Золотистая и Черный не возражали против того, что теперь им придется заботиться еще и о Ромочке. Он смутно помнил, как враждебно они смотрели на него в первый день. Тогда от них не пахло ничем особенным. Он помнил их глаза. Они смотрели на него как на добычу, хотели его сожрать. Зато теперь все по-другому! Ромочка оценивал себя с их точки зрения. Как правило. Черный и Золотистая обращались с ним, как с остальными щенками. Бегло приветствовали, входя, но быстро стряхивали его; коротко рычали, если он, заигравшись, слишком сильно тянул их за шерсть или кусал. Рычали более злобно, если он слишком близко подползал, когда они ели. Но Ромочка умел то, на что ни один щенок не мог и надеяться. Он умел вставать на задние лапы, и тогда его глаза и лицо оказывались над взрослыми. Черный и Золотистая по-своему любили его и заботились о нем — как заботились о всех его молочных братьях и сестрах, щенках из одного помета. И все же Ромочка доставлял им новую радость, прежде неведомую: им приятно было угождать ему. Золотистая предпочитала держаться от него подальше. Она наблюдала за ним и принюхивалась к нему. Черный обнюхивал его не только в знак приветствия, но просто так, из любопытства.

От щенков-малышей шло тепло и простые физические радости. А еще с такими товарищами было очень весело играть. Сначала Ромочка не различал их. Поскольку белую собачку лучше было видно в темноте, он чаще других хватал ее на руки и прижимал к себе. Родство с Белой Сестричкой связало их раньше, чем Ромочка что-либо понял. Прижимаясь к нему ночь за ночью. Белая все больше приноравливалась к Ромочке — и к переменам его настроения, и к мыслям.

В логове похолодало; дни становились все короче. Первое время Ромочка надевал на себя не все одежки, а только некоторые. Ему хватало живого и горячего тепла от щенков. Потом он снова принялся кутаться во все, что у него было. Щенки играли и днем и ночью, а глубоко засыпали только после кормления. Постепенно и Ромочкины привычки изменились.

Когда взрослые уходили на охоту, он вместе с молочными братьями и сестрами обследовал подвал, бегая из конца в конец и нюхая следы. Вместе со щенками он бежал прятаться в гнездышко, если они вспугивали крысу или сверху доносились страшные уличные шумы. В подвале стояли деревянные столбы; на них держался пол верхнего этажа. В дальних углах скопился всякий хлам; сгнившие тряпки, груды досок, пустые бутылки. В одном углу навзничь лежала статуя: безмятежное лицо над остроконечной каменной бородкой, из-под широких каменных манжет высовываются обломанные пальцы. Ромочка попробовал сдвинуть статую с места, но она оказалась очень тяжелой, и он утратил интерес к каменному человеку. Зато придумал интересную игру. Досками и тряпьем он выгораживал коридорчики: одни соединялись с другими ходами и переходами. Щенкам очень понравилось бегать по своеобразным загончикам по его следу. Ромочка строил целые лабиринты. Как только щенки поняли, что надо делать, они окунулись в игру со все возрастающими проворством и воодушевлением. Он заставлял их перепрыгивать препятствия и поворачивать там, где нужно. Если братья и сестра ошибались, он безжалостно наказывал их. Щенята быстро научились следить за Ромочкой и бежать за ним по пятам, повторять все его движения. Они бурно радовались, когда у них все получалось так, как он хотел. После игры все неслись в гнездышко и валились в кучу — понарошку дрались и кусались. А потом вылизывали друг друга и засыпали. Всякий раз взрослые, возвращаясь с охоты, заставали в логове какие-то перемены. Сначала это их даже пугало.

Днем Ромочка становился вожаком среди щенков. Вскоре, повинуясь его визгу и толчкам, они все вместе стали охотиться на крыс — правда, без особого успеха. Ромочка строил все более изощренные планы. Зато в темноте, по ночам, он превращался почти в инвалида, в калеку. А дни все укорачивались.

Ромочка еще помнил стылую квартиру и запах дяди, но смутно — как будто все это привиделось ему в интересном, но жутковатом сне. Первую маму он тоже вспоминал — правда, с трудом, но без всякой неприязни. В голове всплывали ее голос, ее запах — от нее пахло духами и потом. Но воспоминания всплывали перед ним все реже и реже. Они куда-то уплывали и стали далекими, как звезды. Ему снился прежний мир — серый, мрачный, почти без запаха. Просыпался он в густой, остро пахнущей тьме и от прикосновения шерсти, когтей и клыков.

