Медленно подставила Нин ладонь лунному свету и долго стояла так, разглядывая свою прозрачную руку. Тоненькую, почти мраморную, с пальцами, слегка скрюченными возрастом и болью, что накопилась за долгие годы от речной сырости.

«До чего же бренна связь между богами и людьми, – думала она. – Когда кровь в моих жилах остановится, связь эта прервется совсем и люди окажутся во власти демонов и смерти».

Четырех детей родила она. Но для них всех сила божественной крови оказалась слишком тягостной. Двое умерли еще в колыбели, третий, сын, был задушен здесь, в этом зале, своим старшим братом, наследником. Это он должен был поддержать связь с богами. Он был их зеницей ока и радостью, пока оставался ребенком, но его разум затуманился, когда он вошел в зрелый возраст.

«То было знамение свыше», – думала она в эту ночь, как и во все предыдущие. Много знамений отчужденности витало вокруг него, еще маленького; одно из них – неистовство – схватило его в свои когти и довело до бешенства.

Лишь после братоубийства это поняли все: и оба родителя, и брат, и сестра.

Жрецы высчитали движение небесных тел, проследили их ход еще до рождения мальчика и вплоть до возмужания. Их решение было беспощадным: юноша должен умереть.

Суд над божественным человеком мог совершить лишь божественный человек.

Co страхом наблюдала она, как супруг ее ходил по колонным залам тогда, давным-давно.

И он, и она знали: жрецы правы; не надо никаких звезд, чтобы угадать, что случится, если их сын, чей разум затуманен, возьмет власть над Нодом в свои руки. Сострадательные приближенные нашептывали о яде, о милосердной смерти, слетающей на того, кто с вечера испил миндального молока.

Нин отказалась от советов и утешений; она знала, что должна следовать божественным законам Алу Лима. И когда ее супруг не смог этого сделать, она взяла все на себя.

В ночь полнолуния, такую, как нынешняя, она пронзила сердце сына ножом, святым ножом, хранившимся в самой отдаленной комнате на верху башни.

Ей это стоило огромных сил, супругу ее – жизни. Он так и не встал с постели после той ночи, медленно таял на ее глазах. Было стыдно и ужасно: властитель Нода не мог умереть такой обыденной смертью.

Но ничто не помогало: ни жрецы, ни священные травы, ни молитвы самой царицы, ни беспокойство народа, ни даже чувство священного долга – все было напрасным. Последний властелин нодов ушел в мир иной без боя и чести.

Остались жена и сестра, единственные на земле, кто поддерживал связь с вечными звездами.

Она не была тогда настолько стара, чтобы оставить надежду. Ночь за ночью бросалась она в объятия старшего жреца, но тщетно. Неистово негодуя – ведь лоно ее еще не иссохло, еще изливало кровь в согласии с луной, – она сменила жреца молодым преемником.

Их ночи были более сносными, но семя его не укоренялось в ней.

Тогда ей еще удавалось удерживать в руках многие нити, править своим богатым государством гибко, но твердо. Новые замыслы были претворены, новые земли распаханы, новые союзы заключены с соседними племенами – ноды жили, приумножая силу свою и власть.

Достойно и справедливо правила она и судила, следуя законам Алу Лима, и народ ее страны знал: неправедное не свершится, пока их маленькая царица держит скипетр, сидя на золотом троне в большом зале башни. Одной войны хватило ей, одного броска, мужественного и умелого.

После победы она не устроила праздника, как того требовал обычай. Нет, она призвала всех рыть рвы и строить укрепления. Временами люди падали от усталости, но в сердце своем каждый знал: она работает больше всех и спит меньше всех.

О том, что на свет так и не появлялся наследник, почти все позабыли. Мало кто задумывался, что это значит для их будущего, а те, кто задумывался, утешали себя мыслью, что боги сами должны позаботиться о таких вещах. Царица ведь из рода богов, а значит, те приглядят за ней и подарят ей наследника – когда придет время.

