«Не волнуйся, Захи. Я уже здесь».Кулаки наготове. Оливер входит в спальню. Вот уж где вонь — точно окунулся в стоячие воды болота. Окно не закрыто — то окно, что у левой стены. За ним виднеются краснолиственные тополя и распогодившееся синее небо. Свет проникал узкой полосой, комната казалась серой. В пепельном полумраке Оливер разглядел очертания человеческого тела. Темная неподвижная фигура лежала на кровати справа. На той кровати, где всегда спал Зах.

Перкинс инстинктивно пошарил рукой по стене, надавил на кнопку выключателя. Потом вспомнил, что в доме все сломано, однако свет тут же вспыхнул. Загорелась люстра над головой, и Оливер смог разглядеть то, что лежало на кровати.

Обеими руками зажал рот, подавляя хриплый вопль. Кровь, кровь!

Кровь повсюду. Простыни насквозь пропитались ею, они уже даже стали черно-багровыми. Сколько крови, Иисусе, сколько крови…

Тело, лежавшее на кровати, было женским, но Оливер еще не сумел осознать этого. Он не понимал, что это. Зеленые колготки на девушке были разодраны, ноги исцарапаны. Там, внизу, у ее ног, простыня еще оставалась белой, туда попали лишь отдельные брызги крови. «Что же это?» Он никак не мог понять. Руки девушки прижаты к бокам. Ободранные, исцарапанные руки. Веревки впились в запястья, маленькие кисти сжались в кулачки. На нежной белой коже — гроздья ожогов. Юбка тоже пропитана кровью. Перкинс уставился на нее, бессмысленно качая головой. Сколько крови, Иисусе… Юбка задрана до самого пояса. Колготки вверху разорваны напрочь, пах раскрыт, волосы почернели от крови. Перкинс приоткрыл рот. Он глядел, прикрывая глаза растопыренными пальцами. Блузка пропитана черной кровью, разодрана пополам, и груди полуоторваны, точно на нее напал хищный зверь, и кровь, кровь повсюду, все пропитано кровью: простынка, окутывающая изувеченное тело, и там, выше, у шеи, сломанной шеи, порванной шеи, завершающейся тупым пеньком там, где голова…

Иисусе, Иисусе, Иисусе… Головы нет! Несчастного поэта на мгновение сковал ужас. Он просто не мог уразуметь то, что представилось его взору. Медленно, постепенно сознание наконец вернулось к нему, вобрало в себя все: безголовое тело, распростертое на кровати, и пьянящий запах крови. К горлу подступила тошнота. Оливер попятился к двери. Выбрался в темный холл. Скорее в ванную. Судорожно зажал рот рукой. Желудок тяжко всколыхнулся.

Стараясь двигаться по прямой, Оливер ввалился в ванную. Широко раскинул руки, цепляясь за воздух; ударил по выключателю. На белом кафеле вспыхнул и заиграл ослепительный свет. Унитаз ожидал в углу. Вот…

Ох, черт. Крышка, проклятая крышка закрыта. Рвота уже хлынула, сейчас он тут все изгадит. Оливер упал на колени, опираясь руками на унитаз. Вцепился скрюченными пальцами в крышку. Рванул ее, сунул голову внутрь.

Женщина глядела на него из чаши унитаза, ее глаза — в дюйме от глаз поэта. Отрезанная голова плавала в луже темно-бурой крови. Волосы намокли. Изо рта все еще текла кровь. Глаза вытаращены, почти вываливаются наружу Пристальные, бессмысленные, остекленевшие.

Голубые глаза фарфоровой пастушки.

Все оказалось не так плохо, как она ожидала. Честно говоря, больница, укрытая в тени тополей времен немого кино, выглядела вполне уютно: замок из красного кирпича, круглые башенки, остроугольная крыша; высокие сводчатые окна с цветными, глубоко ушедшими в камень стеклами. Жить можно.

Полицейский фургон въехал в глубокую аллею. Нэнси прижалась лицом к стеклу. В просветы между стройными рядами деревьев проглядывало здание посреди слегка холмистой местности. Пригорки, поросшие зеленой травой, невысокие изгороди, по тропинкам тихо скользят белые фигуры: на таком расстоянии Нэнси не могла отличить сестер от пациентов. Словно призраки промелькнут от скамьи к фонтану, от березы к цветущему кусту лавра.