Когда щенячья возня надоедала Ромочке, он усаживал их и пытался рассказывать им сказки. В щенячьих играх все время повторялось одно и то же: слежка, погоня, борьба, рычание, укусы и сон. Ромочка заползал в гнездышко, ложился брюхом вверх, и все щенки наваливались на него. Потом он понял, что валяться просто так скучно. Он схватил Белую и усадил ее рядом. Она послушно сидела там, где он ее посадил, и ясными глазами следила за ним, ждала указаний к новой игре и ободряюще тявкала. После Белой Ромочка попытался усадить и Черную, но та не отличалась покладистостью. Она обнажила пока еще маленькие клыки и постаралась напустить на себя грозный вид. Пришлось ее отпустить. В другой раз, когда представился случай, Ромочка схватил Серого, зажав его между коленями, и цапнул Коричневого за загривок. Черная куснула Ромочку уже всерьез, и он оставил ее в покое. Черная еще поворчала, грызя его руку, но потом все же села, преисполнившись любопытства. Он схватил тряпку и попытался укрыть щенят, как одеялом, и подоткнуть с боков, но только Белая ему это позволила. Ромочка схватился за один угол. Черная ухватила зубами другой и дернула. Серый Братец, извиваясь между его коленями, тоже цапнул тряпку за ближний к нему край.

Ромочка громко завизжал на своих молочных братьев и сестер. Коричневого он отшвырнул, Черную и Серого шлепнул. Серый тявкнул. Черная зарычала. Оба воровато покосились на него и снова схватили тряпку за края. От злости Ромочка даже всплакнул. Потом отвернулся от непослушных глупышей и похлопал ладонью по полу, подзывая к себе Белую. Та подползла поближе и заглянула ему в глаза. Ромочка еще немного поплакал, а потом успокоился. Все пошло не так, как он задумал, но Белая изо всех сил старалась его слушаться.

— Жили-были… — произнес он. Услышав человеческую речь, все щенки замерли, как по команде. Ромочка приободрился. — Жили-были собаки. Они были очень хорошие, послушные, и всегда чистили зубы… — Ромочка засмеялся и задумался. Что бы еще им рассказать? — Одна собачка самая хорошая, вторая самая плохая, третья самая храбрая, четвертая самая трусливая.

Слова уходили в темноту и как будто изменяли ее. Ромочка очень обрадовался. Но потом щенкам надоело его слушать. Белая еще старалась, а Серый затрусил прочь: он учуял под досками какую-то живность. Коричневый тянул Ромочку за рукав, а Черная, дергая головой, расправлялась с ненавистной тряпкой. Белая Сестричка еще немножко потерпела, а потом спрыгнула с его коленей и побежала прочь.

— Вот глупые псины! — закричал Ромочка, но слова уже утратили волшебство.

Снег падал все чаще и, долетев до земли, лежал на ней и не таял. Первое время Ромочке и в голову не приходило вылезти из логова — хотя бы для того, чтобы полюбоваться на дневной свет. Правда, мочиться в логове он терпеть не мог, хотя так поступали все щенки. Даже Ромочка чуял, что его моча пахнет по-другому: как-то острее, неприятнее. Однажды ночью он вскарабкался на обледенелый верхний этаж и помочился в самом дальнем от логова углу. Золотистая испуганно наблюдала за ним со своего поста, но не двинулась с места и не попыталась ему помешать. Следом поднялись Мамочка и Черный; они встали у него за спиной и следили за ним. Наверху, в развалинах, мороз был зверский и так же темно, как внизу, но совсем не так уютно. Порыв ледяного ветра обжег Ромочке лицо, и он испугался. Его страшила тьма, нависшая над пустошью, и горящие вдали огни большого города. Он поспешил назад, в подвал. Взрослые шли за ним по пятам. Потом у них выработался особый ритуал. Мамочка задумчиво обнюхивала то место, куда он справлял малую нужду, а потом подпихивала его носом, направляя назад, в логово, и даже покусывала иногда, если Ромочка не спешил возвращаться. Он понимал, что от него пахнет не так, как от остальных. Кал Мамочка съедала. Сначала Ромочке было смешно, но потом он заметил, что Мамочка ест не только его какашки, но и какашки остальных щенков, и он перестал обращать внимание на этот ритуал.