К тому же, если вы хотите войти в доверие к местным жителям, ни в коем случае не обращайтесь к ним по-итальянски. Это язык, на котором говорят в Риме, и, следовательно, язык налогового сборщика, обмана и беды.

А Италия для уроженца горного селения — это где-то очень далеко, и Милан для него менее понятен и более призрачен, чем Америка. Его Италия — это стены его городка и поля вокруг, а Рим — главная площадь. Он предан самому себе и своей семье, в крайнем случае может быть предан своей улице или даже своей части- города. Во времена тяжких испытаний, какие, например, выпали на долю Санта-Виттории, когда на карту были поставлены и жизнь и достояние всех ее жителей, люди могли быть преданы даже городу в целом. Но и только. Ну что, скажем, значит для Санта-Виттории Сардиния? Граница преданности ее жителей проходит по последним виноградникам у подножия горы.

А Санта-Виттория — это виноградники… и вино. И больше ничего. Не будь вина, даже сам господь бог, по словам местных жителей, не знал бы, зачем нужна Санта-Виттория. Я перестал существовать для жителей Санта-Виттории, когда они увидели, как я разбавил минеральной водой их густое черное вино и тем самым словно уполовинил смысл их жизни, развел водою плод их труда. После этого они даже лгать мне перестали.

Ну а Роберто Абруцци — я ни разу не видел его, хотя говорил с ним. Он звонил мне в гостиницу и просил позвонить ему, потому что он-де не в состоянии платить за разговор, после чего мы беседовали часами. Абруцци — американец; он не может вернуться в СНГ А или, вернее, считает, что не может, из-за того, что произошло. Я не уверен, что он в самом деле американец. Вполне возможно, что он итальянец, но выставляет себя американцем, считая, что таким образом найдет лучший сбыт для своих записок. В нашей стране понятия не имеют о том, как изобретательны итальянцы, к каким хитроумным способам прибегают бедняки в горных селениях, чтобы протянуть еще один день. Но когда вы прочтете то, что написал Абруцци, мне думается, вы, как и я, поверите ему.

За еду и кров жители Санта-Виттории потребовали, чтобы он рассказал их историю и записал великий подвиг, который совершил народ этого городка летом и осенью 1943 года. Они поручили Абруцци написать книгу, потому что он американец и, следовательно, должен знать, как это делается.

Абруцци нелегко было начать. Никто в Санта-Виттории не написал ни одной книги, да и не многие жители умели читать, но все знали, как должна быть написана эта книга.

«Опиши каждую мелочь, опиши все, как было. Толстые книги лучше тонких, — сказал ему Витторини, старый солдат и один из грамотеев Санта-Виттории, — Рассказывай что хочешь, только чтоб красиво было».

А священник — падре Полента — однажды утром вручил ему такую записку:

«Запомни вот что, Роберто. Слова должны скользить по бумаге, как лебедь по воде. Движение это должно быть заметно глазу, но не должно озадачивать ум».

После этой записки Роберто Абруцци целый месяц не мог написать ни строчки. Он смотрел на свое перо, и оно казалось ему неуклюжей рыжей лапой. Народ поручил ему создать лебедя, а у него рождалась свинья. Но в конце концов Роберто все-таки написал, потому что его побуждало писать нечто более сильное, чем тщеславие жителей Санта-Виттории. И он признается, что обокрал их. Чтобы рассказать о себе, о том, что он считает своим позором, но о чем не может молчать, потому что этот позор жжет его, он вынужден был использовать историю великого подвига Санта-Виттории. Роберто Абруцци дезертировал во время войны, однако его не покидает надежда, что если он об этом расскажет, то, возможно, найдутся люди, которые поймут его, и тогда он со временем сможет вернуться на родину, в Соединенные Штаты, и начать там новую жизнь. Это цена, которую он просит читателя заплатить за рассказ о Санта-Виттории. В общем, не такая уж большая цена.

