Прежде всего они составили проскрипции,то есть списки осужденных на смерть. Антоний требовал, чтобы одним из первых туда вошел Цицерон, который произносил против него гневные и остроумные речи. Говорят, два дня Октавиан противился, но в конце концов продал своего благодетеля. Взамен он потребовал, чтобы Антоний внес в списки своего дядю, на что тот с легкостью согласился. «Нет и не было, на мой взгляд, ничего ужаснее этого обмена! — пишет Плутарх, — За смерть они платили смертью» (Ant., 19). «Они забыли обо всем человеческом, — говорит он в другом месте, — или, говоря вернее, показали, что нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединится власть» (Cic, 46).

«Триумвиры, — рассказывает античный историк Аппиан, — наедине составляли списки имен лиц, предназначенных к смерти, подозревая при этом всех влиятельных лиц и занося в списки своих личных врагов. Как тогда, так и позднее они жертвовали друг другу своих родственников и друзей. Одни за другими включались в список кто по вражде, кто из-за простой обиды, кто из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине своего выдающегося богатства. Дело в том, что триумвиры нуждались в значительных денежных средствах… Некоторые угодили в проскрипционные списки из-за своих красивых загородных домов и вилл» (B.C., IV, 5–6).

К Цицерону, которого сам Цезарь считал гордостью Рима, человеком, которого следует беречь как зеницу ока, были посланы убийцы. Когда его, уже обессиленного старика, зарезали, на Форуме по приказу Антония были выставлены отрубленная голова и правая рука, которой он писал речи, где перечислял преступления этого человека.

«Одновременно с обнародованием проскрипционных списков ворота города были заняты стражей, как и все другие выходы из него, гавани, пруды, болота и все места вообще, могущие считаться удобными для бегства или тайного убежища. Центурионам приказано было обойти всю территорию с целью обыска. И вот тотчас же, как по всей стране, так и в Риме, смотря по тому, где каждый был схвачен, начались многочисленные и неожиданные аресты и различные способы умерщвления. Отсекали головы, чтобы их можно было представить для получения награды, происходили позорные попытки к бегству… Одни спускались в колодцы, другие — в клоаки для нечистот, третьи — в полные копоти дымовые трубы… Одни умирали, защищаясь от убийц, другие не защищались, считая, что не подосланные убийцы являются виновниками. Некоторые умерщвляли себя добровольным голоданием, прибегали к петле, бросались в воду, низвергались с крыш, кидались в огонь или сами отдавались в руки убийц и просили их не мешкать… Некоторые убивали себя над трупами погибших» (B.C., IV, 12–14).

В те страшные дни жены проявляли чудеса храбрости и изобретательности, чтобы спасти своих мужей. Одна дает мужу все свои драгоценности и помогает скрыться, другая прячет мужа в постельный мешок и так довозит до корабля, третья переодевает его угольщиком. Ускользнув от надзора родителей, она сама бежит вслед за мужем, чтобы разделить с ним тяготы изгнания (B.C., IV, 39–40). До нас дошел любопытнейший документ — надгробный памятник одной римской женщине тех лет. Муж и жена испытали все ужасы гражданской войны и проскрипций. Потом они дожили до лучших времен и, когда жена скончалась, обожавший ее супруг написал эпитафию, где вспоминал всю ее жизнь. Вспоминая террор, он говорит: «Когда я узнал, что мне грозит страшная опасность, то лишь благодаря твоим советам я остался жив». Ему удалось бежать. Жена все силы положила на то, чтобы добиться его возвращения. Она пошла к триумвиру Лепиду и пала к его ногам. Он грубо отшвырнул ее. Но она не оставила попытки и наконец добилась его прощения (CIL, 1527).

Многих спасали рабы и вольноотпущенники. «Аппий отдыхал на своей вилле, когда к нему ворвались солдаты. Раб одел его в свою одежду, сам же, улегшись в постель, как если бы он был господин, добровольно принял смерть вместо него». Одного человека вольноотпущенник спрятал в железный сейф для бумаг, из которого он выходил только ночью (B.C., IV, 44). Вот какие ужасные сцены разыгрывались по всей Италии.