Нин, конечно же, знала, о чем говорят в городе и на полях вокруг городских стен. Ее ушами были те мужчины и женщины, что посещали правительницу во дворце по вечерам, чтобы причаститься к божественной силе через прикосновение к царственной руке. Они платили царице своей болтовней, но считали, что бог Луны накажет их смертью, если они раскроют ее секреты.

Так узнавала она, о чем шептались в городе, проникала в думы и чувства, надежды и страхи своего народа – ничто не укрывалось от царицы.

Сейчас Нин знала, что беспокойство растет. Сама она перестала надеяться на чудо.

А может, никогда и не надеялась.

Однако в эту ночь и необычная тяжесть ее шагов, и неподвижность птичьего лика, запрокинутого к лунному свету, свидетельствовали: с ней что-то случилось.

Чудо отбросило свою тень, столь длинную, что она добралась до подножия башни. Толки дошли до нее, неправдоподобные, невероятные.

– Глупости, – сказала она сама себе. – И все же…

В конце концов она села на золотой трон и собралась с мыслями. Итак, что ей уже известно и о чем еще предстоит догадаться?

Осколки воспоминаний, слухи, взаимосвязи. Нити были такие тонкими, что рвались, стоило за них ухватиться.

И все же…

Она должна вернуться в глубь времени, на переполненный людьми двор, в город ее детства. Большой род, много детей, братьев и сестер.

Как много мертвых ей предстоит встретить сегодня ночью: братьев и сестер, друзей детских игр, старших родственников. Трудно было вновь вдохнуть в них жизнь; иногда она видела только лицо, слышала голос. Больше всего она знала об их смерти: братьев, мертвыми привезенных с войны; отца, голову которого прислали им в ларце после поражения У Нишгура; маленькой сестры, жизнь которой унесла грудная хворь; матери, убитой горем.

«Но не так, как убило меня», – подумала Нин. Перед смертью мать благословила брак Нин с одним из своих сыновей – считалось, что брак между родственниками удваивает силу божественной крови. Она могла умереть спокойно.

Нин покачала головой: опять толкование, ее собственные забытые мысли о случившемся. В эту ночь ей надо было увидеть их образы. Она должна вдохнуть жизнь в события, происшедшие в башне давным-давно, в ее детстве. Главным действующим лицом их была ее старшая сестра.

И вдруг образ появился: молодая женщина, красивее которой нет на свете. Нин увидела раскосые миндалевидные глаза под крутыми дугами соболиных бровей, птичий нос – знак рода, прекрасный рот, скрывающий мучительные знания – какие? – тоска в уголках губ, печать одиночества на челе.

Нин походила на нее и все же была иная, да, так говорили окружающие. Теперь Нин вспомнила.

И еще появился образ жреца-шамана, очень молодого, одного из многих, но обладающего особой силой. Говорили, что он мог вызывать дождь, когда засуха изводила страну и народ.

Маленькие дети боялись его, она сама старалась уйти при его появлении. Словно сила его была невыносима.

Но что же случилось?

Старую царицу покинули образы, и она не сразу поняла, почему в ее памяти остались лишь обрывки воспоминаний. Потом догадалась: детей не посвящали в происходившее.

Говорили, будто жрец провинился перед богами – теми, которые управляют ходом звезд на великих путях по небосклону.

Он – теперь она вспомнила – утверждал, что существует лишь один Бог.

А кто слышал это?

Никакого ответа.

Но юная сестра постоянно принимала его сторону. И однажды ночью жрец-шаман пропал, а вместе с ним она.

Почему?

Нин не знала.

Она вспомнила брата. Он пытался расспрашивать их, почему они уходят, ради чего покидают башню. Получил ли он ответы на свои вопросы? Вероятно, нет. Все погрузилось в молчание.

Вдруг на ее лице появилась кислая улыбка, она все поняла. Вряд ли уход их преследовал особую цель, скорее всего, причиной была сомнительная любовная история. Она не повредила блеску царского рода земли Нод, не заставила усомниться в его божественности. Сама она должна поступить так же, как тогда поступили взрослые: заставить болтунов умолкнуть.