И они повесили на стенах своих домов портреты Маннергейма, хотя Библия запрещает идолопоклонство.

В июле 1943 года в Финляндию прибыл с официальным визитом шеф гестапо Гиммлер. Примерно в это же время мой отец попытался спрятать у нас в кладовке снайперскую винтовку, но мать извлекла ее и велела отнести туда, откуда он ее взял. Гиммлер был близорук, с косящими гноящимися глазами и совсем без подбородка. Он походил на истинного арийца не больше, чем премьер-министр Таннер — на царицу Савскую (впрочем, нечто общее у министра и царицы все же было: усы!). Этот дохляк и неврастеник (я имею в виду Гиммлера) первым делом посетил Народный музей, где восхищался нашим историческим прошлым. Он обожал историю и мнил себя новоявленным Генрихом Птицеловом… А тем временем непочтительные финны рылись в его портфеле и фотографировали его документы, среди которых был и полный перечень финляндских евреев — около двух тысяч имен.

— Там было твое имя, Беньямин, и мое, и матери, и Мери, и наших детей… Всех наших, — рассказывал отец Бене.

Что это был за список? Хотело ли гестапо послать нам маленькие подарки наподобие американских посылок финнам? Или проводило некое социологическое исследование финского еврейства? Сомневаюсь…

Мой отец не мог знать, что в январе 1942 года в Берлине утвердили план «окончательного решения еврейского вопроса». Гитлер хотел, чтобы финских евреев транспортировали в концлагерь Майданек в Польше. Финляндия должна была выдать своих евреев и получить за это от Германии партию зерна в тридцать тысяч тонн…

— Что вы об этом думаете? — спросил Гиммлер у правителей Финляндии, и те почесали в затылках. Одни были потрясены и оскорблены, у других зачесались руки… Правители тоже бывают разные. В конце концов гостю решили разъяснить устройство финской демократии.

— Видите ли, уважаемый шеф полиции, дело в том, что подобные вопросы у нас решает парламент… А он соберется только в ноябре.

— Соберите чрезвычайную сессию, — предложил Гиммлер.

— Видите ли… это было бы крайне опасно, могло бы вызвать раздоры между партиями как раз сейчас, когда так необходимо, чтобы правительство, парламент и народ были едины…

— А почему это вам так необходимо? — фыркнул Гиммлер.

— Ну, так нам представляется… это существенная составляющая финляндской демократии… Во всяком случае, как раз сейчас правительство не склонно делать ничего такого, что могло бы как-то поставить под угрозу… осложнить тесные и доверительные отношения между Финляндией и Германией. Понимаете, финский парламент… Конечно, в принципе мы положительно относимся к вашему предложению, однако на практике…

— Меня терзает мысль, что в один прекрасный день нас могут просто взять и увезти… — сказал отец.

— Ну, меня не так-то просто взять и увезти, — возразил Беня.

— Это делается очень просто, а именно: является полиция и объявляет, что из «соображений безопасности» или чего-то еще в том же роде семью увозят в другое место… Соседи едва замечают это событие, а если даже замечают и если даже очень любят своих соседей-евреев, то не придают этому особого значения. Они и представить себе не могут, чтобы с евреями сделали что-то плохое, ну, уж совсем плохое, негуманное, во всяком случае, такое, чего бы они не заслужили… Да и сами евреи не могут. А вот возьмут и в один прекрасный день соберут всех евреев Финляндии, да и интернируют их на Северный полюс, а оттуда и вовсе Бог знает куда. В военное время никто не удивляется, что сосед исчез. Разве что после войны кто-нибудь подивится: да где ж они? Куда они пропали: этот маленький человечек, куривший крепкие сигары и часто ходивший в оперу, его высокая белокурая жена, их взрослый сын и маленькие внуки?..

— Гм… — сказал Беня. — С другой стороны, Гиммлер пришел, Гиммлер ушел, а с нами ничего не случилось.

— Это верно, — согласился отец.

Отец и Беня проговорили и час, и два, поиграли в карты, потягались, чья рука сильней, попили с женщинами чай, поцеловали их и детей, отправили детей спать, разгадали кроссворд, снова попили чаю, и все поджидали Ёрника Тартака с его драгоценной добычей.

— Ты заметил, что в здешних местах что-то развелось немцев больше, чем прежде?

