— Ты помнишь, кто ты? — крикнула женщина-коп в самое ухо. — Ты сознаешь, где ты находишься? — У нее было жуткое произношение.

«В дерьме, — мысленно ответила Нэн, — и по самые уши». Из-под ресниц выползла одинокая слеза. Нэн не хотелось вставать, не хотелось шевелиться.

— Ладно, идем! — решила наконец женщина, и Нэн одним рывком поставили на ноги.

— Ox! — Как тут уйдешь от действительности. Огромные мужские руки сильно сжали запястья. Боль пронзила плечо.

— Вы не смеете так обращаться со мной! — яростно буркнула она.

Они не удостоили ее ответом. Синие мундиры сомкнулись вокруг нее. Поверх них Нэн еще различала прохожих, лица, белые и коричневые, рты, занятые пережевыванием жвачки, глаза, море темных глаз, в глубине которых — пляшущие искорки. Люди привстают на цыпочки, им все надо разглядеть. «Смотрите, смотрите! Психопатку схватили, с оружием. Вся описалась. Сопли на роже». Она не могла вытереть себе нос: руки были скованы за спиной. Даже голову не повернешь, чтобы хоть о плечо утереться. Если бы хоть перестать плакать. Если бы голова не была такой тяжелой, такой беспомощной.

Женщина-коп вновь попыталась заговорить с Нэн; крепко ухватив ее за плечи, притянула лицо пленницы поближе. Нэнси разглядела белокурые волосы, выбивавшиеся из-под полицейской фуражки. Огромные, нежные, карие глаза, точно у лани. Женщина предпочитала голубые тени для век, и напрасно: совершенно не идет к прочей ее косметике.

— Слушай внимательно! — потребовала женщина. — Ты понимаешь, где ты находишься? Ты понимаешь, что с тобой происходит? А? Понимаешь?

Нэн попыталась не уворачиваться от нависшего над ней лица. Ладно, решила она, пришла пора отвечать. Всхлипнув, с силой втянула в себя сопли — хватило и одного раза. Ее голос звучал тоненько и пронзительно, будто принадлежал испуганной школьнице.

— Сегодня утром я пришла на работу, — осторожно начала она, — пришла в свою контору, но они не узнали меня. То есть я-то знала, кто я, но они сказали, это не я. Но это же я! А потом все бродяги принялись мне подмигивать.

Полицейские обменялись многозначительными взглядами.

«Ничего не скажешь, чудное объяснение», — подумала Нэн, опуская отяжелевшую голову. Все это чересчур сложно.

— Ладно, — вздохнул один из полисменов, — должно быть, она выбросила револьвер где-то в метро. Придется искать.

А женщина в форме сказала:

— Мы повезем ее в «Бельвью». Предупреди там.

Услышав слово «Бельвью», Нэнси поспешно приподняла голову. Психиатрическая клиника. Для свихнувшихся психов. Ее губы тихо зашевелились, повторяя: «Бельвью».

Вот она. Сквозь окно патрульной машины Нэн прочла название больницы, вырезанное на металлических воротах. Затем ворота распахнулись, машина въехала и помчалась по пустынной улочке мимо очередной кирпичной громады, печальных рядов урн, украшавших бетонные колонны.

Нэнси облизала пересохшие губы.

Должно быть, они направляются к отделению неотложной помощи, решила она. Едут так быстро — вероятно, через одну-две минуты будут на месте. Нэн попыталась сглотнуть, но в горле застрял ком. «Господи, что же они хотят со мной сделать? Запрут под замок? В одной клетке с безумцами, настоящими сумасшедшими? Боже, если меня не выпустят на свободу, если не снимут эти наручники, я завизжу, завизжу…» Патрульная машина продолжала нестись по пустынной улочке. «Они молчат, эти копы, не хотят даже поговорить со мной. Одна-одинешенька в целом мире».

Нэн вновь поглядела на два железобетонных затылка, закрывавших ей вид. Сиденье пассажира занимала женщина. Светлые стриженые волосы чуть выбились из-под околыша фуражки. Нежная, гладкая кожа.

— Простите, — прошептала Нэн. Не голос — мышиный писк. Копы, похоже, не расслышали ее: в окна машины с ревом врывается ветер. Кашлянула. — Простите…

Женщина едва глянула на нее и посмотрела на водителя.

— Мы едем в клинику? — спросила Нэн. — Вы везете меня в «Бельвью»?

— Ага, — не оборачиваясь, бросила через плечо женщина-коп. — Именно.

