— А не разумней было бы заказать какой-нибудь грузовик и перевезти все чохом?

— Как это чохом, если мы достаем каждый день понемножку? В разных местах. Если бы этот идиот, мой братец, одолжил бы нам велосипед, было бы куда лучше, но ведь он же свинья неотесанная. Ты должна им заняться. Не знаю, что из него вырастет…

— А чего хочет милиция?

— Ничего особенного, — буркнула Тереска, обрадованная тем, что ее никто не спрашивает насчет необходимости уходить из дому поздно вечером. Она с кряхтеньем встала со ступеньки. — Мы должны опознать каких-то типов, которые шатаются по садовым участкам. Я иду спать, устала, как вол на пахоте.

— Погоди, — неуверенно сказала пани Марта и рискнула: — А что это за история с каким-то ребенком?

— Что? — удивилась Тереска. — С каким ребенком?

— Судьбой которого мучается Шпулька. Какой-то ребенок, которого не то бьют, не то бросили…

Тереска удивилась еще больше, не выказывая, однако, никакого интереса к теме.

— Не знаю. Она жалеет всех детей коллективно. Мы вообще только потому этим всем и занимаемся, что саженцы пойдут для детдома. Там, где она живет, в этом их бараке, есть какой-то ребенок, у которого мать — алкоголичка или что-то в этом роде. Если тебя это интересует, спроси Шпульку, я ей скажу, чтобы она завтра зашла. А мне можно наконец пойти спать?

— Конечно, разумеется, можно…

Сокрушенная укорами совести, что позволила себе заподозрить собственную дочь, пани Марта, в рамках искупления своей вины, решила как-то помочь Тереске. Она обсудила с мужем этот вопрос, и пан Кемпиньский устроил так, что им разрешили одолжить грузовой фургончик, который за один раз привез триста саженцев, предложенных довоенными знакомыми пана Кемпиньского из Блендова. Кроме того, два раза в неделю фургон обещал помогать перевозить саженцы из других предместий Варшавы.

Триста саженцев несказанно осчастливили Тереску. Однако ее страшный протест против систематического решения вопроса грузоперевозок смертельно удивил обоих родителей. Упрямство, с которым она настаивала на праве заниматься тяжелым физи¬ческим трудом поздними вечерами, казалось совершенно необъяснимым. Когда к разговору привлекли Шпульку, которая во всю эту кутерьму предусмотрительно не вмешивалась, она произвела на Кемпиньских впечатление существа по меньшей мере недоразвитого и совершенно лишенного собственного мнения.

— Ты, наверное, преувеличиваешь, — сказала она осторожно, когда, освободившись от назойливого старшего поколения, они волокли свою повозку в деревню под Вилановом. — Ведь таким способом мы будем возить проклятые саженцы еще долго после Страшного суда. В конце концов, ничего не случится, если он придет и узнает, что тебя нет. Может прийти на следующий день.

Тереска мрачно на нее посмотрела и ничего не ответила, с горечью думая, что даже Шпульке она не в состоянии объяснить такую простую вещь. Богусь вовсе не придет на следующий день. Он вообще не скажет, когда придет, снова пропадет неведомо на сколько времени, а она снова должна будет безнадежно его ждать. Она не изменит ситуацию, не окажет на него никакого влияния, пока его не увидит. А увидеть его наконец она просто обязана, иначе у нее что-нибудь лопнет: сердце, печенка или что там еще. Он не станет стараться, ему это не нужно, это она должна сделать усилие… Она должна что-нибудь выдумать, и все тут!

Одновременно Тереска понимала, что такая позиция выставляет ее не в самом лучшем свете, что для нее это невыгодно и плохо, попросту сказать, позорно, и она абсолютно не должна соглашаться на подобное положение вещей. Она должна этого Богуся выкинуть из головы раз и навсегда и забыть о его существовании, но ведь известно, что этого она не может. А также не хочет. Сладость отчаяния, наслаждение самой муки ожидания, очарование надежды — от этого всего невозможно отказаться, да ей этого и не хочется. Может быть, для других в этом нет никакого смысла, а для неё — есть, и Шпулька, хоть она и относится ко всему этому нечеловечески рационально и не может ничего понять, должна с этим смириться.

