Старик упрямо шел за мной. Наступал на мою тень и топтал ее. Смотри, я тебя убью, старик. Ты топчешь мою тень, сказал я, — зачем ты ее топчешь? Надеешься меня запугать? Поберегись, незнакомец!

Я мог бы внезапно обернуться и оглушить его ударом в лицо, потом схватить камень в канаве у дороги и проломить ему череп. Но камней в канаве не было. Я мог бы вырвать кол из изгороди. Но не было кольев, потому что не было и изгороди вдоль дороги. Я шел по луговой траве, а не по пыльной дороге. Радио передавало «Музыкальную программу» — набор всяких песенок. Убогая фантазия у этих работников радио, убогая у вас фантазия!

Что ему от меня нужно, этому старику, что-то наверняка нужно, раз он меня преследует. Он опять дает мне подножку, и я падаю, раскинув руки. Он уже третий раз устраивает эту злую шутку. Твое счастье, старик, что у меня великое терпение. Но и моему терпению приходит конец. В ответ он засмеялся, скорчил гримасу. А воздух тяжелый, удушливый, солнце куда-то скрылось — и хорошо сделало.

Я попал в ловушку. Слышу за спиной шум — может, он берет камень из канавы или вырывает кол из ограды, чтобы предательски ударить меня в спину. Быть может, он ненавидит меня, но можно ли ненавидеть человека, не зная его? Мы впервые встретились, мы не обменялись ни единым словом. Чтобы возненавидеть, надо сначала сдружиться. Ведь из дружбы рождается

Мне страшно, меня прошибает холодный пот, тут уж не до смеха. Но разве кому-нибудь смешно? Нет, никому. Этот чертов старик за моей спиной! Не знаю, куда податься. Я стараюсь идти зигзагами, ускоряю шаги, но снова слышу топот за спиной: он тоже ускорил шаги. Значит, я убегаю? Ну конечно, Джузеппе, это как раз и называется — убегать.

Ну хорошо, убегаю, а сам взял и остановился. В вечерней полутьме по дороге проехал велосипед. Старик тоже остановился и взглянул на меня.

Но чтобы стать врагами, нужно поссориться. Ну хорошо, сказал я, тогда давай поссоримся, но для этого нужен повод. Старик сказал: повод мы сейчас найдем.

К примеру, поводом для спора может стать Вьетнам или положение на Ближнем Востоке. Ты за кого, за арабов или за израильтян? Я понимаю и тех и других, сказал я. Ну тогда ты за кого: за русских или за американцев? А может, ты за китайцев? Что ты думаешь о китайской атомной бомбе? Да ничего не думаю. Тогда лучше переведем спор на личные дела, сказал я. Ну хорошо, на личные, сказал он, но мы же незнакомы.

Он сжимал в руке нож, которым хотел меня внезапно ударить. А пока старался выиграть время. И тогда я сказал: — Если начнем об этом думать, то обязательно придумаем что-нибудь обидное, а потом, когда выскажем это один другому прямо в лицо, то и поссоримся. Но даже если мы будем просто стоять молча и смотреть друг на друга, то наступит момент, когда мы станем друг другу ненавистны. Иной раз для этого достаточно нескольких минут, иногда нужны годы, а то и целая жизнь, но если у тебя хватит терпения, взаимная ненависть придет непременно. Так что подождем. Вдруг стало поздно — две минуты назад было рано, а теперь — очень поздно. Вот уже я слышу шум, странное жужжание.

Я это слышу отчетливо — так же, как, приложив ухо к рельсу, слышишь еще издали грохот приближающегося поезда. Вот он уже совсем близко. Иной раз, когда стелется туман или снег идет, гул этот слышишь с опозданием. Во время войны поезда пережидали бомбежку в туннелях. И опаздывали даже на пять-шесть часов. А когда поезд не успевал скрыться в туннеле и в него попадала бомба, вот тогда приходилось ждать еще дольше.

Ну, что же ты молчишь? — спросил я. Слова вызывают ссору. Почему бы тебе не рассказать о своей жизни, если она у тебя была. Была у тебя жизнь, о которой стоило бы рассказать? А может, у тебя ничего не было? Я смотрел на нож, зажатый в его руке. Как тебя зовут? Джузеппе, сказал он. Стоп, я этого имени больше слышать не желаю. Баста! А теперь я уйду, и, с вашего позволения, как можно дальше. Надо еще посмотреть, сказал старик, позволю ли я тебе уйти.