Машина выехала на пустынную лужайку. Нэн выглянула из окна и почувствовала холодную тяжесть в желудке. Еще одно здание впереди. Широкое, приземистое, белое, высокие узкие окна, между ними — полоски белого камня. Дом уставился вниз, на просторную автомобильную стоянку. Патрульная машина уже добралась до поворота.

— Можно мне кому-нибудь позвонить? — Нэнси с трудом сдерживала слезы. — Правда… мне бы хотелось позвонить маме. Можно?

Женщина-коп склонила голову набок и пожала плечами:

— Ясное дело. А теперь успокойся, о’кей? Нечего так расстраиваться.

— Я не расстраиваюсь, — твердо возразила Нэн. — Со мной уже все в порядке. Мне было нехорошо, но теперь все прошло. Я как-то запуталась, но сейчас чувствую себя просто прекрасно.

Женщина промолчала.

— Просто, когда мы приедем, мне надо позвонить маме, — уверенней продолжала Нэн.

Ясное дело, — повторила женщина в форме, — все будет о’кей.

Нэнси оставалось лишь кивнуть. «У меня же есть право на один звонок», — хотела было добавить она. Отваги не хватило. Отвернувшись, снова уставилась в окно.

Патрульная машина уже свернула. Подъезжает к белому зданию. Нэн следила, как белая громада растет, надвигается на нее. Внезапно сам собой вырвался нервный смешок, непроизвольно Нэнси забормотала:

— Боже, я и впрямь напугалась. Это так глупо, верно? Но я никогда не была в больнице, в такой больнице. — Она вновь сглотнула слезы. — Я правда очень боюсь. Сама не знаю почему.

Женщина опять поглядела на своего напарника, но ничего не сказала. Они уже прибыли. Машина скользила по проезжей дорожке вдоль стены здания. Остановилась на углу. Нэнси прижалась лбом к оконному стеклу. Ничего не видно, только стеклянная дверь. Женщина-коп вышла из машины. Подошла сбоку, отворила дверцу напротив Нэнси, ухватила девушку под локоть и помогла ей сойти.

— Главное, не волнуйся, — повторила она, — все будет хорошо.

Нэнси сжала губы. Женщина ведь обращается не к ней, к какой-то другой девушке, безымянной психопатке. «Одна во всем мире».

Другой коп — широкоплечая негритянка — толкнула изнутри стеклянную дверь. Светловолосая крепко сжала локоть Нэнси и заставила ее быстро пройти сквозь открывшуюся дверь. Нэн услышала, как захлопнулась дверь за ее спиной, и, обернувшись на стук, задохнулась от страха.

— Нет! Господи, нет! — закричала она во весь голос.

Перед Нэнси — белый коридор. С обеих сторон закрытые двери. Там, за дверьми, бормочут, перешептываются люди. Уже слышно:

— Нэнси! Нэнси!

Монотонный, напевный призыв.

Она широко раскрыла рот, но не смогла закричать. Копы волокут ее по коридору, а там, в конце, фигура, восседающая на престоле. Узкоплечая фигура в черном плаще, в костистой руке зажат скипетр.

Нэн изо всех сил уперлась ногами в пол. «Не пойду, не пойду».

— Нет! — закричала она, вновь обретая голос, и начала извиваться, в надежде освободиться, вырвать руки из наручников. — Нет! Нет! Пожалуйста!

И сама испугалась этого пронзительного крика. Как странно. Нэнси слышала свой собственный дикий вопль, но будто со стороны. Издали видела, как она извивается, бьется отчаянно, крепко зажатая полицейской хваткой. Выкатила глаза — одни белки. Белая пена потекла с губ на подбородок. Видела сама, как лягаются и скользят ноги на гладком линолеумном полу. Упирается, не хочет идти. Закинула голову, напрягла шею, каждый мускул в тоненьком тельце натянут, словно ее, малышку, тащат в тот самый сарай. Это и впрямь было странно, нелепо, ведь Нэнси уже погашала, что оказалась вовсе не в том коридоре из кошмарного сна, а в самой обычной больнице, в вестибюле. Женщина-коп пытается заломить ей руку, с дальнего конца приемного покоя спешат еще двое. И две сестры в белых халатах бегут к ним, заглушая командными выкриками ее безумный вопль.

Нэнси понимала, что просто паясничает, ломается на глазах публики, на своих собственных глазах. Наверное, она притворяется сумасшедшей, чтобы на нее не взвалили ответственность за все, что произошло. Она даже разбирала советы своего истинного «Я»: «Ладно, кончай, не стоит. Ты произведешь плохое впечатление. Прекрати немедленно. Немедленно, слышишь? Сейчас же прекрати».