Новый друг встречал мальчиков сердечным саламом, усаживал на ковер, учтиво спрашивал о делах. Вообще он разговаривал с ними как со взрослыми, как с равными себе, и мальчикам это не могло не нравиться.

Они не сразу решились прийти. “За” голосовало любопытство. И еще, пожалуй, дерзкое желание самоутвердиться наперекор родительскому мнению. Потому что, конечно, страх перед родителями голосовал “против”. Старшие не отпустили бы своих детей в кадыровцы, а в боевики не отпустили бы тем более. И в ваххабиты. А слухи о том, что Мансур ваххабит, оказались не пустой болтовней.

Это было странно, но Мансур, нисколько не опасаясь, с самой первой встречи начал проповедовать Мовлади и Лёме. При том что слово “ваххабит” было теперь едва ли не самым страшным ругательством, а кадыровцы обещали снести башку всякому, от кого будет хотя бы самую малость пахнуть ваххабизмом. А уж кадыровцы-то должны знать, как он пахнет: многие из них сами еще недавно были ваххабитами.

Однако Мансура никто не трогал. Кадыровцы вроде бы даже с ним дружили. Наверное, мальчики могли бы заподозрить неладное, но их все это не слишком беспокоило. В их книжке-раскраске мира и боевики, и кадыровцы были закрашены одинаковым цветом: цветом оружия, насилия, власти. Цветом успеха и силы. Цветом, который манил и дурманил, звал к другой жизни, к спасению от задавленного быта, испуганных обывателей и глупого родительского дома.

У Мансура на все были ответы. Когда Мовлади стал говорить о несправедливости в жизни, о том, что подонки купаются в деньгах, а нормальный человек часто живет в бедности, Мансур закатил глаза и произнес: “О те, которые уверовали! Воистину, многобожники являются нечистыми. И пусть они не приближаются к Заповедной мечети. Если же вы боитесь бедности, то Аллах обеспечит вас богатством из Своей милости, если пожелает. Воистину, Аллах — Знающий, Мудрый”.

О чем бы ни начинал рассказывать Мансур, он заканчивал аятом из Корана, в котором правоверные призывались к оружию, к участию в священной войне. Слово “ваххабизм” при этом не произносилось никогда. Мансур говорил об исламе, об истинных мусульманах, и только. Но мальчики, конечно, понимали, что это и есть ваххабизм.

Одним осенним вечером Мансур и мальчики сидели на закрытой веранде дома Айны и пили зеленый чай из фарфоровых пиал. На улице моросил дождь, дождь шелестел по желтеющей траве и листьям, как ворох тараканов, сыплющихся из темной ваты облаков, с неба, напоминающего старый матрас. На улице развезло хлюпающую глину, замазало грязью дороги и тропки. Там было мокро и неуютно.

Под лампочкой, освещавшей веранду, вились запоздалые насекомые, еще не убитые осенними холодами. Лампочка струила желтый купол сухого и теплого света. У вершины купола клубился рой обреченной мошкары, под роем склонили головы над пиалами с чаем мальчики и Мансур.

Лёма поставил пиалу на стол и спросил:

— Мансур, откуда такое слово — “ваххабизм”?

— Его придумали неверные.

— Но все-таки?

Мансур задумчиво погладил свою бороду и вдруг заговорил важно и торжественно — словно читал по книге:

— Мухаммад ибн Абд-эль-Ваххаб родился в 1703 году в аравийском городе Уяйне, в семье улемов, просвещенных богословов рода Ааль аш-Шейх. В десять лет он уже знал весь Священный Коран наизусть и проник в его смыслы. Мухаммад ибн Абд-эль-Ваххаб, мир ему, не создавал никакой новой религии или секты. Он лишь восстановил ислам в его первоначальной коранической чистоте. Поэтому только неверные называют истинных мусульман сектой ваххабитов. Это они, так называемые мусульмане, в действительности являются сектой, так как следуют не Пророку и Священному Корану, а своим “святым”, поклоняются не единому Аллаху, а камням и гробам.

— Ставят памятники бывшему муфтию, — поддакнул Мовлади.

