– С лейтенантом я еще разберусь, – оборвала его мама, – а сейчас речь о тебе! Для тебя безопаснее было ходить с гранатой в кармане, чем с этим окурком! Ты должен был немедленно лететь к телефону и звонить мне! Нет меня – позвонил бы Василенко или дежурному. А ты позволил надеть на себя наручники и увести неизвестно куда.

– В милицию, – уточнил Блинков-младший. – А что мне было делать, драться с ними?

– Ложиться на пол и вопить, чтобы позвонили в контрразведку!

– Мам, я не понимаю…

– Вот поэтому я и запрещаю тебе заниматься этим делом! – отрезала мама. – Не каждый милиционер – дядя Степа. Предатели есть везде! Представь себе, что этот сержант не просто так по музею гулял, а шел подчистить за вором место преступления. Сунулся к уборщицыну чулану, слышит – кто-то там возится. А это мой единственный сын улики собирает. Он тебя подкараулил, задержал и стал выяснять, что ты знаешь об этом деле. А заодно и решать, оставить ли тебя в живых. Могло так быть?

– Могло, – понуро кивнул Блинков-младший.

Только сейчас ему стало по-настоящему страшно.

Известно: сам себя не побалуешь – никто тебя не побалует. Раз Блинкову-младшему с Иркой было запрещено заниматься делом «Младенца с наганом», они решили покататься с американских горок. Позвонили Ломакиной и Суворовой и вчетвером поехали в парк культуры.

Суворова по такому случаю прикинулась под кислотницу. На ней была виниловая мини-юбка того невыносимо оранжевого цвета, в который красят морды электричек, ярко-зеленая футболка и «платформы» такой высоты, что с них можно было бы прыгать в бассейн, как с трамплина. Изысканный туалет дополнялся орущей магнитолой и большим значком с надписью «Фигли пялишься?». Ломакина оделась в том же стиле, но малость побледней, потому что не пользовалась, как Суворова, вещами сестры-фотомодели. Она прицепила на футболку значок «Отвали!».

Народу в парке было полно, и пялились на Ломакину и Суворову очень многие. Только люди помоложе пялились молча, а кто постарше, норовили быстренько перевоспитать подружек. Их педагогические приемы в основном сводились к тому, что надо бы задрать этим лахудрам юбчонки и всыпать по первое число.

Такое небезразличие общественности к их юным судьбам льстило подружкам. Если на них долго не обращали внимания, Суворова прибавляла звук в магнитоле и брала в зубы сигаретку. Тогда уж к ним обязательно привязывалась какая-нибудь старушенция.

Блинкову-младшему нравилось идти рядом с Ломакиной и Суворовой, яркими, как тропические птички. А Ирка стеснялась. Она сама извелась и задергала Блинкова-младшего. Висла у него на руке и шипела: «Не спеши, отстанем!» Все-таки Иван Сергеевич воспитывал ее по-военному. Однажды ему попался карандаш, которым Ирка подкрашивала брови. Так полковник заставил ее писать этим карандашом: «Не буду краситься» – до тех пор, пока грифель не сточился.

В конце концов с подружками затеял свару ветеран, который, оказывается, проливал кровь за то, чтобы они ходили в длинных юбках. Ирке досталось от него за джинсы, а Блинкову-младшему – за то, что ходит с такими чумичками.

Покраснев как рак, Ирка утащила Блинкова-младшего к очереди на колесо обозрения и пристроилась в хвост. У нее был такой пришибленный вид, что Митек засмеялся:

– Ир, ты бы еще объявила: «Граждане, видели там на аллее скандал? Так я не имею к нему никакого отношения!»

Ирка запыхтела, придумывая, что бы такое поязвительнее ответить. Но тут к ним подошел милицейский курсант Васечка.

Весной Ирка бегала с ним на дискотеку, и Блинков-младший ревновал. А потом увидел этого Васечку. Он был конопатый и говорил «транвай», а с Иркой танцевал, потому что Васечкины ровесницы были на голову его выше. Ревность как рукой сняло. Так что сейчас Митек поздоровался с ним вполне дружелюбно, и Васечка тоже не стал надувать щеки.

– Мы тут на практике, – сообщил он. – Должны патрулировать с сержантами из отдела. А они всю ночь отмечали день рождения и теперь дрыхнут в комнате смеха.

Курсантов было целое отделение – девять человек со старшиной-четверокурсником. Они встали в очередь за Иркой и Блинковым-младшим.

