Лифта долго не было, и Вера пошла пешком. Она старалась не думать о том, что происходит там, в комнате, но перед глазами стояло окровавленное лицо Коли. Она хотела позвать на помощь охранника, но передумала. «Я не могу им помочь. Им никто не может помочь. Никто».

Охранник ее не узнал…

– До свидания, – сказала Вера и вышла на улицу.

Она снова была одна. Она всегда была одна.

10

Москва – большой город. Тут есть широкие проспекты и тихие переулки, рестораны и кинотеатры, музеи и супермаркеты, небоскребы и старинные особняки. И чтобы добраться из одного конца города в другой, нужно целый час ехать на метро. Москва – большой город. Но куда пойти холодным ноябрьским вечером, когда в кино уже закончился последний сеанс и ледяной ветер рыщет по темным переулкам в поисках добычи, когда, подняв воротники, поздние прохожие спешат по домам и желтые окна безразлично глядят на тебя из темноты? Стрелка часов показывает одиннадцать – и в окнах гаснет свет. Город засыпает… Но на старом Арбате в это время еще кипит жизнь.

Вера вышла из метро и повернула налево.

В подземном переходе, подражая Земфире, девушка с бледным лицом пела под гитару. Вокруг нее собрались люди, всего человек десять: одни танцевали, другие просто слушали, некоторые подпевали, покачиваясь в такт музыке:

– Но у нас СПИД, и значит…

Один из молодых людей стоял в стороне и разговаривал со старухой, которая сидела на ступеньках в каком-то невероятном, пестром, как цыганская юбка, тюрбане. Этот экзотический головной убор самым неожиданным образом сочетался с тусклым, изъеденным молью полушубком, из-под которого выглядывало демисезонное клетчатое пальто. Этот, необычный гарнитур дополняла цигейковая безрукавка, надетая поверх полушубка.

Когда молодой человек ушел, Вера, не зная, что делать, подошла к старухе и, достав из кармана десять рублей, молча протянула ей деньги. Старуха поблагодарила и, сунув деньги в карман, стала разглядывать Веру, как разглядывают манекен в витрине магазина: широкие трубы штанин, ботинки «Доктор Мартинз», черная пуховая куртка, вязаная шапка «Naf – Naf», тоже черная, и такие же перчатки.

– «Naf – Naf»? – сказала старуха деловито.

Доктор наук, который просит милостыню, в наше время не редкость. Бездомная старуха, которая читает на иностранных языках, тоже. Но это модное слово, которое так естественно выглядит на страницах дорогих журналов, в ее устах звучало, по крайней мере, странно.

Вера молчала.

– Что ты тут делаешь? – строго спросила старуха.

Вера замялась.

– Понимаете… дело в том… я как раз иду домой… Старуха достала из кармана выглаженный, белый как снег носовой платок.

– Это ты в отделении будешь рассказывать, сухо сказала она и высморкалась. – Следователю.

Вера не нашла что ответить.

– Ну что, – старуха аккуратно сложила платок и сунула его в карман, – ушла из дома?

– Ушла, – честно сказала Вера.

– Замерзла? – спросила старуха.

– Гагачий пух, – Вера похлопала себя по карманам куртки, – очень теплая вещь.

– А ночевать где будешь?

Вера пожала плечами.

– Вот именно, – старуха чихнула и снова до стала из кармана платок. – Сначала надо думать, а потом делать.

– Я хотела остаться у моей двоюродной сестры, – объясняла Вера. – Она живет в общежитии. Но там было много народа, и я…

– Ага, – сказала старуха, давая понять, что этот рассказ не внушает ей доверия, – там было много народа, и ты решила переночевать на улице.

Она высморкалась.

– Нет, понимаете…

Вера с удивлением заметила, что готова рассказать ей всю свою жизнь. Так иногда бывает, если видишь человека в первый и последний раз: что бы ты ни говорил, это ни к чему тебя не обязывает и ты говоришь все, что приходит в голову, потому что уверен, что об этом никто не узнает, а если и узнает, то тебе нет до этого никакого дела. И все-таки рассказывать незнакомому человеку о своих похождениях было неудобно, и Вера решила не вдаваться в подробности.

– Есть хочешь?

– Нет. Не очень.

– Ладно, – сказала старуха, – можешь остаться у меня.

– Разве у вас есть дом?