Итак, перед вами подкидыш, которого я решил усыновить. Из незаконнорожденного младенца — разрозненных листков рукописи Роберто Абруцци — и выросла эта книга.

Монтефальконе, 1962 Нью-Йорк, 1965

Час, когда все это началось, известен. Известен с точностью до минуты. Все было тут же занесено на бумагу. Даже какая была в это время погода — и то известно. Кому-нибудь может показаться, что тут нет ничего удивительного, но, если принять во внимание, что многие поколения людей, живших в Санта-Виттории, не оставили в истории этого городка никакого следа, вышеозначенный факт становится примечательным.

Падре Полента — вот кто сделал эту запись. Он работал в своей обшитой деревом комнате на самом верху колокольни, когда заметил вдруг свет, скользивший по Речному шоссе, что идет от Монтефальконе. Временами па шоссе падал яркий и чистый луч света, а потом велосипед попадал в полосу тумана, наползавшего с реки, и тогда луч превращался в круглый влажный шар и становился похож на фонарь, опущенный на дно озера, или на луну в снегопад. Этот свет раздосадовал священника. Как все, кто не спит по ночам, он считал ночь своим личным достоянием. Он отошел от окна и начертал такие слова у себя в дневнике:

«1 ч. 21 мин. пополуночи. Этот козел Кавальканти опять куда-то крадется. Надо сказать его матери: пусть не выпускает мальчишку по ночам из дому, если не хочет, чтобы его нашли мертвым».

Ниже он сделал приписку красными чернилами и трижды подчеркнул ее:

«Зимние туманы снова наползли. Ха! Новый рекорд!»

Священник ненавидел туманы. Из-за них он и забрался сюда — на самый верх колокольни. Однажды он почувствовал, что в его легких завелась плесень, которая впитывает влагу как губка, и тогда, бросив богатый приход на севере Италии, он подыскал себе это нищенское местечко, чтобы спастись от сырости северной зимы.

«А как у вас тут с туманами? — спросил он. — Туманы у вас бывают? Есть ведь и в горах городки, подверженные туманам».

Члены приходского совета поглядели друг на друга с недоумением: туманы? Они и слова такого не слыхали.

«Ну, зимой иногда случается туман, — произнес наконец один из них. — Дня два-три, от силы неделю. Так вы, верно, сможете уехать куда-нибудь на недельку-то».

«Я очень боюсь, как бы у меня не отсырели легкие», — сказал Полента.

Первый год все шло хорошо, а на второй год зимние туманы поползли вверх с низин и соскользнули вниз с высоких гор — и это длилось с октября но апрель. И вместе с туманами в душу священника закралась горечь, и из года в год она укоренялась там все глубже и глубже. На свои кровные деньги он отремонтировал старинную колокольню на Народной площади и хорошим сухим деревом обшил изнутри стены комнаты, в которой когда-то помещались дозорные. Вершина колокольни плавала над пеленой тумана, и вот много лет назад пастырь забрался туда наверх, оставив внизу свое стадо.

Поселившись на колокольне, священник спускался вниз раз в неделю, чтобы отслужить мессу (отпраздновать смерть Иисуса Христа, неизменно пояснял каменщик Баббалуче), а если потребуется, прочитать отходную и совершить погребение — два обряда, которые, как говаривали люди, Полента всегда отправлял с большой охотой. Имя его все давно позабыли, и это вполне устраивало священника. «Полента» — название простого грубого блюда из пшеничных зерен, крестьянская еда, распространенная на севере Италии. Здесь у нас считают, что это корм для свиней.

Вторично подойдя к окну, священник был немало удивлен, увидав, что велосипед уже свернул с Речного шоссе и продвигается по проселку, ведущему к подножию горы и тропе наверх. Выглянула луна, и пронизанные лунным светом пласты тумана заколыхались над городом, словно светящиеся знамена, но это зрелище вызвало в священнике лишь еще большее омерзение. Когда велосипед скрылся из глаз, утонув в тени гор, там, где дорога была уже не видна с колокольни, Полента возвратился к прерванному занятию.