За его спиной стояло пианино, но он не отваживался прикоснуться к клавишам. Тут он обратил внимание на то, что жена не раздвинула на окне гардины, те самые гардины, которые в свое время вызывали столько споров о вкусе и безвкусице. Они были линялого синего цвета с непонятным цветочным узором, не такие уж невзрачные, но, что его всегда поражало и озадачивало, они всегда висели криво на латунной перекладине.

«Стало быть, мне придется умереть», — подумал он и удивился, что ему опять удалось наблюдать за ходом своих мыслей как бы со стороны. Он был спокоен еще и потому, что чемоданы — он это видел — стояли наготове в коридоре, аккуратно выстроившись по размеру, как то было заведено у них годами.

«Чемоданы, — подумал он и посмотрел на жену, которая гладила на столе рубашки. — Выходит, что они мне великодушно дарят по крайней мере это путешествие».

— Достаточно ли багажа? — поинтересовался он. Жена, не отрываясь от дела, ответила, что ему не нужно ломать над этим голову.

До вечера каждый занимался своими делами. Весь день слышались возня и хлопанье выдвигающихся ящиков. Он догадывался, что жена будет еще долго собирать всякие мелочи вроде фена или бигуди — вещи, без которых она не могла обойтись. Сам он решил прогуляться по темным вязовым аллеям, чтобы потом почувствовать приятную усталость.

«Накануне предстоящего утомительного переезда неплохо бы хорошенько выспаться», — подумал он.

И улыбнулся, так как вдруг вспомнил, что отъезд запланирован только на послезавтра. Но он не стал прогонять ощущение ребяческого нетерпения и продолжал вести себя так словно в последний раз осматривал знакомые окрестности. Он шел все дальше, пока в поле зрения не показался вокзал и не начало смеркаться. Вернувшись домой, он натолкнулся в прихожей на все те же чемоданы и решил самостоятельно позаботиться о своих туалетных принадлежностях и прочей мелочи. В этот раз он намеревался решительно сократить количество вещей, несколько раз заново раскладывал по порядку книги, журналы, монографии, но когда к куче необходимых предметов прибавились сверху диктофон и коробка цветных карандашей, он едва удержал поклажу в равновесии, вынося ее из библиотеки.

Когда профессор подошел к первому чемодану и немного приподнял его правой рукой — левой он прижимал к груди стопку книг, — пытаясь большим пальцем нажать на защелку, у него появилось подозрение, что его провели. Он схватил другой чемодан. Легкий щелчок, похожий на звук ударяющихся друг о друга вешалок, — и здесь то же ощущение пустоты внутри.

«Значит, — подумал он, — сперва она упаковала свои вещи, а мои не тронула, хотя время поджимало, ведь обычно мы были готовы за два-три дня до отправления».

Профессор положил стопку книг на ковер, немного постоял в раздумье, потом по очереди попробовал поднять ее чемоданы. У него невольно вырвался крик, точнее, громкое мычание, заставившее жену немедленно выбежать из кухни в прихожую. Он не нашелся что сказать, схватил протянутые ему навстречу руки, но тут же снова отпустил.

Спустя полчаса профессор Монтаг сидел на диване. Двустворчатая дверь на террасу была открыта. Волосы его после сильного возбуждения были в беспорядке. Но он не обращал на это внимания. Бледное лицо, блуждающие огоньки в глазах — все это свидетельствовало о серьезном волнении, хотя по заверениям жены у него не было для этого никаких оснований. Она согласилась, что с укладыванием чемоданов немного задержались, и заверила:

— Завтра, ради бога, успокойся, Вольф-Герхард, завтра у нас еще целый день!

