Разгоряченная и окрыленная своей победой над норовистым жеребцом, Радмила вбежала в дом как раз в тот момент, когда ее пациент пытался понять, что за загадочное снадобье находится в глиняном горшке.

— Ну, у тебя и конь, я скажу! Настоящий ураган! — девушка находилась под властью радостных эмоций и совсем забыла, что мужчина не понимает ни слова по-русски.

— Он собирается уезжать, — она посмотрела на разложенную на полу одежду, — вот и хорошо!

Ульрих искоса посмотрел на нее — он был весь поглощен своими мыслями, потом перевел взгляд на горшок.

— Что ты его нюхаешь? Думаешь, я тебя отравить хотела? Можно, я поставлю на место? — Радмила подошла к нему и хотела забрать горшок.

— Отойди, женщина! — Ульрих только и успел ей сказать эти слова, как новый приступ кашля прервал его.

Кашель никак не мог остановиться, приступы только усилились, и к вечеру Ульрих совсем ослаб. Ночью почти не спал. Кашель раздирал грудь. Утром он с трудом слез с лежанки. Есть совсем не хотелось. Но надо готовиться в дорогу.

Лечение Ульриха

Вечер наступил очень быстро. Или, может, день пролетел слишком скоро, потому что Радмила много работала? Она старалась не заходить в избу лишний раз — почему-то становилось неловко. Появлялись какие-то странные мысли, которые раньше никогда не посещали девичью головку. О том, какие широкие у него плечи, как красиво перекатываются бугры могучих мышц на руках, обтянутых старой тесной рубахой. Она никогда не думала, как она устроит свою жизнь дальше. Вообще не обращала никакого внимания на парней, не задумывалась, где она может встретить своего суженого. Мать ее никогда не торопила.

— Зоренька моя, да они тебя не стоят, вон ты какая у меня красавица, боярышня, да и только!

Радмила умирала от смеха — нашла боярышню, в лаптях! Но старуха многозначительно намекала, что, мол, придет время, и у нее такие знатные женихи будут! А когда деревенские бабы говорили:

— Ну, красавица! Ну и что? Чего ты так гордишься, Баяна? Князь на ней, что ли, женится? Если и женится, то только лесной! Ведь бесприданница она у тебя!

Под лесным князем подразумевался, конечно, хозяин леса — леший. Мать злилась:

— Ничего вы, дуры, не понимаете! Да вы! — тут она останавливалась. Как будто что-то ей застревало в горле, она долго откашливалась. А потом разговор уходил на другие темы — о семье гостьи, об ее болезнях, и так далее. А когда матушка умирала (ее поразил удар), она все время пыталась что-то сказать Радмиле, но ничего нельзя было разобрать. Такая мука была у нее в глазах, и только слезы катились по лицу. Мать глазами указывала ей на сундук. Радмила держала ее за иссохшую руку, покрытую пергаментной, в бурых пятнах кожей, и кивала головой — мол, все поняла, чтобы успокоить больную. Наверно, что-то дорогое для матери было в этом сундуке.

— Не переживай, матушка, я все сохраню.

Но мать волновалась и снова скашивала глаза в сторону стены, где стоял сундук. Так и отошла, ничего не сумев объяснить.

После ее смерти было пусто в избе, девушка долго привыкала к одиночеству. Но и тогда, никогда никакие планы на дальнейшую жизнь не посещали ее голову. А потом появился друг — Голуба. Так и шло своим чередом. Пытались деревенские парни заглянуть на огонек. Но она припугнула их тем, что лишит мужской силы, если не оставят ее в покое.

— А ну тебя, чертовка! Ну, и сиди здесь, пока мохом не покроешься, — злобно брюзжали ее ухажеры.

— Да хоть бы и чертовка, значит, черт мне пара, а не вы! — она вспомнила о своих словах и засмеялась. Вот и черта накликала, ведь ни слова не понимает. Вон сидит, нахохлившись, даже есть отказался.

— Далеко не уйдешь, если есть не будешь, — девушка со смехом показала крестоносцу, как он падает от голода. Тот встал, держась за стол. Матушка моя, да он пошатнулся и упал! Радмила подскочила к нему к нему. Вот напасть! Да у него жар… не помог барсучий жир. Ну, что теперь делать? Думала, что уйдет через пару дней. Девушка попыталась приподнять тяжелое тело.

— Да я весь живот сорву. Встань, прошу тебя, — теребила она его.

