Сева Баранов не любил писем и телефонных звонков. Вернее сказать, он давно вышел из того возраста, когда письма и телефонные звонки еще воспринимаются обещанием новых начал, открытий и крупных лотерейных выигрышей — то есть, неиссякаемой пачкой приглашений в настежь распахнутое будущее. Человеку обычно требуется лет тридцать, чтобы окончательно уяснить простую истину: по почте жизнь в лучшем случае присылает счета и штрафы за неправильную стоянку, а телефонные звонки чреваты внезапным несчастьем или какой другой крупной неприятностью… что же до будущего, то и оно, при ближайшем рассмотрении, вовсе не распахивается светлым трубящим раструбом, а, напротив, воронкой сужается в какую-то неопределенную дальнюю черноту.

Гм… неопределенную?.. дальнюю?.. гм… Так или иначе, в свой почтовый ящик Сева всегда заглядывал с осторожностью и некоторым даже отвращением, как в темный подвальный угол, где вполне может оказаться ядовитый липкозадый паук либо желтый скорпион с угрожающе воздетой закорюкой смертоносного хвоста. Если бы можно было вообще не открывать эти конверты и повестки… просто притвориться, что ты не существуешь… например, так:

— Где он, господин Баранов, муж, отец и военнообязанный? Где он, откомандированный программист мистер Баранофф, подданный неприятной ближневосточной страны? Где он, бывший советский гражданин Баранов Всеволод Михайлович, лицо известной национальности, 1968-го года рождения, в особых преступлениях пока не замеченный, но все равно крайне подозрительный?

— А нету их. Нету. Ни того, ни другого, ни третьего.

— Ни того, ни другого, ни третьего? Ни господина, ни гражданина, ни откомандированного мистера? А где же они, позвольте спросить?

— А нету! Выбыли в неизвестном направлении. Вернее, и не было их вовсе. Никогда не было. В общем, не ищите, не надо.

— Ну не надо, так не надо. Не будем. Будьте здоровы и прощайте навсегда.

Навсегда. Ах, если бы такое было возможно! Если бы! Ведь главная пакость почты в том и заключалась, что ее отправители и не думали отпускать на волю свою беззащитную жертву. Оставленное без внимания письмо автоматически влекло за собой целый шлейф новых посланий, угроз, обвинений, штрафов… Кроме того, по большей части, счета и повестки являлись всего лишь индикаторами уже произошедших неприятностей, так что простое игнорирование все равно не могло повернуть события вспять. А значит, и страусиная политика только усложняла ситуацию. Страусу-то хорошо, у него шея морщинистая. Посмотрят пауки-отправители на такую шею, да и подумают: «Ну что с него взять, со старика? У него, небось, и мясо жесткое, несъедобное. Так уж и быть, пускай живет, пока сам не издохнет…» А у Севы шея гладкая, черт бы побрал ее совсем. Разве человека с такой шеей кто отпустит? — Дудки! Пришло письмо, открывай ворота.

Ворота почтовых ящиков помещались в вестибюле. Каждый раз, вытаскивая почту, Сева спиной чувствовал злорадный взгляд коричневого консьержа-пакистанца, как будто говоривший: «Ну что, получил? Нет? Ничего-ничего, ты свое еще получишь…»

Если же Сева намеренно или случайно пропускал неприятную процедуру, вредный пакистанец не упускал случая напомнить:

— Мистер Баранов давно не проверял почту…

При этом Севина фамилия выходила у него многозначительно искаженной: «Бар-Анно.» Мистер Бар-Анно. Сука.

Забрав конверты и поборов неразумное желание вскрыть их тут же, немедленно, в виду враждебного консьержа, Сева торопливо шел к лифту, поднимался на пятый этаж в крохотную квартирку, снятую для него скупердяями из фирмы и, стоя у двери, производил первый беглый просмотр. Так, что у нас тут? Реклама… телефонный счет… опять реклама… отчет из банка… ну вот, ничего страшного… слава Богу… Он облегченно вздыхал и принимался жить дальше, до следующего раза.

