— У тебя что, проблемы? — спросил Роберт. — Надрался, разлил пиво и даже не извинился! Прикрой уже рот и возьми себя в руки, чтобы мне за тебя не краснеть! В конце концов, я тебя сюда привёл, не позорь меня!

Я отставил в сторону тринадцатую бутылку.

Хватит пить. Больше не влезет, даже и на халяву. Я уже накачался. В какой-то степени Роберт прав.

На лицах, скачущих вокруг меня, перемешались истерия и тщеславие, превращая их в чудовищные хари взвинченной, возбуждённой стимуляторами, беснующейся массы. Гигантская сбивалка, миксер.

— Я могу тебе сказать, почему никто из нас не пришёл тогда на ваш бал, — прошипел я в лицо Роберту, который нервно теребит свои пуговицы, озабоченный своей репутацией. — Потому что мы научились взирать на всё тупо и безучастно и только поэтому не стали убийцами тех нескольких глупых младенцев с обкаканными попками и пластмассовыми погремушками. Эти младенцы не стоят и одного дня кутузки!

— Послушай, не нарывайся, а, всё-таки я тебя пригласил сюда, так или нет?

Женщина отлепилась от его плеча и шагнула вниз, в танцующее месиво. Дело не заслуживало даже её комментариев.

Руки неистово возносятся вверх. Моление богу вечеринок и тусовок.

— Вот видишь, ты даже баб моих распугал! Давай-ка лучше отправляйся домой! Иди, иди, так будет лучше…

— Ах ты дерьма мешок! Я когда-то пять часов просидел рядом с тобой, чтобы извлечь из тебя одно-единственное слово! Потом доктора о тебе позаботились, да? Повыщелкали у тебя из ушей всё твоё упрямство! Но, похоже, оказались не очень большими мастерами в точной механике, а? Промахнулись слегка? Ты ещё хуже, чем это пиво! — Он плеснул мне в лицо содержимое своего стакана.

В ответ я врезал ему по морде. Настроение сразу пошло в гору. Я — перебродившая европейская тоска, а он — отрыжка американского пристрастия к удобствам. Греко-немецко-итальянская опера против бродвейского мюзикла.

Он выхватил из кармана финку с перламутровой рукоятью. Хотел кратчайшим путём донести до меня своё мнение. Я пнул его в солнечное сплетение. Он сложился пополам и рухнул.

— Да кто ты такой, что ты там о себе воображаешь? Угрожать мне ножом! Я тебе не кусок варёной колбасы!

Но Роберта здесь все любят. Он постоянный клиент. У него тут полно друзей. Сейчас они набегут со всех сторон, собьют меня с ног, швырнут на пол и затопчут в ритме танца.

К счастью, как раз завели медленную музыку. Вроде вальса. Я отбивался во все стороны. Попутно поцеловал чьё-то обнажённое бедро. Но мне всё было безразлично. Больше никаких утопий и иллюзий. Кровь, залившая мне лицо, приостановила нападавших. Кто-то из официантов уже звонит в полицию. Самое время уносить ноги. Они расступаются, давая мне дорогу. Роберт уже снова сидит у стойки бара и трясет головой, его с двух сторон утешают.

Я ринулся по лестнице, мимо растерявшегося охранника, наружу, в боковые ответвления боковых улочек, через заборы и контейнеры для бутылок, мимо дерущихся персидских котов, срезая углы, напрямик через клумбы и садики, на таран, на таран, мимо балконов, обсаженных цветами. Через перекрёсток. Вот зелёная лужайка. Куда это я попал? Возвышается какой-то гигант с железной дубиной! Что? Правильно, это источник «Нептун». Не надо бояться. И никаких утопий больше. Я сую голову в воду. Она холодная, щиплет уши. Старый Ботанический сад. Неприятно истекать кровью в темноте: не видно, сколько крови теряешь.

Вообще, такое впечатление, что там, наверху, творится такая-то неразбериха. Свет фонарей расплывается и превращается в туман, колени у меня подгибаются, тяжесть перекидывается с одного плеча на другое. В груда сквозняк. Это не упокаивает. Господи, душу раба Твоего. Черви полезли у меня изо рта и из носа. Это не упокаивает, Господи, душу раба Твоего. Я ползаю вокруг по гладкой, холодной, мокрой гальке, глазные яблоки вываливаются у меня из глазниц и катятся прочь, и я остаюсь незрячим.

