— Ты говоришь верно, Мовлади: главное — деньги. Теперь всё — деньги: вместо чести и совести, вместо гхылк…Да только разве это хорошо?

— А что хорошо, Лёма? Что хорошо?! Шептаться по домам, закрывать двери, всего бояться — и завидовать? Это — хорошо?

— Не знаю, Мовлади, я не знаю… Я тоже хочу быть богатым… Но чтобы не так, чтобы по-другому! Я хочу быть богатым и сильным, но я не хочу нарушать гхылк. — Лёма смущенно покосился на товарища: не смеется ли. — Просто хочу показать этим зазнавшимся чмошникам, таким, как Адлан, что такое быть настоящим человеком и настоящим мужчиной!

— Ты, наверное, и на Фатиме еще хочешь сам жениться? — съязвил Мовлади.

Лёма вспыхнул:

— Сейчас как дам тебе по шее!.. Я вообще ни на ком не буду жениться. Только на Анджелине Джоли.

— Жениться на Анджелине Джоли — это харам! — Мовлади с притворным благочестием погрозил пальцем.

Харамв исламе означает “запретное”. Жениться на немусульманке, к тому же актрисе, чье обнаженное тело видел весь мир, конечно, харам.

— Насрам я на твой харам!

Пиететом перед религиозными установлениями Лёма не отличался. Но почувствовал, что перебрал, и добавил: — А вообще, может, она ради меня примет ислам и будет в полном имане,праведности!

Лёма сделал серьезное лицо и погладил руками несуществующую бороду. Мовлади последовал его примеру, а через минуту оба уже хохотали в полный голос, входя через ворота во двор школы.

— Подождешь меня после уроков?

— Конечно. Мне надо тебе кое-что рассказать.

После уроков Мовлади ждал Лёму у мостика перед школьной оградой. Ограда была новенькая, из деревянного штакетника, выкрашенного в зеленый цвет. Раньше школу огораживала проволочная сетка, натянутая между железными столбиками. Во время войны в школе засели боевики, и здесь развернулось целое сражение. Сетка тогда сильно пострадала. Недавно убрали ее остатки и поставили вот эту новую ограду. Сначала некрашеную. Потом школе выделили краску со склада российской военной части, и девушки из старших классов покрасили штакетник в зеленый защитный цвет.

Ремонт в самом здании школы, пострадавшей в бою, сделали раньше. Но и сейчас на красных кирпичах были видны выбоины от пуль и осколков. Вдоль ограды — канава для стока дождевой воды. Рассказывают, что в тот день она была полна трупами русских солдат, штурмовавших здание.

У входного проема ограды через канаву перекинут бетонный мостик. На этом месте и ждал Лёму Мовлади. Лёма задерживался. Он вышел, когда все одноклассники уже прошли мимо Мовлади.

— Что, опять Фатиму искал? — улыбаясь, спросил Мовлади. — Зря, я видел, она после пятого урока домой пошла. И Адлан, кстати, тоже поехал…

Лёма просто взбесился:

— Слушай, ты меня достал со своими шуточками! Не нужна мне эта сучка! И знать не хочу, куда она девалась, с кем поехала!

Мовлади кивнул:

— Правильно, брат. Выбрось ее из головы: ни скромности, ни чести. Найди себе честную девушку и женись с миром!

Лёма понял, что друг опять издевается, и отвалил ему подзатыльник. Мовлади в ответ ткнул Лёму кулаком в живот, но не сильно. Мальчики засмеялись. Тема была закрыта, больше по пути домой они о школьной красавице не вспоминали.

— Ну, так что ты мне собирался рассказать? — спросил Мовлади, когда они перешли мостик.

Лёма посерьезнел, даже слегка нахмурился.

— Знаешь, кто теперь живет в доме Айны?