Впрочем, оставался еще телефон. Телефона в квартире Сева не хотел изначально — зачем, если по двенадцать, а то и по четырнадцать часов в день, включая выходные, к нему можно дозвониться на работу? Кроме того, есть мобильник. Но жена и начальник были неумолимы. Их аргументация звучала на удивление сходно: «Мобильник у тебя ненадежный, вечно в отключке. Как же мы тебя найдем, если что?!» Таким образом, любой телефонный звонок в бирмингемскую квартиру, временно занимаемую «мистером Бар-Анно», автоматически означал, что упомянутое «если что» действительно произошло.

Конечно, это обстоятельство не добавляло Севе симпатии к и без того нелюбимому аппарату. Впрочем, телефон и сам, чувствуя такое к себе отношение, предпочитал помалкивать — от греха подальше. За два месяца его робкий звонок прозвучал лишь однажды, когда в неурочное время произошел обвал опекаемой Севой программной системы. Один раз — всего ничего, считай, что и не было. Зато жена не звонила вовсе — по причине очередной крупной ссоры, случившейся незадолго до последнего севиного отъезда в Бирмингем. Тем не менее, Сева продолжал подозревать телефон в самых нехороших побуждениях и постоянно угрожающе косился в его сторону с явным намерением отключить вовсе. Наверное, поэтому несчастный аппарат молчал, затравленно помаргивая крошечным красным огоньком, так что в конце концов Сева не то чтобы сменил гнев на милость, но все же немного снизил уровень враждебности и даже пару раз снял трубку по собственной инициативе — заказать пиццу с доставкой на дом.

Тем отвратительнее выглядело проявленное аппаратом коварство. Мерзавец специально выбрал момент, когда Баранов уже почти привык к его мнимой безвредности. В тот дождливый январский вечер Сева вернулся с работы, как всегда, поздно и, как всегда, чуть живой; заставил себя просмотреть почту, оказавшуюся сносной, постоял под душем и задремал перед телевизором в обманчивой безопасности квартиры. Вот тут-то, как нож в спину, и вонзился ему в уши проклятый звонок. Первая мысль была: из телевизора? Из какого телевизора, дурак?.. футбольная трансляция… какой телевизор?.. Сева затаил дыхание. В конце концов, может же такое быть, что его нету дома? Нету! Ни господина, ни гражданина, ни мистера…

Телефон, потрещав, замолчал, но по всему его решительному виду было ясно, что речь идет лишь о временном затишье. Так и случилось. Тем не менее, Сева мужественно выдержал еще две атаки и сдался только на четвертой. Он осторожно снял трубку и перед тем, как ответить, немного покачал ее на руке, словно собираясь выкинуть за окно, в темноту, на мерзлую английскую морось.

— Алло.

— Сева! — это была жена. — Что за идиотская привычка не брать трубку? Когда ты уже станешь нормальным человеком?

Он сразу ощутил необычное напряжение в ее голосе. Как столь высокое напряжение передается по простым телефонным проводам, да еще и на такие большие расстояния?

— Здравствуй, Ленусик, — сказал он развязно, стараясь отвлечься от дурных предчувствий. — Ты не помнишь, сколько вольт в телефонном сигнале?

В прежней жизни Лена закончила институт связи. Может быть, поэтому она нисколько не боялась телефонов? Сейчас обидится, выругается и бросит трубку, — подумал Сева с надеждой. — Это будет означать, что ничего не случилось, что она звонит просто так. И тогда я тут же отключу телефон. Сразу же, раз и навсегда. Сколько мне тут осталось, в этой поганой командировке? — Меньше месяца…

Жена хмыкнула, но как-то совсем не агрессивно.

— Ты что, выпил? Или окончательно свихнулся?

Сева промолчал. Она тоже молчала на другом конце провода, видимо, прикидывая, как бы поудобнее протиснуть в узкий телефонный канал негабаритный груз своих дурных новостей. Хочет развод? Или что-то случилось с детьми? Что? Говори уже…

— Ну что ты молчишь? Что там?..

— Полтора вольта.

— Что «полтора вольта»?

— Телефонный сигнал — полтора вольта… по-моему… — сказала она и заплакала.

— Что случилось? — тихо произнес Сева, холодея от ужаса. — Мальчишки?

— Нет-нет, — поспешно сказала жена, сморкаясь. — Нет-нет. С мальчишками все в порядке. Клим погиб. Разбился в автокатастрофе. Насмерть. Столкнулся с грузовиком. Теперь тут всякие дурацкие проблемы с похоронами. Мне одной не справиться. Приезжай, если сможешь.