И все же Нэн приободрилась. Полицейская машина свернула в тупичок и остановилась перед входом. Дверь распахнулась, навстречу вышел главный врач, остановился на ступенях, приветствуя Нэн, улыбаясь, протягивая к ней руки. Нэнси, пристально всматривавшаяся в него сквозь оконное стекло, почувствовала приятное волнение: такие грустные, ласковые глаза. Худое лицо с острыми чертами, длинные черные волосы — такой сочувствующий, такой понимающий.

Нэн самостоятельно выбралась из машины. Поднялась навстречу приветливо улыбавшемуся врачу. По телу пробежала горячая волна — этот человек примет ее, во всем разберется. Кажется, он видит ее насквозь. Все уладится.

По-прежнему улыбаясь, доктор отступил в сторону, позволяя Нэн пройти. Придержал одной рукой тяжелую дверь, приглашая вовнутрь.

— Быть может, из тумана выйдет лань, — тихо пробормотал он, когда Нэн проходила мимо, — спустятся по дорожке еноты, чтобы порыться в мусоре. А может, и рысь пожалует сюда, вы увидите, как светятся в лесу желтые кошачьи глаза…

Нэн окончательно успокоилась. Почти радостно переступила порог больницы. С глухим стуком сзади затворилась дверь.

Одна в длинном белом коридоре. С обеих сторон плотно закрытые двери. За дверями перешептываются люди. Нэнси нехотя двинулась вперед, услышала едва различимые голоса:

— Нэнси, Нэнси…

Они тихо повторяли ее имя.

— Нэнси!

Словно песня — почти без слов.

Нэнси медленно шла по коридору. В противоположном конце восседала на троне белая фигура. Тонкая, узкоплечая, завернувшаяся в струящийся черный плащ. В руках — скипетр. Не рука — одни белые кости, усмехающийся череп вместо головы. Маска Смерти.

— Нэнси! Нэнсссссссссссси!

Шепот, словно туман, проникает в дверные щели. Нэн испуганно завертела головой, из стороны в сторону, в поисках выхода или помощи. Ничего, одни голоса:

— Нэнси! Нэнси!

Не надо идти вперед. Не надо приближаться к престолу, к завладевшему им мертвецу. Однако Нэнси не в состоянии остановиться. Какая-то сила влечет ее туда, словно она летит, едва прикасаясь носками к полу. Потянулась рукой к скелету, душа содрогается: сейчас коснусь его. Но рука сама по себе — все ближе, ближе, заглянула в глазницы скелета. В них — фарфоровая синева.

«Нет! Нет!»

Не дают остановиться. И вот череп уже в руках Нэн. Крепко прижала его к себе. Захватила скрюченными пальцами грубую кожу — маска. Сорвала. Открылось лицо…

Нэнси! Нэнси Кинсед!

Ее собственное лицо. Смотрит на нее сверху. Усмехается с высоты трона, голубые глаза ярко сияют. Вот вытянулся палец-косточка, указывает прямо на нее:

— Не забудь! Ты ведь теперь не забудешь?

Боже!

Завыла сирена — Нэнси очнулась, выпрямилась, замигала. Сердце забилось в груди резкими толчками. Не понять где, что с ней. Разглядела наконец: за окном мелькают улицы города. Впереди торчат крепкие полицейские шеи, а за спиной — скованные руки. «Ой… Иисусе!» Ужас зашевелился в груди, в животе, точно по телу поползла вереница пауков. Широко распахнулись глаза. Нэнси огляделась по сторонам. Первая авеню. Полицейская машина спешит за город, обгоняя быстроходные желтые такси. Неведомые Нэн здания, из белого камня, из стекла, быстро расступаются; впереди виднеются корпуса и флигели безобразной кирпичной постройки. Кривые углы, узкие, хмурые окна, красные стены сливаются с купами тополей-недомерков. Угрюмая черно-чугунная ограда вокруг.

«Бельвью!» — вспомнила Нэн. Истина обрушилась на нее, точно скала.

Она припомнила платформу подземки. Пришла в себя, когда лежала ничком, уткнувшись лицом в бетонированный гравий, едва выдерживая тяжесть двух насевших на нее полицейских. Один держит рукой за шею, другой уперся коленом в позвоночник. Лающие голоса: «Где револьвер? Где чертова пушка?» Роются в ее одежде. Раздвигают ей ляжки, точно выбирают кусок баранины пожирнее. Один из них, кажется, женщина — проворчала: «Сволочь, обмочилась!» Тогда Нэн прикрыла глаза. Погрузилась во тьму, растворилась в холоде камня, к которому прижималась щекой. Остаться здесь, лежать неподвижно, будь что будет.