Антоний прославился своей ненасытной жестокостью. Но юный Октавиан, казалось, превзошел даже его. Он не жалел ни пленников, ни проскрибированных. На все мольбы он отвечал только:

— Ты должен умереть! (Suet. Aug., 15).

Философ Фавоний, прославившийся своей благородной честностью, когда попал в плен к триумвирам и его вели в цепях, почтительно приветствовал Антония, Августу же бросил в лицо самые жестокие оскорбления (Suet. Aug., 13).

Разумеется, тройственный союз не мог существовать долго. Каждый из триумвиров рвался к неограниченной власти. И вскоре вспыхнула новая война — уже между Октавианом и Антонием. Победил в ней Октавиан. И вот этот человек, проливший море крови, этот безжалостный злодей становится единодержавным правителем Рима. Казалось, теперь страна должна погрузиться в беспросветную мглу. И вдруг произошло чудо — злодей неожиданно превратился в мудрого и доброго владыку. Это символически было связано с переменой имени — Октавиана уже не существовало. Был Август.

Французский ученый Г. Буассье говорит, что от Августа осталось два подлинных документа, причем оба он писал сам. Первый — это указ о введении проскрипций, второй — так называемые «Деяния божественного Августа», его политическое завещание, в котором престарелый Август кратко рассказывает потомкам свою жизнь. «Политическая жизнь Августа вся заключается между этими двумя официальными документами… Один показывает нам, чем был Октавиан в двадцать лет, только что вышедши из рук риторов и философов… с действительными инстинктами своей натуры; другой документ дает нам понять, чем он сделался после пятидесяти шести лет безграничной и бесконтрольной власти; стоит только сблизить их между собой, чтобы понять, какой путь он свершил и какая перемена в нем произошла» [1].

Такая изумительная метаморфоза, такая чудесная перемена к лучшему изумляет нас в любом человеке. Но когда мы узнаем, что произошла она в монархе, самодержавном правителе, мы должны изумиться еще более. Неограниченная власть, полная безнаказанность, неудержимая лесть придворных, хор которых неустанно твердит правителю, что он гениален, мудр и все, что он делает, великолепно — все это, к несчастью, портит даже порядочных, честных и умеренных от природы людей. Постепенно царь дает волю всем своим дурным страстям. Это слишком известно, и история царствующих династий зачастую представляет собой грустный рассказ о постепенной деградации человеческой личности. Здесь же перед нами обратный пример. Буассье справедливо говорит, что Август был, вероятно, единственным человеком, которого власть сделала лучше. Более того. Тот же Буассье полагает, что вся дальнейшая жизнь Августа представляет собой историю долгой и упорной борьбы с собой. От природы он был жесток, причем холодно жесток. Он начал с того, что губил своих благодетелей. А кончил тем, что прощал своих врагов и заговорщиков. От природы он был трус, дрожащий от одного вида оружия. Усилием воли он заставляет себя биться в первых рядах. От природы он любил роскошь и буйные оргии. Усилием воли он превращает себя в скромного умеренного человека.

Но каким образом и когда этот великий нравственный поворот произошел с Августом? И что было ему причиной — некое видение, как у Савла, смертельная опасность, которая потрясла все его существо и заставила по-новому осмыслить свою жизнь, или, быть может, знакомство с каким-нибудь мудрецом, который смог, по выражению Шекспира, повернуть ему глаза зрачками в душу и показал на ней красные и черные пятна. Увы! Тщетно мы станем искать указания на это событие в многочисленных историях Августа и его античных биографиях. Ни слова об этом, ни полслова. Мы даже не можем указать год, когда этот поворот произошел. Но тогда, возможно, нам помогут «Деяния божественного Августа», то самое политическое завещание, о котором я говорила. Конечно, нельзя ожидать, что правитель империи напишет об этом прямо. Но, быть может, мы найдем хотя бы небольшой намек? И прежде всего, как описывает он свою кровавую юность, приход к власти, проскрипции. Не даст ли это описание нам в руки желанный ключ?