– Почему в комнате смеха? – удивилась Ирка.

– А там ремонт, – пояснил Васечка. – По-патрулируем до обеда и пойдем по домам. Удачное дежурство, с утра никто безобразиев не нарушает. А вечером тяжело: темно и пьяных много… Знаете анекдот, как гаишник поймал говорящую муху?

Блинков-младший с Иркой не знали. И не узнали, потому что в этот момент их разыскали Ломакина и Суворова. Васечка разинул рот и моментально забыл обо всех на свете мухах и гаишниках.

Ломакина и Суворова, понятно, заметили, какое неизгладимое впечатление они производят на милицейского курсанта. Суворова тут же сунула в зубы незажженную сигарету и прибавила громкость в магнитоле. На сладостный вой «тяжелого металла» обернулись все Васечкины однокашники.

– Ну тэ чё, Блэнок? – зажав сигаретку зубами, прогундосила Суворова. – Тэ нас бросил, что ле?

– Правда, Блинок! – подпела ей Ломакина. – Мы идем, идем, вдруг смотрим, а вы потерялись. Хоть бы предупредили!

Обращаясь к Блинкову-младшему, подружки смотрели на Васечку; а тот – на них. При этом обнаружилась удивительная особенность милицейской анатомии: Васечка ухитрялся правым глазом следить за Ломакиной, а левым – за Суворовой. Если подружки двигались в разные стороны, то глаза у него разъезжались.

На открытом Васечкином лице читалась мучительная борьба. Суворова была выше курсанта. По росту ему подошла бы Ломакина. Но Ломакина была одета побледней, а Васечку тянуло к ярким краскам.

В конце концов победила оранжевая юбка суворовской сестры-фотомодели. Васечкины глаза, блуждавшие в разных направлениях, согласованно уставились на Суворову. Глядя на нее как загипнотизированный, он достал зажигалку и высек огонек.

И тогда Суворова исполнила свой коронный номер. Языком перегнала сигаретку в другой угол рта, уводя ее от протянутого Васечкой огня, и показала на свой значок «Фигли пялишься?». А Ломакина, понятно, ознакомила курсанта с надписью «Отвали!».

– Мэ вас ждэм! – поторопила Блинкова-млад-шего с Иркой Суворова, и подружки гордо отчалили.

– Облом-с! – прокомментировал Васечкино неудавшееся знакомство старшина-четверокурсник. – Васька, у меня племянница в старшей группе детского сада. Хочешь, познакомлю?

Курсанты засмеялись.

– Ничего вы не понимаете! – порозовел Васечка. – Невесту надо заводить в нежном возрасте и выращивать на свой вкус!

Ирка потянула Блинкова-младшего за руку, и они ушли.

– А тебя он тоже хотел завести в нежном возрасте, как черепаху? – спросил Блинков-младший.

– Хотел, да я не хотела, – беззаботно ответила Ирка. – Просто мне нравилось, что взрослый парень обращает на меня внимание. Женщинам нужно, чтобы в них время от времени кто-нибудь влюблялся. Пусть даже такой обалдуй, как Васечка. Но это было полгода назад, Митек. Можешь плюнуть и забыть – Васечка не в моем вкусе.

Блинков-младший не стал спрашивать, кто в ее вкусе. Что бы Ирка ни думала на самом деле, она бы никогда не ответила «Ты».

Ломакину и Суворову они нагнали у тира. Там можно было заплатить за каждый выстрел подороже и стрелять не просто так, а на приз. Ломакина, у которой папа был охотник и учил ее стрелять из настоящей «Сайги», выиграла банку «Фанты». А практичная Суворова сообразила, что тирщик ее надул. Если бы Ломакина просто купила банку «Фанты» и постреляла, это обошлось бы дешевле, чем пять дорогих выстрелов на приз.

Все вместе прикинули стоимость призов. Экономическая выгода начиналась с пятнадцати попаданий – за них победителю причиталась мягкая игрушка. А если выбить главный приз, то получится десятикратная прибыль. Тратишь сто рублей на пятьдесят призовых пулек – и получаешь огромного слона, который стоит никак не меньше тысячи.

Пока они занимались подсчетами, маленькая девчонка притащила к тиру отца, десантного капитана. Она хотела слона. А капитан хотел провести выходной в парке. Из дочкиного нытья и его возражений стало ясно, что деньги у капитана последние, и после стрельбы им придется ехать домой со слоном или без него.