— Трудно сказать, — отозвался Беня, но все же рассказал Арье о немецком офицере, которого повстречал на железнодорожной станции Сейняйоки. — Но мне это не показалось особенно тревожным, — добавил он. — Надо же им где-то быть.

— Не по соседству с нами, — сказал отец. — Пожалуй, разумнее всего было бы, если бы вы как можно скорее уехали в Швецию. Что ты на это скажешь?

И, не откладывая дело в долгий ящик, отец спросил у нашего хозяина рыбака Вильгельма Ку-ку, возьмется ли он доставить семью на лодке в Швецию, и тот ответил — да, если договоримся о цене…

— Я думаю, не стоит торопиться и бежать впереди паровоза, — сказал Беня.

— Так ведь иной раз только так и спасешься, — сказал отец.

— Многотерпеливый лучше, чем герой, и укрощающий нрав свой лучше, чем покоряющий города, говорит царь Соломон.

— Он много чего говорит, этот старый козел.

Беня подыскивал в уме еще какую-нибудь пословицу, но ничего подходящего не нашел. В конце концов, раз Арье так решил… Арье вовсе не глуп, хоть немножко с приветом.

— Я, во всяком случае, не поеду, — сказал Беня.

— Почему?

— Кто я такой в Швеции? Пусть едут женщины и дети, а я останусь здесь, обеспечу их отъезд. Здесь у меня есть оружие, если понадобится. А кто я такой в Швеции?

— Лучше бы уехать и тебе, отец, здесь ты ничего не сможешь сделать…

Но Беня уперся: никуда он не поедет. Он не любит морских переездов. Беня с отцом поспорили, и спорили до тех пор, пока не вернулся Ёрник Тартак.

— Безумец, кто пренебрегает отчим наказанием, а кто прислушивается к порицанию, тот может стать благоразумным, — сказал Ёрник Тартак, входя в комнату, — благоразумно-полоумным… Но говорят и так: наказанный, в строптивцах пребывающий, будет предан смерти, и никто ему не поможет… И еще: не дай Бог человеку повстречаться с медведем, у которого отняли детенышей…

— А, это ты пришел, Ёрник!

— Я принес вам выпивку и огурцов на закуску.

— Молодец! — довольный, сказал Беня.

— Мне всегда везет, — сказал Ёрник. — В малых делах мне всегда везет. Если б я довольствовался мелочевкой, я, наверное, был бы уже миллионером.

— И что, был бы счастливее?

— Я с детства хотел стать миллионером. Но слишком рано впутался во взрослые дела и вот теперь хожу в лохмотьях.

— Да ладно тебе! — сказал Беня. — Ты бы и миллионером ходил в лохмотьях.

— Я и миллионером ходил бы в лохмотьях, — подтвердил Ёрник.

— Но не потому, что ты скупердяй, — сказал Беня.

— Нет, я не скупердяй.

— Просто ты такой. Тебе все равно.

— Да, я такой, — скромно подтвердил Ёрник.

— Какое вино ты принес, Ёрник? — полюбопытствовал Арье.

— Я отдам вам, что принес, но только время ли сейчас пить?

— А почему нет? — удивился Арье.

— Расскажу вам кое-что, — сказал Ёрник, вытаскивая из сумки три бутылки. — Водка! Немецкая водка! — возвестил он, помахивая бутылкой. — Стаканы на стол, рассказываю, почему сейчас не время пить.

— Что ты узнал? — спросил Арье. — И от кого?

Беня принес три стакана и поставил их на стол.

Ёрник раскупорил первую бутылку.

— Не задавай вопросов. Ты же не спрашиваешь, где я купил эти бутылки? Пьешь, да и все… А ну, пропустим по маленькой.

— Но тут совсем другое дело, — сказал Арье. — Скажи, от кого ты узнал, и это прояснит полдела…

Ёрник единым духом осушил стакан и откашлялся.

— Немцы делают водку почти не хуже русских, — констатировал он.

— Это и есть твоя новость? — спросил Арье.

— Нет.

Ёрник Тартак снова наполнил и осушил стакан. Затем сказал:

— В Хельсинки прибыли части СС. Измотанные, потрепанные, состоящие из поляков, прибалтов, австрийцев, немцев и неизвестно из кого еще. Сейчас они маршируют по улицам Хельсинки. Завтра будут в Кеми… в Оулу… в Ваасе… Что вы на это скажете?