Ульрих посмотрел мутными глазами на девчонку — она требует, чтобы он встал с пола. Что с ним? Как же он устал! Она показывает на печь — надо туда лечь. Она права, валяться на полу не следует.

Цепляясь за девушку, он добрел до лежанки, с трудом забрался на нее. Это усилие лишило его остатка сил, тело покрылось липким потом.

— Ну что же мне с тобой делать? Опять возись с тобой?

Расстроенная Радмила уже поняла, что ранение, а потом еще и переохлаждение вызвали воспаление легких. Матушка учила ее, как лечить эту напасть, но всегда говорила, что нельзя опаздывать с лечением. А то и травы не помогут! «Но это же враг»! — старалась она себя убедить, но ничего у нее не выходило. Жалость, и еще какие-то незнакомые чувства мешали ей бросить борьбу за его жизнь. Два человека противоборствовали в ее душе.

— Помнишь бедную Марьяну? А сожженную деревню? — говорил один из голосов. Но она смотрела на него и видела больного, измученного человека. И вспоминала строгие слова матери:

— Лечить — это твоя забота, а судить — это дело богов.

И Радмила склонилась к милосердию.

«Первым делом надо заварить сбор трав, сбивающий жар. А потом — грудные настои. Да неясно, как там у него с раной»! — девушка отругала себя за невнимательность:

— Ведь он же тебя спас! И больной поехал на охоту, чтобы у нас было чего есть.

Пока травы настаивались, Радмила решила осмотреть рану.

Она подошла к лежанке. Подождав, когда кончится очередной приступ кашля, задрала рубаху. Рана не вызывала беспокойства. Значит, жар из-за воспаления в легких. Девушка растерла грудь лечебным жиром, и опять какие-то странные мысли закрутились в голове:

— Какое-то у него красивое тело! Я ни у кого не видела таких широких плеч…наверно, крепко обнимает он свою девушку такими могучими руками. А есть ли у него любимая? Говорят, что крестоносцы не любят женщин, а только друг друга! Наверно, врут бабы, как и всегда. Вон какими глазами он на меня смотрит! О чем я думаю? Как он горит! Надо ему срочно выпить отвар, он уже настоялся.

Девушка положила прохладную ладонь на горячий лоб Ульриха.

«Совсем как мама! Когда это было?… очень давно! Милая мама, как мне нужна твоя любовь! Что я делаю в этой чужой стране. Если б не эта девчонка, я бы замерз в лесу, и только кости, обглоданные волками, белели бы на той поляне. Вот тебе и мечта стать магистром и показать Хильдегард, кого она бросила из-за этих проклятых денег и титула. Бог наказывает за гордыню. Неужели я тут и останусь, в этой чужой земле»? — рыцарь уперся в Радмилу полубессознательным взглядом.

Радмила хотела отнять руку, но мужчина задержал ее и что-то начал шептать.

— Бредит, наверно. Кого-то зовет. Муттер? — нет, меня зовут Радмилой, — она ткнула пальцем себе в грудь.

— А тебя как зовут? Он понял.

— Ульрих, — прошептав запекшимися губами, повторил, — Ульрих фон Эйнштайн. Если я умру, прошу тебя передать моим родителям. — И хотя он говорил на своем языке, было ясно, о чем он просит. Сострадание охватило молодую девушку

— Не надо, милый, — она осторожно приподняла его голову, — вот выздоровеешь, сам все скажешь. Ты лучше выпей травки. Тебе легче будет! — девушка приложила кружку к его рту. Когда он, захлебываясь, выпил, положила холодную тряпицу на горящий лоб и хотела отойти. Но больной не отпускал:

— Пасибо, Радмила! Не надо уйти! — он взял ее руку своей, мозолистой и жаркой.

— О, ты и по-нашему знаешь! — удивилась Радмила.

— Отшен плехо, — пояснил он.

— Тебе надо поспать, — я не отойду, посижу с тобой.

Большое мускулистое тело Ульриха лежало почти поперек кровати. Было нестерпимо жарко. Он оттолкнул в сторону горячую подушку, и голова его запрокинулась. По всему телу ручьями стекал пот, который намочил под ним простыню, и она стала липкой и противной. Но не было сил сдвинуть тело, хотя бы на пядь в сторону. Оно стало таким огромным. Руки, ноги превратились в громадные бревна стопудового веса. А грудь, как казалось Ульриху, ― в широкую равнину. Даже пальцем нельзя было пошевелить.