Казалось, никогда и нигде зал не взрывался такими горячими аплодисментами, как здесь сейчас. Девушка была не просто хороша, она была изумительна. И придет, конечно, время, когда она…

«Проклятый Уайттекер!»

Подошедший человек тронул Джонсона за плечо и что-то прошептал ему на ухо. У Джонсона округлились глаза, а; толстые губы изобразили «О». Затем он наклонился к Роджеру и тихо проговорил:

– В гостинице неприятное происшествие, сэр. Муччи убили, когда он пытался скрыться от полиции. Северини просит вас, сэр, вернуться. Хотите, чтобы я остался и выяснил, кто этот малый?

Роджеру надо была быстро решить: пойти с этим, одетым в штатское посланцем Северини в отель и выяснить, что произошло с Энн Пеглер, или отдать предпочтение своему основному заданию. Надо сказать, что думать ему очень мешала рука Уайттекера, с вопиющей бесцеремонностью лежавшая на плече у Джанет. В этот момент Уайттекер убрал ее и доставил тем самым Роджеру кратковременное облегчение.

Итальянец, за которым наблюдал Роджер, расплатился с официантом, и тот зашел за его спину, готовый отодвинуть стул, как только посетитель встанет. Люди, толпившиеся позади столиков, начали расходиться, официанты забегали с заказами, сделанными еще до того, как девушка начала петь, а посетители стали шумно обсуждать концерт.