Мансур посмотрел на него молча. Потом открыл зеленую книжку на странице, заложенной листочком бумаги, и произнес:

— Истинный мусульманин должен прежде всего соблюдать таухид, единобожие, не почитать никого и ничего, кроме Аллаха. Истинные мусульмане, которых язычники называют ваххабитами, сами зовут себя муваххидунами,монотеистами, или единобожниками. Муваххидунне путешествует на поклонение к гробам, даже к гробу в Медине, не использует при молитве четки, не носит шелка и золота, не курит табак. Свое тело и душу муваххидунотдает джихаду, священной войне за веру…

Когда Мовлади и Лёма покинули дом Айны, было уже совсем темно. И дождливо. Поэтому они выходили через калитку, не таясь. Лёма относился к проповедям Мансура очень серьезно. Насупившись, он произнес:

— Я решил. Я тоже буду… муха… мува… муваххидуном!

— Ваххабитом?

— Муваххидуном! Мансур же все объяснил сегодня.

— И как ты себе это представляешь?

— Ну… буду соблюдать все ограничения.

— Какие, Лёма? Курить ты и так не куришь. Хадджв Медину тебе не светит. В Мекку, впрочем, тоже. Золота у тебя нет. Ты и так ваххабит. О, извини, муваххидун! Все мы тут… муваххидуны.

Лёма разозлился:

— Но если ты ничему не веришь и ни с чем не согласен, почему ты продолжаешь ходить к Мансуру, сидишь, киваешь, поддакиваешь?

— Лёма, я не знаю, что будет после смерти и будет ли вообще что-нибудь. Но в этой жизни, чтобы быть человеком, нужна власть, нужны деньги. Родители хотят, чтобы я закончил школу. Хорошо, я закончу. А что дальше? Институт? Но даже если поступлю, родители не смогут кормить меня еще пять лет. Значит, меня заберут в армию, а потом я буду работать на консервной фабрике грузчиком или на стройке мешать бетон лопатой. Ни одна приличная девушка не пойдет за меня. Я женюсь на старой жьеро, вдове, а мои дети проклянут меня после моей смерти как неудачника и выбросят труп на помойку.

— Ну и картинку ты нарисовал, — Лёма не смог удержаться от улыбки.

— Беда в том, что это правдивая картинка…

— А причем тут Мансур?

— Да все очень просто. У ваххабитов богатые спонсоры, арабские шейхи. Там можно хорошо заработать. А нет, — сдамся Кадырову под очередную амнистию, и он возьмет меня в свою гвардию, как всех бывших боевиков.

— Некоторых бывших боевиков берут не в гвардию, а в Чернокозово — в лагеря и тюрьмы, братишка.

— Можно подумать, что сидеть дома безопаснее, чем воевать в горах! Да и Мансур поможет. Не зря ведь у него столько друзей-кадыровцев. И потом помнишь, как в аяте: если вы боитесь бедности, Аллах обеспечит вас богатством, если пожелает? А у меня, Лёма, просто нет другого шанса стать человеком! Да и у тебя тоже. А жалкой скотиной я быть не хочу. Лучше умереть молодым.

И время пришло. Разговоры за столом с пиалами зеленого чая в теплых ладонях, смыслы аятов Священного Корана, наставления и увещевания, — мальчики понимали, что это не еще не все, это подготовка. Раньше или позже им поручат… что? Их заберут… куда?

Мовлади точно знал только, что не согласится быть смертником. Весь его план тогда бы не имел никакого смысла. И Лёма тоже. Лёма хотел быть праведником, настоящим мусульманином, — но живым. Он не хотел оставить без поддержки своих младших братика и сестренку.

Когда Мансур сообщил, что для них есть задание, мальчики почувствовали волнение и облегчение одновременно: наконец-то. Ведь ожидание страшнее всего, и картинки рисуются в голове: захваты заложников, подрывы стадионов. Задание оказалось проще: предстояло познакомиться с “лесными братьями”, товарищами по джамаату, общине. И заодно передать религиозную литературу для распространения в Дагестане. Мансур, конечно, мог бы сделать это и сам. Но пора мальчикам уже не только слушать о таухиде, но и приобщаться к джихаду, к усилиям на пути истинной веры.

Это было как гора с плеч. Конечно, истинную веру нужно распространять! Ваххабитская литература запрещена, но хотя бы не придется умирать или убивать кого-нибудь.

Это было в воскресенье. Как и договаривались, Мовлади и Лёма пришли к водокачке к десяти утра. У башни их ждал Мансур, в белой “копейке”, которую раньше мальчики у него не видели. Мансур сказал, что книги в багажнике. Мальчики сели на заднее сиденье, и машина тронулась. Они проехали все Шали, свернули на дорогу к Сержень-Юрту, проехали Сержень-Юрт и еще долго ехали дальше, в лесистых горах, мимо бывших пионерских лагерей. Мансур был молчалив. Мовлади задремал. Лёма смотрел в окно автомобиля.