– Дома нет, а квартира есть. Двухкомнатная.

– Правда? – удивилась Вера.

– А ты думала, я живу на вокзале?

Вера немного смутилась. Действительно, с чего она взяла, что у этой симпатичной во всех отношениях женщины нет дома.

От толпы отделилась блондинка с длинными распущенными волосами в такой же, как у Веры, дутой куртке и голубых джинсах. Хорошо сложенная, с крупными серыми глазами и правильными чертами лица, она была похожа на модель из дорогого журнала – просто красавица. Девушка нетвердой походкой подошла к старухе и, расплывшись в ослепительной улыбке, которая ничего не выражала, сказала, с трудом выговаривая слова:

– Баб Зин, дай жетон.

– Нет у меня жетона. – Старуха явно была недовольна.

– Жалко.

– Эх, Шурка, – сказала старуха, – опять надралась. Отца бы пожалела. Иди домой.

– Не могу, – сказала Шурка, продолжая улыбаться. – От меня разит за километр. Но я, – она подняла вверх указательный палец, – как раз собираюсь ему позвонить.

Ее глаза блестели, а на щеках выступил румянец.

– Дура ты, дура, – сказала старуха, качая толовой. – Так и пробегаешь всю жизнь. Замуж тебе надо.

– Замуж рано. Баб Зин, пусти переночевать. А я с гавриками погуляю.

– С гавриками я сама могу погулять, – строго сказала баба Зина. – А спать будешь на попу.

– Ура, – обрадовалась Шурка, – хочу спать на полу! А почему?

– Вон, – старуха ткнула в Веру указательным пальцем, – из дома ушла. Тоже умная, вроде тебя.

– О! – сказала Шурка и снова расплылась в улыбке. – Привет!

Казалось, она только теперь заметила Веру.

– Александра.

– Вера.

– Это правильно, – сказала Шурка, – родителей нужно держать в строгости. У тебя нет жетона?

– Карта, – Вера достала из сумки телефонную карту. – Вот.

– Я быстро, – сказала Шурка. – Скажу, что у подруги осталась. Два слова – и все.

– Конечно, – улыбнулась Вера. – Говори, сколько нужно.

– Эх, головушка моя горькая, – сказала баба Зина, когда Шурка ушла. – Жалко мне ее. Два года тут ошивается. А пьет хуже любого мужика. Это потому что она без матери росла.

– Без матери?

– Мать – это одно название. Родила – и до свиданья. Вот тебе и мать.

– А сколько ей лет?

– Шурке? Шестнадцать.

– Мне тоже шестнадцать, – сказала Вера.

Баба Зина насторожилась.

– Ты на нее не смотри. У тебя своя жизнь, у нее своя. Переночуешь у меня – и домой. Нечего тебе одной по городу шататься.

– А кто такие гаврики? – вспомнила Вера.

– Гаврики? Тяпа, Полкан и Тишка – этого я недавно взяла, когда Рыжий пропал. Хороший пес, но глупый.

– Целых три собаки? – удивилась Вера. – Вот это да.

– Ладно, – сказала баба Зина, тяжело поднимаясь со ступенек. – Собираться надо. Пора.

11

– Тише ты, – сказала баба Зина, когда они выходили из лифта, и толкнула Шурку в бок, – люди спят.

Шурка всю дорогу рассказывала что-то и смеялась, а баба Зина ее воспитывала. Из их разговора Вера поняла, что баба Зина знает ее давно и имеет на Шурку большое влияние. Когда на «Речном вокзале» они вышли из метро, Шурка хотела купить пива, но баба Зина сказала:

– Я тебе куплю пива – на улице будешь ночевать.

И Шурка сразу отступилась, хотя знала, что на улице баба Зина ее не оставит – не такой она человек.

Баба Зина достала из кармана ключи – за дверью залаяли собаки. Когда дверь открылась и собаки с радостным лаем бросились ей навстречу, баба Зина на них прикрикнула, и они, замолчав, вернулись в квартиру, но там, отталкивая друг друга, снова бросились ее облизывать. Две из них, стоя на задних лапах, несколько раз лизнули ее в щеку, а третья, рыжая гладкошерстая такса, вертелась у ее ног и жалобно скулила, требуя справедливости.

– Что, сосиска, – сказала баба Зина, – соскучился?