— Я тебе вообще удивляюсь, — продолжала Шпулька, поскольку не дождалась ответа. — Я не спрашиваю, что ты в нем видишь, потому что он действительно очень привлекательный, но ведь понятно, что ты, в конце концов, можешь найти себе кого угодно другого. — Она столкнула на обочину свой стол, остановилась и села на него. — Если он так глупо себя ведет, так я на твоем месте давно бы на него плюнула. Где это видано!

Тереска села с ней рядом.

— Нигде не видано. Но он мне нужен, и все тут.

— Так это ты должна быть ему нужна, а не он тебе. Стефан давным-давно на тебя так смотрит, что у него глаза размером с блюдце стали!

— Вот я и жду, чтобы они стали размером с тарелку, да так и остались. Ты же сама говорила, что Стефан похож на голодную козу довоенной поры!

— Ну и что? А если бы ты захотела, он бы тебе ноги целовал! А Данкин брат, по-твоему, почему вокруг школы так носится?

— Не знаю почему, и меня это не касается.

— А этот чернявый Анджей, который на голову готов встать, лишь бы ты пошла на вечеринку к Магде…

— Отстань. Анджей — самый обыкновенный хам, да к тому же еще и косоглазый…

— Неправда, и вовсе он не косоглазый! У него просто глаза так поставлены, близко очень…

— Так пусть они разойдутся пошире. Я это называю косоглазием. Про Данку слова плохого не скажу, но ее брат — весьма малоинтеллигентное существо, с ним вообще нельзя ни о чем разговаривать. И все они могут катиться колбаской и даже сосиской. Ни один из них мне не нравится.

— Ну а Богусь?

Тереска с минуту молчала, потом тяжело вздохнула.

— Я тебе уже говорила, — сказала она измученным голосом. — Я всю жизнь мечтала о парне, который обладал бы тремя достоинствами: был бы ужасно красивым, немыслимо интеллектуальным и очень хорошо воспитанным. Богусь — первый такой, который мне встретился.

— И тебе кажется, что этого достаточно? — спросила с сомнением Шпулька, критически посмотрев на подругу.

Тереска положила подбородок на руки, а локтями уперлась в колени.

— Оказывается, что мало, — сказала она мрачно. — Нужно еще и четвертое достоинство: чтобы я была ему нужна…

Шпулька осуждающе покачала головой.

— Красивый, интеллектуальный и хорошо воспитанный. И чтобы ты была ему нужна. И все? А остальное тебя уже не волнует? Тебе все равно, какой у него будет характер, какая профессия, образование?

Тереска закивала головой так энергично, что стол на колесиках зашатался и частично съехал в канаву.

— И все. Чтобы я была ему нужна. И он мне тоже. Если он будет интеллектуалом, то сумеет получить образование, сумеет и работать, и устроиться в жизни, и вообще будет понимать, что нужно. Если будет хорошо воспитан, будет обращаться со мной как следует и относиться ко мне соответствующим образом. С таким легко обо всем договориться, жить бок о бок и все, что угодно. Так чего еще нужно?

Объединенными усилиями девочки вытащили стол из канавы и тронулись в путь.

Способ использования повозки они рационализировали с первых дней. Повернув это средство передвижения задом наперед и держась за железную дугу, они ехали на нем, отталкиваясь ногой каждая со своей стороны, как на самокате. Метод был просто замечательным, он поразительно ускорял путешествие, но применять его можно было только на ровной дороге и при ограниченном автомобильном движении.

— Красивая женщина может себе позволить быть абсолютно глупой, — ни с того ни с сего сказала Тереска после долгого молчания. — Некрасивая должна быть умной и образованной.

Шпулька минуты две то качала головой, то кивала, полная сомнений и неуверенности.

— Мне сейчас столько разом пришло в голову, что не знаю даже, что говорить в первую очередь, — сказала она недовольно. — Я совсем не представляю, понравился бы мне человек, которому нужно только, чтобы ОНА была красива, и совсем неважно, глупа ли она.

— Много разных типов интересуется женщинами именно так.