Полиция хочет знать, чем все кончилось с тем стариком. Минуточку, скажи мне, что я должен сказать. Должен сказать все как есть, Джузеппе. Все — это, по правде говоря, многовато. Учти, полиция хочет докопаться до истины, если она существует. Значит, она хочет меня допросить, сказал я, учинить допрос как самому настоящему обвиняемому.

Так вот, я бросился бежать. У меня болела нога, я не мог согнуть ее в колене. А когда колено не гнется, бежать тяжело. Колено скрипело как ржавое железо. А со ржавчиной шутки плохи. Из-за нее рушатся мосты, тонут суда, падают мачты высоковольтных линий, происходят железнодорожные катастрофы. К примеру, крушение поезда из Кьяссо.

Газеты опубликовали снимки спального вагона, застывшего посреди пшеничного поля. Пассажиры валялись один на другом, точно картошка в мешке. Погибло тридцать человек, включая машиниста.

Оставь в покое поезда, Джузеппе, оставь их в покое. Как?! Погибло тридцать человек, и еще многие были ранены. Одна синьора потеряла обе ноги, другая — голову. И вас это не волнует? Библия гласит:

Да нет, вы ошибаетесь! В Библии говорится не о голове, а о верблюде. О той синьоре Библия даже не упоминает.

С вашего позволения, умер Джузеппе, мясник из Павоны. Его вытащили за ноги из воды и положили на траву. Глаза у него были открыты, губы вздулись, лицо побелело, руки были холодные, как змеи. Он утонул в овраге Священников. В этой грязной луже возле дома Россанды.

Жена его заперлась и никого не хочет впускать. Она права. Но полиция заявила: мы разделяем ваше горе, однако у нас есть к вам несколько вопросов.

А она ответила: — Случилось несчастье — он упал в воду, а плавать не умел.

Но что он делал возле оврага Священников? Может, он упал потому, что решил, будто взбирается на дерево, сказала жена. Зачем ему было лезть на дерево, если там вообще нет деревьев? Вот поэтому он и упал в воду, ответила жена, и оставьте меня в покое.

Нет уж, давайте побеседуем о вашем муже, мяснике. Он обманывал Санитарное и Налоговое управления, резал животных, сдохших от болезней, выдавал мороженое мясо за свежее. Не покупайте мороженое мясо, говорил он, оно вредно для здоровья. Особенно — фирмы «Финдус», что создала свой комбинат возле Латины. Ох уж эти швейцарцы! Что им надо в Италии, восклицал мясник. Он хотел основать Большую тайную скотобойню, чтобы снабжать мясом весь район Альбано до самого моря.

Может, его убила сицилийская мафия, она держит в своих руках всю тайную торговлю мясом в провинции Лацио, да и главные рынки от нее зависят. Мафия, сказала жена мясника, что это значит? Она и слова-то такого не слыхала.

Полиция хочет знать, часто ли он выпивал?

Что тут, спрашивается, плохого? Может, он, наоборот, упал потому, что пил одну только воду, сказала жена мясника. Полиция занесла все это на какие-то бланки и отправила их в Центральное полицейское управление Рима. Но что она занесла на бланки? Полиция все держит в тайне и никому ничего не рассказывает.

Эти преступления в районе Альбано! Слишком уж их много — хуже чем в Чикаго. Вы хоть разыскиваете убийц? По-моему, вы зря теряете время с мертвецом, которому уже ничто не поможет. Поглядите вокруг, если у вас есть глаза, может, убийца совсем рядом, в двух шагах от вас.

В газете, на странице, посвященной Лацио, пишут, что полиция напала на след убийцы. Но ведь вы даже не уверены, что речь идет о преступлении! Бросьте твердить, что вы напали на след, ни за что не поверю. Да, но черные пятна на шее? Полиция нашла черные пятна на шее мясника — возможно, это отпечатки пальцев убийцы?

Неподалеку обнаружены следы и очки, не принадлежавшие мяснику, — это чьи же очки? У моего мужа, сказала жена мясника, зрение было вполне приличное, он никогда не носил очков — все видел и вблизи и вдали.