Она стала лицом к мужчинам, наклонила голову вперед, глядя на них, как она воображала, темными, чувственными глазами. Их лица были неразличимы в приглушенном свете, некоторые из них улыбались оценивающей, другие злой, знающей улыбкой, а третьи сидели без выражения, почти мрачные. Она настолько чувствовала себя частью этого места, принадлежала ему, как будто тьма внутри нее составляла одно целое с этими мужчинами, как будто они вместе понимали что-то общее.

Она завела руку за спину и расстегнула «молнию» на платье. Ритм музыки как будто стал чуть быстрее, как медленное сердцебиение. Она спустила бретельки платья, открывшего белое кружево ее бюстгальтера. Застежку она нащупала не с первого раза. Белье было для нее ново и незнакомо. Она протянула руку и стала искать, но не нашла, и тогда только вспомнила, что он застегивается спереди. Расстегнув пластиковый крючок, она сняла бретельки и сбросила кружево, открывая грудь.

Пробы, сказала она себе. Ну, как вам это? Спорим, вы все хотели бы к ним присосаться. Тем хуже для вас. Не выйдет. Смотреть можно, трогать нельзя. Я на экране. Когда я здесь, на экране, смотреть можно, трогать нельзя.

Один из мужчин вздохнул, несколько заерзали на своих стульях. Она стряхнула платье с колен, но при этом чуть споткнулась. Ей хотелось быть такой изящной, и эта неловкость была совершенно ни к чему, из-за нее она хрипловато засмеялась и потерла подбородок. Теперь они видели ее трусики, видели сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань. Она повернулась к мужчинам спиной и наклонилась вперед. Просунув большие пальцы рук под эластичную ткань на бедрах, она спустила их, открывая безупречную белизну своей кожи и заманчиво поднимавшийся холмик между бедрами, и прохладный воздух коснулся ее в этом теплом, влажном месте.

Выступив из белья, она стала медленно поворачиваться кругом. Она нужна этим мужчинам. Они ее хотят. Всю ее целиком. Это она владеет их вниманием. Она остановилась, чтобы они смогли рассмотреть ее тело голодными глазами, ощупывавшими каждый дюйм ее кожи. Потом она стала сгибать колени, пока не села на бедра, завела за спину обе руки и оперлась о помост, потом опустилась на прохладные доски, чувствуя воздух между раскрытыми ногами. Снова задвигались стулья, а она смотрела на них. Один человек закрыл лицо, но остальные смотрели на ее раздвинутые ноги, хотели быть внутри нее. Она легла на помост и закрыла глаза, опустила руку между ног и раскрыла свои губы для этих мужчин.

Смотреть можно, трогать нельзя.

Ньюлэнд подошел к ней первым. Она открыла глаза и была слегка шокирована его наготой, она хотела было сесть и высмеять его, но он лег на нее сверху. Она решила, что не выйдет из игры, на ее губах дрожала нервная улыбка, которую ей трудно было сдержать, пока Ньюлэнд медленно двигался в ней взад-вперед и в конце концов кончил. Потом его сменил другой мужчина в черной маске, который был нежнее и настойчиво целовал ее в губы. Потом еще один, который яростно сжимал ее грудь и скрипел зубами. Она дернулась, когда он резко вошел в нее, как будто хотел причинить ей вред. Потом еще один, здоровяк, от которого ей стало больно. Все они наполняли ее, все вдруг оказались в масках, ягодицы у нее намокли и замерзли от жидкости, скопившейся на помосте.

Наконец она поняла, что вовсе не это ей было нужно. От этого она не станет чувствовать себя сильнее. Для нее здесь ничего не происходит, разве что ей стало больно, страшно и неудобно. Она пыталась не допускать страха, научившись умело игнорировать его. Но что происходит? Что это за растущая в воздухе агрессия и жар, статическое электричество, которое как будто все усиливалось, а шепоты становились все злее и тревожнее?

После седьмого мужчины она начала протестовать и попыталась было сесть, но ее придавили к полу. Потом еще один мужчина, которого она раньше не видела, в маске и еще одетый, встал над ней, человек со злобными глазами, он опустился на колени, чтобы держать ее за руки.

— Готово, Мэнни, — сказал Ньюлэнд, его бегающие глаза наслаждались видом Дженни.

