Девочка с зажатым в ладони мобильным телефоном лежит на горячем июльском асфальте. Руки вдоль тела. Хотя тела — почти нет. Лишь раны, сожженная кожа, кровь да пузыри от ожогов. Ей лет 20, не больше. Открытое девичье лицо, огромные голубые глаза, полуоткрытый рот.

Сотрудник милиции аккуратно снимает с ее руки часы, потом — золотые украшения и складывает все в пакетик.

Чуть поодаль — другая девушка. Перед смертью, вспоминают очевидцы, она присела на корточки и, зажмурив глаза, вскрикнула «Ой!». А потом — хлопок, словно петарду взорвали.

Из-за нее — темноволосой — погибла та, с мобильником в руке и широко открытыми глазами. В них — этот мир, каким она его любила и видела в последний раз.

ФСБ включает сотовую связь спустя какое-то время после взрыва, и в руке первой начинает трезвонить телефон. Настойчиво, требовательно, неугомонно.

В руках у темноволосой тоже зажата телефонная трубка. Но она молчит. Вокруг трупов — толпа зевак.

Им обеим лет по 20. Но одна видела смерть, а другая — рай. Одну уже ищут родные, узнав из экстренных выпусков новостей о взрыве; другую не ищет никто.

…Через несколько дней убитая горем мать причитает у морга, приехав забрать тело дочери.

— За что убили мою девочку? Она такая хорошая была, добрая, музыку любила… На концерт пошла — музыку послушать… А встретила смерть. Я хочу похоронить свою девочку в свадебном платье, она у меня такая красивая, еще замуж не успела выйти. Кто мне объяснит, почему я не могу так сделать?

Возле матери появляется медсестра:

— Нельзя, понимаете? Она… не в том виде, чтобы на нее одевать платье… понимаете? Извините…

Шепотом говорят о том, что тела будут выдавать только в закрытых гробах: холодильников на всех не хватило, из-за «перегрузки» морга тела погибших лежали в пластиковых пакетах на полу. Из-за июльской жары сильно испортились.

Их выносят в забитых наглухо гробах.

— Я хочу похоронить свою доченьку в свадебном платье, я хочу, чтобы она к Господу красивой пошла, невестой… Она ведь даже замуж не успела выйти… Может, там…

Мужчина, выходящий из морга, вполголоса:

— Этих… террористок… вообще в холодильник не положили… Вонь от них такая… И забирать некому.

Вот так. Шахидка и ее жертва. Чеченка и русская. Их жизнь прервалась в одну и ту же секунду. Они были ровесницами. Прожили разную жизнь. Но смерть стерла все различия. Все, кроме одного: русскую похоронит мать, а у чеченской даже не будет могилы.

У меня спрашивали: «Что ты хочешь написать о них? Оправдать? Смерть убитых ими детей, подростков, женщин, стариков оправдать? Ты хочешь вызвать к ним жалость? Ты вообще понимаешь, что происходит? Они убивают НАШИХ детей! Им нет прощения!».

Или: «Как бы я хотела, чтобы они горели в аду синим пламенем! Мой мальчик просто стоял в очереди за билетами, он просто пришел на концерт, он ничего плохого им не сделал, он у меня учился, жить хотел, любить хотел. Как я их ненавижу!».

Это о последнем теракте на рок-фестивале в Тушино. Москва содрогнулась от двух взорвавшихся девочек-чеченок. Осколки от их поясов — проволока, гвозди, порох — пронзили сердца всех, кто живет в России.

Не потому, что было жаль погибших, — потому что все испугались, что в следующий раз женщина-смерть окажется рядом с ними.

Редактор одного издательства: «Что ты хочешь о них написать? Журналистское расследование о том, где они родились, жили и как стали «живыми бомбами»? Да ты посмотри, газеты об этом уже написали. Вот вчера: «Террористку похитили из дома за пол года до теракта… Ага… вот… она любила плюшевых медведей и во всем слушалась папу и маму… Брат — ваххабит». Ну и что? Разве это проливает какой-нибудь свет на то, что происходит? Писать о них надо будет, когда все уже закончится. Вот тогда и опубликуем. Подведем итоги, проанализируем, что же это было такое».

Но я не хочу писать, когда все уже закончится. Я не хочу считать трупы и подводить печальные итоги «нового явления в российской истории».

Хотя, наверное, так было бы легче. Посчитать, проанализировать и сказать, что мы все с вами были свидетелями исторических потрясений.

Нет, я хочу написать о «новом явлении российской истории» сегодня. Сейчас. И ни днем позже.

Потому что я не хочу считать теракты, я хочу их предотвратить. «Осведомлен — значит, предупрежден».

Я год ездила по Чечне, собирая по крупицам правду об этих женщинах. Женщинах, взорвавших себя ради… Идеи? Мужчины? Или из-за того, что не было выбора?

Правда — она всегда есть. Ее только нужно найти. Она где-то между пропагандой — той, чеченской, и нашей, спецслужбовской.

И что? Книга уже закончена, запятые и ударения проставлены, но только поднимаю голову и начинаю слушать то, что говорят вокруг, — теряюсь.