Мальчик думал о Катрин, о прекрасной, ослепительной Катрин, тело которой так отчётливо возникало перед его внутренним взором. Он невинно мечтал о ней, сидя на берегу реки.

Вот он подкрадывается к Катрин сзади, толкает её в воду и видит, как она исчезает в водовороте. Серебряная пена закипает в её волосах, прежде чем она уходит в глубину.

Мальчик высидает десять секунд, потом прыгает Ледяной холод Лойзаха нещадно бьёт его по рёбрам «Кролем, быстро, плыви кролем, быстрее, плыви что есть мочи, иначе от холодной воды тебя сейчас хватит инфаркт на седьмом году жизни! Ныряй в водоворот, только следи, чтобы не напороться на острый подводный камень! Она должна быть где-то тут недалеко, ты должен её как можно скорее найти, а не то вода хлынет ей в горло, ворвётся в лёгкие!»

Как и следовало ожидать, он без долгих поисков тут же натыкается на неё. Его пальцы переплетаются с её пальцами. Катрин вцепляется в него, в паническом страхе обхватывает его руками и тянет вниз, на дно. Плыть в таких условиях невозможно. Единственное, что ему остаётся, это, достигнув дна, отталкиваться от него, вскидывать голову над поверхностью воды, хватать порцию воздуха и снова уходить на дно.

Через сотню метров ниже по течению река становится спокойнее и мельче, там уже можно перейти её вброд, и быстрое течение не сбивает тебя с ног.

В порыве радости он несёт обморочную Катрин на берег и сразу принимается делать ей искусственное дыхание рот в рот.

Разумеется, положение было критическое, но также разумеется и то, что через несколько минут румянец уже разлился по её щекам, Катрин открыла глаза и зашептала своему спасителю слова восхищения и благодарности.

Мальчик быстро обсох под горячим солнцем. Дальше этой картинки его мечты не продвигались. Завтра он обязательно подумает над продолжением А пока что он вглядывался в ледяную, прозрачную воду Лойзаха чистейшую воду, стекающую с горных вершин.

В мелководье стояли форели, спокойно застыв в ожидании, слегка шевеля плавниками. В прошлом году в последние выходные каникул в гармишском кемпинге мальчику удалось поймать одну форель голыми руками.

Это вызвало тогда всеобщее удивление и внимание. Он решил попытать счастья и на этот раз и осторожно подкрался к воде.

Форели разевали рты и казались безучастными ко всему. Спины их пестрели красными крапинами, они медленно двигали хвостовыми плавниками туда-сюда и стояли против течения на одном месте во всей своей совершенной красоте.

Рука его опустилась в воду и со звоном разломала зеркальную гладь на мелкие осколки. Форели брызнули врассыпную.

Он ощутил подушечками пальцев гладкое прикосновение холодной рыбьей кожи. И больше ничего. Разбитое зеркало воды вновь срослось без следа.

Наверное, ему уже больше никогда не бывать таким ловким и проворным, как в прошлом году, и не поймать рыбу руками. Может быть, тогда, в прошлом году, это была чистая случайность, размышлял он, может, та форель была сонная или решила покончить жизнь самоубийством?

Мальчик побрёл на середину реки, к продолговатому острову, который очень хорошо подходил для игр и приключений. Какие-то ребятишки начали строить там плотину и натаскали больших камней. На этом острове часто находили в песке ржавые патроны В последние недели войны здесь шли бои.

Мальчик взял зелёную бундесверовскую сапёрную лопатку (отец дал ему на время поиграть) и стал рыть ямку, которая уже была, поглубже. Он рыл до тех пор, пока в ямке не появилась грунтовая вода. После этого он перешёл к следующей. Игра увлекла его. Весь остров был уже изрыт такими норами.

Катрин. Ах, Катрин уехала в Гёттинген Ему придётся безутешно мучиться в третьем классе народной школы не видя её каждый день, как он привык Никогда больше ему не доведётся тайно сопровождать её из школы домой Катрин, его первая, сладчайшая любовь. Теперь она уехала. Никогда больше не придётся ему получать оплеухи за позднее возвращение домой из-за того, что тайный обходной путь оказался слишком долгим.