Мужчины занервничали и еще больше зашевелились. Дженни пыталась смотреть на них, поднимая голову, видя их голые тела, которые собирались вокруг нее свободным полукругом.

— Дайте мне встать, — сказала она.

Никто не ответил ни слова, как будто ее не слышали, как будто у нее не осталось голоса. В их глазах она уже была не человеком, а просто объектом удовольствия, вещью, которая не может говорить. И даже если они могли ее слышать, ее речь просто не вмещалась в рамки их извращенных убеждений. Ее слова не имели для них никакого смысла.

— Пожалуйста, — взмолилась она, но мужчины продолжали ерзать и смотреть на нее.

Она подняла голову, напрягаясь, открыв рот, широко распахнув глаза, она видела, как они подходят ближе, некоторые вставали совершенно неподвижны, другие мастурбировали, у всех были напряженные, изогнутые члены.

Еще один мужчина выступил вперед и лег на нее, глядя в ее лицо каким-то полубессознательным взглядом. Дженни закрыла глаза, почувствовала, как он дергается внутри нее, потом он встал, и тогда еще одна тяжесть опустилась на нее, вошла в нее.

— Не-е-е-ет! — завопила она, и чья-то рука зажала ей рот, прижав верхнюю губу к зубам.

Она совсем не была нужна им. Они хотели не ее, а просто очередную вещь. Яркий свет наполнил комнату. Она чувствовала его яркость сквозь закрытые веки. Свет был такой мощный, что она чувствовала, как из-за его жара у нее выступает пот.

Теперь за пультом сидел Ньюлэнд. Он смотрел в объектив, делал отъезды и наезды, общие планы, снимал на пленку работу, которую он сделал, и жизнь, которую скоро отнимет. Изумительное искусство творчества, которое они вкладывали в девушку, хаос, в который они превращали ее, ее деградация, а затем великое разрушение, от которого пробуждается ощущение всемогущества. Он дал крупный план, аккуратно подходя ближе и ближе к лицу Дженни, замечая напряжение дергающихся в нем мышц, широко раскрытые глаза и как она хотела кричать от боли из-за того, что́ пытались впихнуть в нее. Оглушенная. Подавленная. Ньюлэнд сделал еще более крупный план, вплотную, слыша механический гул автофокуса, и замер на изображении ее дергающегося зрачка.

— Да, — прошептал он, предчувствуя наступление этой особой влажной пустоты, после которой он сотрет со всего тела оставшуюся «пульпу». Твердые зубы скрипели. Один яростный зрачок глядел прямо в другой.

Грэм Олкок знал, что он пропускает. Он знал, что назначено на этот вечер — разделка юной Дженни. Но нужно было успокоить жену, остаться с ней после того случая с видеофильмом. Она не привыкла видеть такую жестокость, отдаваться на волю такой порочной страсти. Это был ее первый кайф, но не последний, как надеялся Грэм. Она захочет еще. Как она может отказаться от кипящего, беспорядочного наслаждения, от такого ничем не скованного возбуждения?

Они лежали в кровати вместе, Грэм знал, что Триш не спит.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Об этой пленке, — отстраненно сказала Триш. — Мне до сих пор тошно.

— Я ее выброшу.

— Больше всего мне тошно от себя самой. Я не могу спать, когда эта гадость у меня в доме.

— Я сейчас же ее выброшу. — Грэм дернулся, чтобы встать с постели, но жена схватила его за руку.

— Нет, я не хочу быть одна. Давай посмотрим на Кимберли.

Отбросив одеяло, она не стала дожидаться мужа. Когда Грэм догнал ее, она стояла в дверях детской.

— Та девушка тоже была чьей-то дочерью, — прошептала Триш, прикрывая рот. — А я смотрела. Я просто смотрела, а ее…

Грэм взял ее за плечи.

— Ты ничего не сделала. Ты не совершала никакого преступления.

— Чья-то дочь, — сказала Триш. — Как я могла? — Она закусила нижнюю губу, и слезы залили ей глаза. — Я чувствую себя… порочной.

— Ты не могла сделать ее еще мертвее, чем она была. То, что ты видела ее, ничего не изменило. Это всего лишь запись.

— Она изменила меня.