Дом Айны знали все мальчишки в округе: он стоял прямо у водокачки. С детства помню его и я. По форме водонапорная башня напоминала гранату циклопических размеров: стальная труба метров десяти в высоту и четырех в диаметре, а сверху широкий цилиндр резервуара. Башня сохранилась с советских времен. Только тогда она не напоминала мне гранату. Это была просто башня, огромная, железная. Сказочная. Когда в жаркий летний день водяной насос под башней наполнял ее холодной подземной водой, на железе выступали капли конденсированной из атмосферы влаги. Вода доходила до самого верха и тогда начинала литься из отводной трубы под крышей. Мы, дети, конечно, прыгали под падающую с многометровой высоты водную струю, орали, промокали до нитки, а в вихре водяных брызг играла радуга. Хотя старшие посылали нас выключить насос до того, как башня переполнится, — нажать красную кнопку в сарайчике рядом с водокачкой. Но так было бы неинтересно. Получив ключ от сарайчика, мы бежали к башне, но не спешили выключать насос, даже когда темная полоса, отмечавшая уровень воды, доходила до самого верха. Только вдоволь наигравшись под холодным потоком, мы нажимали на кнопку. Если, конечно, раньше на нас не начинала ругаться свекровь Айны, тогда еще совсем молодой, которой льющаяся с башни вода подтапливала огород.

С тех пор прошли больше двадцати лет и две войны. Свекровь Айны умерла после первой. Во второй случайная пуля убила мужа Айны. Насос водокачки поменяли, и в сарайчике установили новый пульт. А башня осталась той же. В округе — дома не выше двух этажей, и вода течет в трубах по закону сообщающихся сосудов, под естественным напором из высокого резервуара. Забрав обоих детей, Айна уехала в Ачхой-Мартан к своим родителям. В один день собралась. А дом продала…

— Да? И кто же там живет? — спросил Мовлади.

— Дядька, лет тридцати. Не местный: его никто не знает. Непонятно, чем занимается, где работает. И откуда у него деньги — на дом и на жизнь…

— И что?

— Нет, ты послушай, Мовлади. Он очень странный человек: бородатый. И вообще, говорят, что он, — тут Лёма оглянулся, не идет ли кто следом и не подслушивает ли за ними, — что он ваххабит.

— Конечно, если бородатый — сразу ваххабит, — саркастически засмеялся Мовлади. — Кадыровцы тоже бородатые. Да мало ли кто бороду носит! Может, ему просто бриться лень, или лезвия не на что купить. Я бы тоже отрастил себе бороду! Вот только что-то не растет пока…

— Да не, не в бороде дело… Ты слушай, он… Он со мной разговаривал… об этом…

Приятель подставился, и Мовлади не преминул воспользоваться моментом, чтобы снова подшутить над ним.

— Друг, я за тебя переживаю! Может, такому сладкому мальчику, как ты, не стоит разговаривать с незнакомыми бородатыми мужчинами, да еще и об “этом”! Кто знает, что у них на уме… Скажи, — спросил Мовлади с самым серьезным и сочувствующим выражением на своем нахальном лице, — он звал тебя в гости? Трогал разные места? Откройся мне как доктору, не стыдись. А может, тебе даже понравилось?

Но усилия зубоскала пропали впустую. Лёму нисколько не задело, он равнодушно пожал плечами и сказал:

— Этот человек разговаривал со мной о вере. О настоящем исламе. И в гости приглашал. Обещал дать запрещенные книги. Пошли, сходим вместе.

Теперь в доме Айны жил одинокий мужчина — тот, о котором говорили мальчики. Он носил бороду на лице, тюбетейку на бритой голове и спортивный костюм “адидас” на худощавом теле. Если у мужчины проверяли документы, он предъявлял паспорт, согласно которому его звали Мансуром Элхановым. Через неделю после вселения в дом Айны в его паспорте появилась и шалинская регистрация по постоянному месту жительства. Так что претензий к его документам не было. Любопытным он говорил, что приехал из Ведено, что его дом разбомбило, семья погибла, он давно хотел переехать, и все такое. Словом, обычная история: все, кто приезжают в Шали, рассказывают примерно одно и то же.

Впрочем, ни местные жители, ни милиция в любом случае большого интереса к Мансуру не проявляли. Может быть, потому, что его пару раз видели беседующим с кадыровскими бойцами; те по-братски обнимали его и жали ему руку. А лишний раз связываться с кадыровцами или даже с их приятелем никому не хотелось.

Соседи относились к новоприбывшему осторожно и с опаской. Если бы родители наших мальчиков узнали, что те ходят в гости к Мансуру, мальчиков ждал бы разнос. Поэтому Лёма и Мовлади посещали дом Айны, соблюдая все меры предосторожности и предельную конспирацию. Они не входили в ворота, а всякий раз перелезали через ограду в сад, когда по дороге никто не шел и не ехал. Дверь дома Мансура по вечерам была открыта. Мальчики находили хозяина делающим намаз или готовящим пищу на кухне. Иногда Мансур читал, или писал, или разговаривал с кем-то по мобильному телефону.