Ну да! Этот звон дорожных колокольчиков или бубна, музыка, прорывающаяся откуда-то из подсознания своими торопливыми звуками и безудержным весельем, не выходила у профессора Монтага из головы в то июльское утро. В зеркало заднего вида он наблюдал, как невестка пыталась усмирить нетерпеливых детей, — картина, о которой он давно мечтал с тоской. Пухленькие детские тела в беспорядочной возне, и невестка, нашептывающая им что-то на ушко и поминутно приставляющая свой палец к их губам, напомнили ему картину, напечатанную на конверте пластинки с Четвертой симфонией Малера. На ней с явным перебором красного цвета были изображены три молодые женщины, идущие по полю, заросшему цветущим маком-самосейкой. Одна из них немного наклонилась вперед и, казалось, указывала на что-то пальцем девочке. На той был светлый костюмчик с юбкой в складочку и чепчик. Девочка совсем не походила на ее современных сверстниц в джинсах и майках. Движения невестки также были по-старомодному грациозны. «Как музыка Малера», — придумал сравнение профессор Монтаг и пожалел, что на девочках в этот раз не было соломенных шляпок и что у старшей теперь вместо привычных кос волосы падали свободно. Впрочем, набаловавшись, девочки скоро заснули. И все же:

Когда они подъезжали к мосту через Эльбу, появился туман. Профессор Монтаг видел впереди стоп-сигналы другой машины. Это был «пежо» Винцента, его сына. Профессору стоило труда держать дистанцию. Он видел, как Винцент, вместо того чтобы следить за дорогой, которая из-за тумана становилась все более опасной для движения, не переставая разговаривал с мачехой. Он даже наклонил голову к ней и левой рукой чертил в воздухе какие-то фигуры.

«Он должен ехать с постоянной скоростью», — негодовал профессор Монтаг. И почему Винцент вопреки привычке — он всегда был мелочно-педантичен — забыл заправить свою машину, из-за чего им пришлось пожертвовать драгоценными минутами на автозаправке, как только они выехали на Авус? «Еще эта странная задержка, — продолжал размышлять профессор Монтаг, — из-за того, что жена, прежде чем втиснуться в перегруженный „пежо“, похоже, несколько раз звонила по телефону. Паченски или врачу?»

При мысли, что ему все же удалось, как он и мечтал, добиться от семьи согласия на совместную поездку, профессора охватило чувство удовлетворения. Особенно радовались девочки: они едва ли могли представить себе, что увидят шествие слонов на сцене в Вероне, как им обещал дедушка.

До Мюнхена ехали без остановок, и Ирэна настояла, чтобы профессор Монтаг лег пораньше спать. Ей показалось, что он был бледен и рассеян. Профессор нашел ее опасения безосновательными и защищался как мог, и лишь после того, как сын пообещал отправиться в путь на рассвете, а дети выразили страстное желание наблюдать восход солнца непременно в Альпах, он уступил и удалился в неуютный гостиничный номер.

Спал он или нет, этого он точно не знал. В четыре утра он поднялся с покрасневшими глазами, быстро умылся и постарался подавить внезапно возникшее чувство голода. В конце концов, не заставлять же персонал гостиницы подавать завтрак до рассвета. Выйдя в холл, он обратил внимание на слабый электрический свет, который отражался на линолеуме. Вокруг было чересчур чисто. Потягивал утренний холодок — видимо, оставили на ночь открытым окно. Профессор поежился. Он застегнул куртку, постоял какое-то время без дела в узком коридоре, но никто так и не показался. Он увидел луч света из-под двери номера, который занимала его жена. Луч сразу же погас. С некоторых пор у них было заведено спать в отдельных комнатах. Профессор никогда всерьез об этом не задумывался, но сегодня пожалел, что они не вместе.

«Нельзя сказать, — вспоминал он, — чтобы мне было неприятно лежать рядом, чувствовать ее дыхание. Ее губы иногда подрагивали и издавали мягкий приглушенный звук, как будто она дула».

Профессор Монтаг подошел к двери и едва не взялся за ручку, как вдруг его осенило, что он перепутал расположение номеров.

«Раз мы договорились встречать восход в Альпах, — размышлял он, — то зачем Ирэне включать свет и тем более сразу же выключать? Вставать нужно вовремя».